I. БАСАРКУНЫ
<Сказки Подкарпатской Руси>
1. Басаркуны
Свинья или корова – ну, а если свиней поблизости и в заводе нет, а она у тебя невесть откуда, около твоего плетня трется? Или корова – коров давно загнали в коровник, а она, глядь, корова-то по саду ходит! – и вот ты за ней бегаешь, загоняешь, да не поддается, и уж не ты, она тебя загоняет, и вдруг как в воду.
И не в свинье дело и не в корове, а кто под сви-ньей и коровой, вот в чем дело!
Тоже и гусь –
Тоже и баба с хвостом: в избу вошла баба – ба-ба, как баба, нос шишечкой – а из избы вышла –
у этой самой бабы, сказывают люди,
видела хвост соседка!
Тоже и конь –
Тоже и так –
Идет раз Михайла ночью – из гостей возвращался домой в Кривы – и слышит: на дереве зуск.
Прислушался – шепчут.
А как глянул – а на дереве-то четыре бабы: три из Крив, узнал своих, четвертая чебринская, из соседней деревни, и с ними какой-то, уж кто его знает. И они его увидели. Тут лег он на землю и затаился – и мирно и чутко ему, как во сне.
Слезли они с дерева.
«Слышь, – говорят, – никому не сказывай!»
А уж он – какую божбу помнил, все
и чертом и месяцем – всем побожился.
Не верят.
387
Бабы эти кривские, свои-то, так и наступают: чтобы значит, задавить его тут же на месте. Спасибо той чебринской. «Чего вы, – говорит, – дайте ему спокой: все равно, коли выдаст, мы его! да мы безо всякого снисхождения, за его ж столом задушим!» Пощипали, полягали и опять полезли на дерево.
Встал он с земли, встряхнулся и пошел своей дорогой.
А на другой день встречает у корчмы ту чебринскую, купил ей бутылку водки.
– В благодарность, что отстояла.
– Не стоит. У нас тоже есть совесть, – сказала баба, – зря погубить, добро потеряешь.
И спокойно пошел домой.
А навстречу: идет по дороге белая свинья. И прошла свинья – идет белый конь. И конь прошел – идет белый гусь, –
а это были они самые на свое басаркунье
сходбище!
Михаила и черта видел!
Шел он раз мимо корчмы. А было темно, ветер, дождь – жуткий час. И видит: стоит под дверью –
шляпенка лодочкой – муха сдунет, вязаная черная жилетка, и сапоги в руках, никто, как черт!
2. Упырь
Ни баба с хвостом, ни черт с сапогами, ни басаркунья порода, ни свинья, ни корова, ни конь, ни гусь, а упырь! – Инцик упырей не раз видел и знает все их повадки.
Нанялся Инцик сторожить на реке ночью плоты. Пошел на реку и видит:
на самой глубине стоит по пояс черный, а ногами упирается в самое дно!
Инцик на попятный. Еще не спали, взял с собой кого-то, что сбивал бревна, и повел показать. А пришли на то место, смотрят – и уж нет его, и не человек,
корч – и качается.
А то ночью ж шел Инцик толоком. И вдруг под плотом как затрещит! –
и вылезает – и прямо на толок.
388
Инцик затаился –
а тот как начал коней гонять, сам ржет, как конь!
– Будет упырь греться около огня, – говорил Инцик, – на один метр дальше от огня ничего не сделает. А дай ему хлеба и рыбы, и он пойдет прочь.
Пробовал Инцик говорить с упырем, но такой страх его взял, все слова забыл.
* * *
Едет Инцик лесом – вез рыбу на базар – а перед ним, откуда ни возьмись, какой-то, сразу-то и не узнать.
«Куда везешь?»
«На базар».
А тот понюхал воз:
«Ну, – говорит, – и рыбка! Сколько запросишь, столько и дадут. Да не забудь, купи ты мне какую одежонку».
Инцик дал ему рыбы и дальше поехал.
А по дороге до базара распродал весь воз. И так выгодно, никогда такого не бывало: подойдет который, понюхает, и, не торгуясь, – получай деньги, давай товар!
А ведь и рыба-то не скажешь, что первый сорт. И с чего это? И вспомнил он про одежонку, что обещал купить, и испугался:
купишь – пропадешь,
не купишь – пропадешь.
Думал Инцик и так и этак и решил спросить попа.
И рассказал, как встретил какого-то по дороге, и как тот посулил ему удачу –
«И все так и вышло!»
А поп и говорит:
«Да ведь это ж упырь! Но раз обещал, должен купить».
И как будто стало спокойно: покупать так покупать! И уж он на толкун ткнулся –
И опять взяло раздумье: стало быть, это упырь! А что рыбы ему дал, это ничего, но одежду? – про это что-то не слышно. И какое платье, фасон, упыри носят? –
купить-то купишь, а не потрафишь, и опять
пропал!
И стало ему так: лучше бы и рыбы не продал, а то гнилью людей смутил, и хоть домой не возвращайся!
389
Трезвый, и не только в корчме посидеть, а норовил от соблазна обходить корчму, хотя бы и крюку дать, а тут пошел в корчму. А там полно – базар. И рассказал он, какая ему удача –
«Весь воз распродал, и так выгодно, никогда и не думал».
А те требуют угощения –
«Спрысни!»
Поставил он штоф.
И когда угостились – стало свободно – он и открылся, что посулил упырю одежонку, и как ему быть.
«Покупать или нет?»
«А как же можно? Человек тебе добро сделал, а ты его не уважишь. Конечно, покупать».
И так это они дружно сказали: «покупай!» – Инцик, не выходя и из корчмы, сторговал у одного гимнастерку. Заплатил деньги. Спрыснул покупку. И навеселе поехал он.
А уж ночь –
И ехал ничего, да на том самом месте, где поутру встретил, видит: как из-под земли стал, ждет. Инцик ухватил с воза гимнастерку, да не говоря ни слова, тычет ему – получайте!
А тот рукой: не надо!
В чем дело? – не понимает Инцик. «А ты, – говорит, – зачем к попу ходил? Мне это неприятно. И не возьму, не надо! Хотел тебе семь слов сказать, а вижу, и одного не стоишь». А Инцик: «оп» да «уп» – все слова-то и забыл.
И не помнит, как домой вернулся.
* * *
– Упырь, – говорил Инцик, – человеку годен, как конь годен и пес годен. Кто рыбу ловит, дает упырю есть рыбу. И потом рыбы много будет, возом вози.
Инцик ловил рыбу и кормил упыря рыбой и никогда без рыбы домой не возвращался.
3. Сливы
Драли девки перья в избе. И был с ними Палкан да и еще кое-кто из парней. Вот девки чего-то перемигнулись да вон из избы. А видел это Палкан да тихонько следом за ними.
390
Тут одна как спохватилась:
– Никто – говорит, – за нами не вышел?
– Нет, – отвечает, – никого.
– А знаешь, – говорит, – чего-то мне спелых слив захотелось!
– Да на чем же нам съездить?
А Палкан все слышит, только не понимает: куда это съездить?
А стояла на дворе зварыльня – котел, в котором белье парят – они на эту зварыльню и вскочили. Ну, не будь дурак и Палкан к ним – на краешек. А как засели – зварыльня и пошла – –
так и идет – как на моторе. И очутились они в саду. Зима была, а тут все зелено, деревья, трава, цветы. Девки соскочили и прямо на сливы. Тихонько и Палкан за ними и тоже на сливу, да целый сук со сливами и отмахнул, и себе под свитку. Наелись девки слив и опять на зварыльню – и он за ними. Притаился. А зварыльня пошла – и шла, как в сад, так и из сада без остановки.
Не успели и оглянуться, как очутились на том же самом месте у избы. И опять девки в избу – драть перья. И Палкан в избу.
И говорит Палкан парням:
– Ели, – говорит, – вы, товарищи, такие сливы – –?
Да из-под свитки этакий сук и вытащил – потряхивает, а сливищи, во! пуд!
Все так и ахнули.
А те девки поникли: поняли, откуда это он про сливы.
Одна Палкану и поманила:
– Подь, – говорит, – сюда!
Да за руку его да из избы. И другая за ней.
– Хошь жить или не? – говорят.
– Чего? – говорит, – жить или не?
– А вот чего, не! ты чтоб никому не говорил, что там с нами был и сливы ел, слышь? – да как огнем его по глазам, инда искры посыпались.
И с той поры Палкан, как воды в рот, и не только о сливах, а ни о каких фруктах слова боялся сказать. А затеят при нем фруктовые разговоры, он так глядит, будто и не слышит.
А раз прошибся –
391
Случилось ему в дороге: попросился он на ночлег, – и пустили. Хозяйка молодая вдовая, ну и пошли всякие разговоры. А уж время позднее. Куда его девать?
– Иди, – говорит, – на подлавку.
А на подлавке чего-то все дуркало.
Прислушаются: дуркает! Взял Палкан лампу и пошел.
И она за ним.
И когда подымался по лестнице, вдруг лампа загасла –
а его как саданет какие уж там разговоры.
Чуть хозяйку не придавил!
4. Ожина
Жил-был человек, и было у него два сына. А был он басаркун, да никто – и дети его про это не знали.
Нес старший сын с мельницы муку – по дороге старая пустая изба, заброшена, давно никто не жил. И странное дело: когда шел он на мельницу, ничего не видел в избе, а вот назад идет – а сидел он на мельнице не малый срок – время позднее, около полночи! – и видит, в пустой избе свет. Не утерпел, подошел посмотреть, да как заглянул в окно – а там басаркунов – полна изба:
не лучина горит, не свечей, а набрали в сметье гнилушек, от гнилушек и свет – видно: все стены обсели, тесно, уж и места нет, стоят – всякие! – есть на человека похож, а то как ощипанный курячий зад; шепчут – собрание, видно! – шук да шепот сквозь свет, как пар. И видит: за курячьим задом стоит отец – –
И все на отца:
«С тебя, говорят, Петр, жертва: чего-нибудь должен в дань дать!»
«У меня нет ничего, говорит отец, только два сына».
«Ну давай сына! А не то сам пропадешь!» (– а пропадать-то, видно, никому не хочется, – что человек, что
басаркун – одинаково –).
«Одного сына дам, сказал отец, завтра пойдет в лес за дровами, я обернусь ожиной, хляснусь ему
392
на дороге и, как будет он меня переходить, тут я его и загрызу!»
У! – как! – загудели – и гуд, как дым, заволок избу.
Ну, тот как услышал, да скорее от окна и домой. Пришел домой, а уж все спят: и брат и отец (– это духом отец вышел и там басаркунит, а тело его спит! –). Положил мешок и лег.
Поутру рано все встали – и отец и дети.
Взял меньшой сын топор. А старший и говорит:
– Ты это куда?
– В лес дрова рубить.
– Ладно, ступай. Да хорошенько смотри себе под ноги. Увидишь ожину через дорогу, переруби ее топором.
– Хорошо, перерублю, коли увижу.
И пошел. Вышел в лес на дорогу. И так идет лесом – и видит: на самой дороге ожина да такая кустатая – через всю дорогу, и вся-то в ягодах. Тут он вспомнил, что брат наказал – а топор у него вострый! – да как махнет: и перерубил – –
а из ожины кровь –
весь топор окровавил.
Посмотрел – кровь! – и дальше пошел.
И зашел в самый лес. И как стал рубить, глядь: идет брат.
– Пойдем, – говорит, – домой: наш отец помер.
– Что? – ты – – утром ведь был здоров!
А тот и говорит:
– Я все видел: не ожину перерубил ты, отца. А не переруби, тебя б он загрыз.
И рассказал: как в пустой избе ночью басаркуны и с ними отец на собрании решили.
– Наш отец басаркун!
– – –
И пошли они из лесу домой.
А дома отец лежал мертвый.
5. Палка
Шел один человек ночью домой. А метель крутит, свистень – и в глаза и в уши. Подымался он на гору – село на горе – и слышит: музыка – скрипка – свадьбу играют! Издалека слы-
393
шит. Вошел в село – так и есть: свадьба. Он в избу. Народу – богато! Песни. Поздравил молодых честь-честью. Отогрелся.
И видит: кум сидит за столом.
Он к куму – –
«Куда, говорит, вы, кум, идете со свадьбой?»
«А к попу Ивану венчаться. А вы, кум, что поздно так идете?»
«Да задержался, кум: уж больно погода. Домой пробираюсь».
«Нет, я вам, кум, скажу, не ходите так поздно».
«Да чего, кум, я страха не знаю».
А тот наклонился – чего-то шепнул соседу. И видит Василий, как сосед – а сидел такой прямой старик зеленый – осел старик и под лавку: вино, видно, ушибнуло. А кум тихонько сует в руку – «Нате вам, кум, палку, да идите скорей: доведет. А придете домой, положите под лавку».
Взял Василий палку, пора уходить. Тут и народ поднялся.
Музыка – скрипка – песни – всех вон из избы. Попрощался Василий с кумом. Кум со свадьбой в одну сторону, Василий в другую.
И стал пробираться по снегу. Шел ничего – да вдруг как загарагачет – такой свист, хряс и лязк – ко-ло-кол! – не то бревна катают, не то доски рвут, а в загривок так и хлещет: так вот носом и ткнется в землю. Хорошо еще палка –
– – музыка – скрипка – песни – докатилась басаркунья свадьба до попова дома, стучат, зовут попа – а нет ответа. Крепче, громче – не отвечает. И огня в избе не видно. Дверь рванули – а попа дома нет. Как! дома нет? – и ну рвать и метать: кто за косяк, кто за крышу – и лом и тряс, только солома взвырнулась и пучьями, хлеща кострикой, полетела –
* * *
Не помнит, как и домой дошел.
И дома, как учил кум, положил он палку под лавку в к столу: ужинать.
394
– Жена, – говорит, – я видел нашего кума.
– Которого кума?
– Да Петра.
– Да где ж ты его видел? Ведь он помер!
– – –! а он мне палку дал, вон под лавкой. Со свадьбой пошел к попу Ивану.
Тут жена так и всплеснулась: (– ведь и кум басаркун! и поп Иван басаркун! –).
– Говорила я, не ходи ты так поздно по ночам – –!
Поужинали, пошумели, легли спать.
На поле метет метель –
– всю-то ночь мело! –
А по избе шуршит – ходит Ночник – от стены к стене, от угла к углу – присматривается, принюхивается – вздохнет, заохает.
– – и видит Василий, из-под лавки вылез старик – прямой зеленый – да это сосед кума, узнал Василий, эк его как скоробило! – а старик осмотрелся и боком пошел по стенке – в стену вперся, как клин, и пропал – –
Не в ранний час поднялся Василий – жена давно на ногах у печки! Схватился Василий, заглянул под лавку, палку проверить –
а палки и нет.
– Жена, палка пропала!
– Ну вот, говорила тебе, будешь по ночам шататься!
И опять пошла мурзыкать.
Тут-то Василий и понял: какую такую палку дал ему вчера кум – не
палку, басаркуна!
(– это басаркун обернулся палкой, чтобы от других басаркунов схорониться: штрафной, видно! –)
А там слышут: поп Иван вернулся, да в дом-то ему не войти – крыша вся-то издергана, стоит изба не покрыта.
– Вот они какие: и своего не пощадили!
С той поры Василий всегда засветло домой возвращался, и никогда нигде в гостях не засидится, и на ночь куда – калачом его не заманишь: будет!
395
6. Колесо
Под Юрья говорит отец сыну:
– На тебе, Иван, мартову поясину (– в марте прядется такая! – ) Не спи ночь, сторожи скотину: в эту ночь ходят басаркуны.
– А как же узнать, что басаркуны?
– А всякий, кто будет идти к овцам – собака ли, кошка ли или конь или коза, а то, бывает, и колесом подкатит, и ты лови и вяжи за эту поясину.
– Хорошо, спать я не буду: постерегу.
* * *
Пришла ночь, не спит Иван: глазами в ночь-на сторожбе.
И около полночи показалось:
катит колесо – живо так бежит – прямо к овцам.
Тут он изловчился, хвать за колесо да к дереву да за поясину и привязал. И опять глазами в ночь – не подкатит ли еще чего? – не спит.
Стало светать, запели петухи –
и слышит: от дерева кличет – – женский голос
кличет, просит отпустить – – и нет колеса,
а стоит кто-то, просит: «отпусти меня!»
А как совсем рассвело, видит:
Марья стоит, соседская – через рот, через нос поясиной к дереву привязана–
– Отпусти! отпусти! отпусти!
– А ты чего шла?
Та и призналась:
– Шла молоко брать у овец.
– Я тебя отпущу, – сказал Иван, – научи меня ворожить.
– А ты побожись, что никому не скажешь.
– Вот те крест! – побожился Иван.
Она ему и стала рассказывать про свое – басаркунье – –
Солнце поднялось, идет отец –
а девка так вся и скорчилась – через рот, через нос поясиной к дереву привязана! – стыдно.
– Эк, басаркуня! – крикнул старик, – мое молоко воровать!
А та уж не просит, только смотрит:
396
«Отпусти!»
Старик долбонул ее хорошенько – да чтоб впредь не шаталась в стадо –
– Побожись! – кричит.
– Вот те крест! – побожилась Марья.
Развязали поясину, отвязали от дерева, отпустили девку – и! пустилась без оглядки.
Иван все рассказал отцу: и как колесо катилось, и как он поймал колесо и к дереву привязал, а из колеса стала Марья, и как Марья отпустить просила –
– Марья – басаркуня: она не то что колесом, она может козой, может и кошкой.
И в другую ночь пошел Иван сторожить скотину – теперь он все знает – он отличит какого хочешь басаркуна, его не обманешь!
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
А наутро, когда пришел отец, – а сына и нет.
Покликал – нету! –
а Иван – там, где колесо у дерева привязано было, у дерева мертвый: висит на поясине – задушила! басаркуня! –
Так и пропал.
(– видно, тайна так не дается и никакой поясиной ее не взять! –)
7. Мавка
Мавка – никак не признать, но сзаду – не ошибешься: внутренности у мавки сзади обнажены. Человеку лучше не видеть, а басаркун увидит – и прямо на нее: есть! – не оторвется, пока не съест. Большая дорога не дана мавкам, а полями вдоль плетня – к плетню пристроен коровник – и ходят они за молоком или портить.
* * *
Шел Волотарь от всенощной со Страстей, нес страстной огонек. Спустилась у него гача, он свечку на плетень: рукой ее от ветру застит, другой за гачу – поправляет. И накапало воску
397
на плетень, а что сделаешь – ветер! – хорошо еще огня не задуло. Поправил он гачу, отлепил свечку и пошел домой.
В ночь под Ивана Купала возвращался он с вечерницы, идет полем и видит – сквозь туман по плетню, как фонарь кто несет, белое катится. Окликнул – не отвечает. Он догонять – а быстро так катится, не поддается. Изловчился, хвать – –
а это девка!
И рвется – а рука ее, как гвоздем прибита к плетню, кожу содрала, не может отодрать руку: это сам воск ее держит!
– – только человеческой рукой можно! – и просит: –
освободи!
Волотарь ее за руку – и рука ее отлипла.
И как глянет она из тумана – всего его дрожью осыпало!
– Я тебе этого не забуду, – сказала она. – Не просил у меня награды, так освободил, так вот тебе слово, нет, тайного слова не выдержишь, я дам тебе камень, с этим камнем тебе никто не страшен. Ты его должен носить при себе, никогда не расставайся.
Волотарь положил камень в карман, а она так – как воздух выпила – и обернулась белым облачным шаром –
покатилась белым назад по плетню в туман.
Был Волотарь не из смелых, а с этой ночи не знал страху.
Сколько раз и в лесу и в поле, в дождь и туман огонь видел и шел на огонь, не боялся: а это басаркуны хлеб себе пекли или так сходбище басаркунье. И сколько раз случалось встречать – глаза в глаза – не трогали, первые с ним раскланивались, а какой-то даже руку подал: рука колючая, как щетка.
И прошла молва: басаркуны Волотаря любят!
Идет Волотарь лесом и видит огонек. Подошел поближе – костер. А вокруг костра – голые с бородами, хвостатые, пучки волос разных и серые и черные и рыжие, в разных местах торчат, и ладони в волосах. И такое творится – не до него. На костре жарят какую-то – и рвут ее: кто за ногу, кто за руку, кто за голову –
Хотел Волотарь дальше идти, а к костру другие: еще одну тащут – лица не видать, сзади – и она так жалобно причитает – –
Он снял с себя свитку да на плечи ей.
И все отступили.
398
И, как тогда из тумана, глянула она через дым – так его в жар и бросило! – и обернулась огненным шаром –
огненным шаром покатилась от костра по кустам.
А когда Волотарь вернулся домой и лег, вдруг как костер осветило его: и он узнал – это она стояла над ним.
– Ты меня спас, – сказала она, – я буду к тебе приходить всякую ночь, нет, человеку такое не вынести! – я буду к-тебе приходить, обернувшись тем, кого ты пожелаешь.
* * *
Волотарь губа не дура – выбирал самых недоступных, и таких, на кого лишь глазом скользнет или встретит, и покажется ему. Все, всякая, со всей округи, из сел и деревень, приходили к нему.
как ночь, погасит он свет, а она уж ждет из тьмы.
И всегда камень при нем и никогда не ложился он без камня. Но однажды он снял свитку – и в свитке остался камень. Потушил он свет и подумал на Ягну из Густы – – и увидел:
не Ягна, кошка смотрела на него.
«Кошка?» Он ее пугнул и она побежала. И стала бегать – и куда он ни взглянет – кошачьи глаза на него, как иголки. А не может прогнать.
Бегала, бегала и убежала в стакан. Он за ней – в стакан – надо пройти огородами по этой дорожке и тогда он попадет в тот вон дом. Он идет не один, с ним Ягна. Идут они между плетней узкой дорожкой. Темно. По дороге шалаш – там кто-то сидит, что-то делает над огоньком; огонек, как плошка. И слышит Волотарь: его называют по имени. И тянет его отозваться.
А Ягна говорит:
«Иди, это ведьма, пропадешь!»
А дальше опять шалаш – и там опять над оконьком что-то делают, и огонек, как плошка. И слышит Волотарь: задирают Ягну. Он ее за руку – «И чего это, – говорит, – так страшно?»
«А верно, – отвечает Ягна, – или полночь или близко».
А мимо какие-то пробегают и так близко: вот зацепят и разорвут! А и идти-то всего ничего осталось, вот и калитка – там сторож. И уж у самой калитки вдруг бегут ребятишки – Волотарь пригнулся – а один рукой как ударит его по руке: рука за-
399
горелась – «припечатал!» Волотарь хотел крикнуть, но как резина, сжало его, а в глаза ударили горящие плошки – –
– –
И наутро нашли: Волотарь мертвый.
– Задушила мавка!
400