При царе Константине Дуке из всех константинопольских монастырей Молиботский монастырь самый первый и по вкладам, и по убранству церкви, и по подбору братии. Нигде не было собрано таких запасов, и нигде не увидишь такого золота, серебра и драгоценных камней, и нигде не встретишь таких ученых и мудрых иноков. Главная святыня ‒ образ Николая- чудотворца, под кровом которого жил монастырь. Икона чудотворная. И всякий, кто бывал в Константинополе, не мог обойти, не побывав за Золотыми воротами ‒ у Николы Молиботского.
*
После вечерней трапезы монахи разошлись по кельям и всякий занялся своим делом: одни ‒ более простые ‒ после дневной работы по хозяйству укладывались спать, другие, свободные от таких работ, сели за книгу, третьи ‒ постигшие всю человеческую мудрость ‒ стали на правило, продолжая дневную жизнь чистого богомыслия. В монастыре наступил час покоя, духовной работы и искушений ‒ час особенно трепетный для тех, кто бодрствовал, и безмятежный, кто отдыхал.
И в такую-то минуту внимательнейшей ночи ‒ в жизнь, освобожденную от всех забот дня и дневных случайностей ‒ в монастыре ударили в било, внезапный неурочный звон. И всколыхнуло до ‒ самого: что-то случилось? По коридору
173
бегал келарь и два послушника, стучали по кельям, извещая братию, что в монастыре несчастье.
Кто в чем и как попало, сбежались иноки в церковь: думали, пожар.
И в церкви глазам их представилось ‒ нет, это не пожар, а как навождение: вся церковь вдруг выросла, поднялась, и одни огромные глаза смотрят со стен ‒ иконы стояли ободранные, без риз, без украшений ‒ ни одного камешка.
И монастырский сундук с казной ‒ взломан, опустошен и перевернут. А со двора, говорят, из кладовых все запасы ‒ всё вывезено.
Это воры, выследив, где и чем можно поживиться, очень ловко ‒ и, конечно, не без своих ‒ обчистили монастырь.
Теперь монастырю конец ‒ жизнь кончена ‒ пропали!
И после минутного остолбенения взрыв вопля: все глаза устремлены к чудотворному образу Николы ‒ без золотой тяжелой ризы, кутавшей его, как в шубу, легко над землей стоял он и от простертых, осеняющих рук казался крылатым ‒ архангел.
Так как же? устроивший такое великолепное место для молитвы, хранитель и кров монастыря ‒ допустил?
Настоятель, человек опытный, пытался уговаривать: он говорил о неисповедимом божественном суде, о страхе Божьем и о кротости ‒ монашеском обете.
‒ Нельзя винить ни тех, кто отнял у монастыря сокровища ‒ «и на какую еще пользу, а, может, себе на гибель?» Ни того, в руках которого и чьим промыслом жил и живет монастырь ‒ «и кто знает божественные цели?»
Никто его не слушал, из вопля громче вырывались проклятия.
‒ Проклятые и окаянные!
‒ Проклятые и окаянные!
Три инока: Уар, Гаркис и Амлий ‒ особенно из всех неистовствовали; так еще на памяти неистовствовал Гиакин, несчастный инок, свихнувшийся на Плотине.
В исступлении они метались в кругу вертящейся расстери взлохмаченной растерзанной братии: они ныряли и выныряли, и их проклятия из человеческих голосов проклятий высвистывались птичьим свистом, надптичьей скопческой фистулой,
174
они подпрыгивали ‒ без опоры! ‒ вытаптывали, как копытом, они напрягались, как удавленник в петле, освободить криком задыхающуюся душу, и крича до ‒ ‒ ‒
‒ ‒ ‒
А со стен из внезапных, огромных глаз выскальзывали, как змеи, бескостные мягкие черти и, суча заструнившимися стебельками, скакали, хватались, в ладоши хлопали ‒ пугали и поддразнивали.
Старцы говорили:
‒ Так по заслугам, и надо принять, не проклиная: никто не знает, дано ли испытание в наказание ‒ а хотя бы и наказание! ‒ или как открытый путь к награде дарами духа. Смирив страсти, надо поблагодарить за всё совершенное.
И это «по-бла-го-дарить» больнее взорвало.
Около образа Николая-чудотворца, прислоненный к стене, стоял шест с медным оконечником: к нему прилепляли огарок для зажжения паникадил. Уар, схватя этот шест, размахнулся и бацнул по образу ‒ ‒ и из рассеченного лба потекла кровь.
* *
*
И когда окровавленный образ с трепещущими крыльями был один перед глазами и наступила как бы полночь, все проклятия задушены, безножье и немь, и только это ‒ эта с болью капающая кровь, ‒ в этот отчаянный час, на другом конце города спокойно спал царь, ничего ему не снилось. И вдруг как передернуло, всполохнувшись, открыл он глаза ‒и закрыть уже не смел: перед ним архиепископ во всем облачении с простертыми осеняющими руками, и руки, как крылья, держат его над землей, а из рассеченного лба течет кровь.
«Царь Константин, ты знаешь, что творится в твоем государстве. Я ‒ Николай Молиботский, архиепископ мирликийский, ступай и уйми безобразников: они не понимают! и от их проклятий ‒ несет!..»
И крылья взвихнулись ‒ и в брызнувшем свете со светом погас.
Царь немедля собрался и, не глядя на ночь, с дежурной стражей отправился к Золотым воротам в монастырь. В монастыре не надо было ему стучаться, все двери настежь, как в брошенном доме. Он прошел в церковь и мимо сбившихся в кучу оро-
175
бевших иноков подошел к образу и стал ‒ и глядел, не смея опустить глаз: с образа кротко глядели на него глаза ‒ «я им простил!» ‒ и из рассеченного лба текла кровь.
И царь в землю поклонился, прося и его простить.
И обернувшись к инокам, рассказал о своем ночном видении ‒ что привело его в такой час в монастырь.
Отслужив благодарственный молебен, царь удалился, оставив большие дары «посещенному» монастырю.
176