КОММЕНТАРИИ
ПАВЛИНЬИМ ПЕРОМ
Авторизованные тексты: 1) Авторский макет книги А. М. Ремизова «Павлиньим пером. Сборник сказок» (ПП). Части I–II. – Авториз. машинопись, вырезки // РГАЛИ. Ф. 420. Оп. 5. Ед. хр. 20, с рисунка-
650
ми Ремизова на л. 37, 39, 93. 1950-е гг. 121 л. (МПП-1), 2) Авторский макет книги А. М. Ремизова «Павлиньим пером. Сборник сказок» (ПП). Ч. III – IV. – Авториз. машинопись, вырезки // РГАЛИ. Ф. 420. Оп. 5. Ед. хр. 21, с рисунком Ремизова. 1950-е гг. 178 л. (МПП-2).
Впервые опубликовано: Ремизов А. Павлиньим пером / Сост., вступ. статья и примеч. Н. Грякаловой. СПб.: Logos, 1994. 276 с. (Сер. «Литература русского зарубежья»).
Текст ПП воссоздан по авторскому макету (МПП-1 и МПП-2). Тексты, входящие в книгу, печатаются по данному источнику. В случае лакун источник публикации обосновывается для каждого случая отдельно.
Сборник сказок под названием «Павлиньим пером» (ПП) – последняя книга Ремизова, над которой он систематично и увлеченно работал с начала 1950-х гг. буквально до конца своих дней, однако завершить не успел. В соответствии с авторским замыслом книга была доработана литератором и журналистом Б. Сосинским, который был женат на младшей сестре Наталии Резниковой – Ариадне и входил в ближайшее окружение писателя. После возвращения Сосинского в 1960 г. в СССР книга ПП была передана вместе с другими ремизовскими материалами в РГАЛИ. Ее макет (МПП-1 и МПП-2) является типичным для писателя образцом авторского моделирования будущей книги путем монтажа и коллажа – вклеивания вырезок своих предыдущих газетных и журнальных публикаций, нередко подвергнутых последующей правке, графического оформления обложек, титульных листов и внутренних шмуцтитулов. МПП-1 (части 1-я и 2-я) и МПП-2 (часть 3-я) состоят из смонтированных в книгу листов машинописи, вырезок из журналов, газет, ксерокопий с правкой и пометами автора и Б. Сосинского. Обложки и шмуцтитулы разделов выполнены в характерной ремизовской манере графического рисунка со стилизованными надписями. На обложке изображена марка издательства «Оплешник», в котором ранее вышло восемь книг Ремизова и планировалось издание ПП, о чем свидетельствует Н. В. Резникова: «…была готова к печати еще одна книга – Павым пером, но из-за недостатка средств ее не удалось издать» (Резникова Н. Огненная память: Воспоминания о Алексее Ремизове. СПб.: Изд-во «Пушкинский Дом», 2013. С. 102–103). На титульном листе название книги – Павлиньим пером – сопровождено авторским примечанием внизу страницы, причем отдельные варианты выделены подчеркиванием: «Книга написана павлиньим пером. Варианты в черновиках: 1) Павлинье перо. Девять сказок и татарская. 2) Павьим пером. 3) Павым пером. (!) И еще один вариант: Павлиное перо» (МПП-1. Л. 1). Образ, давший заглавие книге, много лет жил в творческом сознании писателя: предисловие
651
к «Сказкам русского народа…» (1923) он назвал «Павлиньи перья», используя речевую идиому как метафору народного русского слова. Намного позже, уже в 1947 г., он узнает о существовании персидских «павлиньих сказок» (Кодрянская 1977. С. 69), и постепенно образ превратится в символ сказочного слова как такового. Ремизов «играет» образом в поисках наиболее яркой и запоминающейся формы. «Павлинье перо. Девять сказок и татарская» – под таким названием в 1953 г. анонсируется предполагаемое издание сказок (в издательстве «Оплешник»), вошедших впоследствии в первую часть ПП. «Павлиное перо» – заглавие подборки из четырех монгольских сказок, опубликованной в ж. «Возрождение» в 1955 г. Затем происходит смещение смыслового акцента, и содержательным ядром образа становится атрибут старинного рукописания: «Павьим пером», «Павым пером»; наконец, приходит окончательный вариант – «Павлиньим пером». Ремизов не отступает от своего принципа работы «по материалам», указывая на источники своих «пересказов» и их словесно-ритмическую и интонационную русификацию: «Предлагаемые сказки пишу по материалам: книги – монгольские, санскритские, арабские. Из затаенных веков доносит мне голос, и переговариваю по-русски – русскими ладами» (МПП-1. Л. 4). «Работа по материалам» для писателя-«вербалиста», каковым Ремизов себя репрезентировал, – своего рода упражнение в искусстве словесного «изографа», отыскание подходящего для этой цели источника – одна из сфер творческой самореализации писателя, ср. замечание В. П. Никитина:
«А. М-чу скучно "без материалов"» (см.: Грякалова Н.Ю. Человек модерна: Биография – рефлексия – письмо. СПб., 2008. С. 268–269, 276–278).
Хронологические границы текстов, вошедших в ПП, охватывают период с 1915 по 1956 год. Пересказы образцов восточного фольклора составляют содержательное ядро ПП и обрамляют его композиционной рамкой. Архитектоника сборника основана на принципе монтажного соединения материала. В первой части монгольские сказки соседствуют с татарской и нравоучительными историями, восходящими к индийской «Панчатантре» – «пятикнижию житейской мудрости». Во второй, «русской», части представлено жанровое разнообразие бытовавшей на Руси повествовательной прозы: «повесть от жития» («О Петре и Февронии Муромских»), светская повесть с оттенком поучительности («Аполлон Тирский»), ушедшая в народную словесность и ставшая легендой история о царе Аггее, наконец, апокрифическое сказание об Аврааме. Третья часть, начинающаяся с «Басаркуньих сказок» Подкарпатской Руси – своеобразного синтеза бытовой сказки и былички, затем переносит читателя в экзотические регионы – в Кабилию (Северная Африка) и Тибет. Героями кабильского и тибетского «сказа» избраны Шакал и Заяц – традиционные персонажи жи-
652
вотного эпоса, герои-трикстеры, обманщики, лгуны и хитрецы, чьи бесчисленные проделки составляют сюжетную основу повествования. Завершает эту часть – и всю книгу – раздел «Суфийная мудрость», куда вошли жизнеописания знаменитых суфиев и мусульманских духовидцев, изречения аскетов, назидательные истории, персидская версия басни из средневекового арабского памятника «Калила и Димна». Историко-филологическим и биографическим комментарием к разделу должно было стать написанное ориенталистом-курдологом В. П. Никитиным «Объяснительное слово к "Суфийной мудрости"» (в МПП-2 отсутствует; впервые опубл.: Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 год. СПб., 1993. С. 303–306; фрагменты приведены: см. с. 678 наст. изд.). Различные по жанру и национальному генезису тексты – сказки, басни, поучения, апокрифы, жития, диалоги, афоризмы – сведены в едином художественном пространстве и воссоздают панораму «голосов», «сознаний» и «языков».
Имя В. П. Никитина (1885–1960) постоянно встречается на страницах автобиографической прозы Ремизова 1940-1950-х гг., он хорошо известен как персонаж «Мышкиной дудочки» – «бывший урмийский консул, почетный легион и все персидские наречия от древнего пехлеви до современной арабской прослойки, эмир обезвелволпала» (Петербургский буерак-РК X. С. 134). С 1935 г., когда Ремизовы переехали на свою последнюю парижскую квартиру на ул. Буало, 7, они оказались соседями. Постепенно он входит в ближайший круг общения писателя, более того, каждое свое посещение со свойственной ему скрупулезностью фиксирует в записях, составивших своеобразную хронику – «ремизовиану», охватывающую период с 1943 по 1957 год (записи за 1943–1953 гг. хранятся в коллекции рукописей Никитина в Бахметевском архиве Колумбийского университета (Нью-Йорк), за 1954–1957 гг. – в ИРЛИ; о Никитине см. подробнее во вступ. статье в кн: Ремизов А. Павлиньим пером / Сост., вступ. статья и примеч. Н. Грякаловой. СПб.: Logos, 1994). Никитин стал вдохновителем и непременным участником «восточных бесед», проходивших на квартире Ремизова в знаменитой Кукушкиной комнате по четвергам (вечер четверга на Востоке – традиционное время рассказывания историй). Знаток Ближнего Востока, эрудит, умелый рассказчик, он заражал присутствующих своей увлеченностью. Посвящая ему проникновенные страницы в «Мышкиной дудочке», писатель раскрывал не только привлекательные черты личности ученого, но и свои «восточнические» пристрастия (Петербургский буерак-РК X. С. 57). Никитин знакомил писателя с образцами арабской поэзии разных веков, с суфийской лирикой, с персоязычной прозой, в том числе и современной. Трудно сказать, намеренно или нет, но вся книга Ремизова построена по суфийскому методу рассеивания. Сказки, басни, поучения, жития,
653
диалоги, изречения, сведенные в едином художественном пространстве, постепенно, с помощью многопланового воздействия, создают общую картину. Она же, в свою очередь, и призвана передать тайное «послание» сознанию читателя.
В ПП Ремизов подошел к осуществлению своей давней идеи: объединить разные фольклорные «голоса» в едином хоре. Истоки замысла уходят в 1910-е гг., когда писатель впервые обратился к фольклору народов Сибири, Кавказа и Тибета (подробнее см.: Докука и балагурье-РК II (разделы «Сибирский пряник», сборники «Ё. Тибетский сказ», «Лалазар. Кавказский сказ»), а также: Данилова И. Литературная сказка А. М. Ремизова (1900-1920-е годы). Helsinki, 2010. С. 152–172). Социо-культурной мотивировкой такого интереса могли послужить масштабные праздничные мероприятия, проводившиеся в связи с 300-летием Дома Романовых, особенно знаменитая этнографическая выставка, демонстрировавшая колоритное многообразие населяющих империю народов, в том числе «экзотических». Характерно, что эстетическим ориентиром Ремизов избирается «примитив» – доперспективное средневековое искусство русской церковной росписи. Суть своего замысла писатель изложил в одной из автобиографических статей: «Мне пришло на мысль выразить русским голосом – самым в мире свободным и громким по мечте своей – голос народов всего мира,
народов отверженных, "диких", затесненных,
обиженных, погибающих и погибших.
Пусть прозвучит по-русски их заветное на всеобщем суде!
Это вроде как на старинных фресках, сохранившихся в старых русских соборах, <…> в "Страшном суде", когда олицетворенные выходят целые страны и народы – "литва", "русь", "арапы" – и говорят о себе – из уст ленточка и надпись на ней:
свое последнее слово.
Мне удалось положить лишь маленькие камушки – сказ сибирский, сказ кавказский, сказ тибетский; Чакчыгыстаасу, Лалазар, Ё» (Русский Берлин. С. 184).
В 1922 г. в Берлине один за другим выходят ремизовские «сказы» отдельными изданиями, а по существу – переизданиями, так как каждый цикл уже публиковался ранее в России. На протяжении всего десятилетия на страницах периодики русского зарубежья публикуются ремизовские сказки, вдохновленные фольклором и других ареалов: арабские, негритянские, подкарпатские, кабильские. Следующим значительным этапом в кристаллизации замысла стало объединение по принципу монтажа всех «нерусских сказок» под одной обложкой в виде макета книги. В фонде Ремизова в ИРЛИ (Ф. 256. Оп. 1. Ед. хр. 9) сохранились две тетради со вклеенными печатными текстами сказок,
654
в ряде случаев сопровожденными авторской правкой. Содержание тетрадей следующее. В тетрадь «I. Сказки нерусские» входят две арабские сказки, две негритянские черные, семь басаркуньих подкарпатских, кабильские (десять «шакальих» и одна вне цикла), тибетские заяшные (пять); в тетрадь II – девять сибирских, сюда же вклеена книга «Лалазар. Кавказский сказ» (Берлин, 1922), однако графическая обложка, представленная во всех предыдущих случаях, отсутствует.
«Нерусские сказки» Ремизова не были изданы отдельным сборником, однако свое странствие «по словесной дороге» писатель неустанно продолжал, открывая и осваивая новые географические и исторические пространства, а в аспекте литературной стратегии – «наращивая» новые тексты по кумулятивному принципу. В середине 1940-х гг. он работает над монгольскими сказками, в 1947 г. знакомится с санскритским памятником IV в. «Панчатантра» и его арабской версией «Калила и Димна», с новеллистическим сборником XVII в. «История семи мудрецов», в 1949 г. «напал на притчу» XVII в. «Из татарских бытей». Из этого материала и зазвучали «на русские лады» «девять сказок и татарская», которые Ремизов думал издать отдельной книгой под загл. «Павлинье перо». Намерение автора не осуществилось, и по обстоятельствам внешнего характера цикл был опубликован в раздробленном виде: в берлинских «Гранях» (1954. № 22) и в двух номерах парижского ж. «Возрождение» (1955. № 37, 43). И только в МПП-1 цикл восстановлен в последовательности составляющих его произведений и является первой частью сборника.
Постоянное творческое общение писателя с конца 1940-х гг. с В. П. Никитиным, их совместные восточные «штудии», по-видимому, вновь актуализировали отдалившийся было замысел подготовки сборника «нерусских сказок», дополненного новыми образцами, а также републикации старых циклов сказок Подкарпатской Руси и «восточных» «сказов». Циклы «Шакал. Сказ кабильский» и «Заяц. Сказ тибетский» в МПП-2 представлены печатными текстами их последней публикации в НРС (1956). Тексты МПП-2 отличаются от текстов предыдущих публикаций отдельными лексическими и орфоэпическими вариантами (например: жалко ей шакала / жалко ей стало шакала; повытаскаю / понавытаскаю; свежее / свеженькое; и твердо идет / и уж твердо идет; А шакал – целый день его нет… / А шакал весь день прождал… и т. п. («Шакал»); за пригорком / за пригоркой; зайцу / заяцу; зверенышей / детенышей; хвостиком / хвостишком; вся шкура долой / вся шкура слезла; скрылся из глаз / скрылся с глаз; в дом его чертячий / в палату его чертячью и т. п. («Заяц»)). Перед нами характерная для Ремизова «правка», следы которой несут все варианты его «пересказов». Каждая «редакция» мыслилась Ремизовым как самостоятельное произведение, достойное отдельной публикации,
655
ибо фиксировало некое новое состояние текста, точнее – его новое исполнение, рождающееся в процессе переписывания. Чем больше «списков», как подготовленных к печати (наборные рукописи, макеты сборников), так и не предназначавшихся к ней (рукописные альбомы, дарственные автографы отдельных произведений и целых циклов, выполненные стилизованным почерком, иллюстрированные рисунками), – тем больше возникало и вариантов, не выходящих, впрочем, за пределы лексико-стилистического уровня вариативности. Особый статус, значительно более существенный, чем в «классических» текстах, приобретают у Ремизова графические варианты, своего рода визуальные маркеры: деление на абзацы, отступы, употребление двойного тире в функции не пунктуационного, а интонационного знака и т. д. Варьируя графику и стараясь приблизить ее элементы к знакам «устного говорения», которыми насыщена сказовая речь, писатель превращал печатный текст в своеобразную «партитуру». Тексты Ремизова как бы имитируют ситуацию собственного производства, причем не как письменного, а как устного текста. И в таком случае Ремизов оказывается близок авангардисту-перформеру, который, «представляя» сам процесс творчества, становится и рассказчиком, и художником, и сценаристом. Чуткостью к жизни текста, его прочтению, восприятию и воспроизведению можно объяснить стремление писателя к неоднократным переизданиям произведений, написанных «по материалам», в их «обновленном» виде. Текстологическая история многих произведений Ремизова измеряется десятилетиями. Например, хронологические границы тибетских сказок – 1916–1957 гг., повести «Авраам» – 1915–1956 гг. Цикл подкарпатских сказок («Басаркуны»), обработанных «по материалам П. Г. Богатырева» в 1924 г., прошел через этап визуализации в рукописном альбоме «Басаркуньи сказки» (1934), где выполненный «от руки» текст сопровожден графическими рисунками автора. Однако текст рукописной книги-альбома не являлся окончательным: текст в тетради «I. Сказки нерусские» отражает значительную авторскую правку (по печ. тексту первой публикации), в результате которой текст предстал в новой «редакции». Последняя публикация цикла (в ж. «Возрождение» в 1957 г.; под загл. «Басаркуньи сказки») данную авторскую правку почти полностью отражает. Однако появление новых «вариантов» типа Так идет раз Михайло ночью <…> и слышит: на дереве звук, тогда как в тексте первой публикации было: на дереве зуск (вариант не отвергнут при правке в тетради «I. Сказки нерусские»), и особенно графическая унификация текста (упразднение двойного тире, отсутствие сдвига типографского набора вправо на странице при выделении «голосов» сказочных персонажей), лишившая его специфически «ремизовского» облика текста-партитуры, оставляет открытым вопрос о степени авторизации
656
текста данной публикации. Анализ особенностей ремизовского отношения к тексту подсказал решение текстологической задачи: печатать цикл «подкарпатских сказок» по тетради «I. Сказки нерусские» с учетом авторской правки (верхний слой текста).
Цикл «Суфийная мудрость», над которым писатель с увлечением работал в последний период своей жизни, используя персидские и арабские «материалы» по переводам В. П. Никитина, остался незавершенным: последний фрагмент «Имамат и Халифат» содержит только первую часть («Имамы»); не нашел отражения в цикле отрывок из поэмы «Кто я?» персоязычного поэта-суфия XIII в. Джалалиддина Руми, переведенный Никитиным и посланный им Ремизову в письме от 30 октября 1954 г. (опубл. в кн.: Ремизов А. Павлиньим пером. С. 207). Характер работы Ремизова над материалами можно проиллюстрировать путем простого сравнения перевода текста VIII в., где суфий Хасан Басрийский повествует о своих «памятных встречах», выполненного Никитиным (послан в письме от 1 января 1955 г.) (I), и писательской версии текста (II):
I. Встретил я мальчика с зажженной свечой, спрашиваю – скажи мне, откуда этот свет?
Он потушил свечку и в ответ – скажи мне, куда этот свет исчез, отвечу тебе, откуда он взялся.
II. В окне дома я заметил, мальчик играл с зажженной свечой.
– Откуда взялся свет? – спросил я.
Мальчик, лукаво перемигнув, задул свечу.
– А ты мне скажи, куда ушел свет?
Писатель, отталкиваясь, по существу, от подстрочника, создает изящную миниатюру, проникнутую пониманием духа суфийской мудрости. Учитывая постоянное внимание Ремизова к «пограничным» состояниям сознания, к потаенным законам сна и памяти, к передаче интуитивного опыта в слове, к «автоматическому письму», можно объяснить посетивший его на склоне лет интерес к суфийской теософии и суфийским духовным практикам. Здесь глубинный интерес писателя счастливым образом совпал с достаточно случайным обстоятельством – соседством с В. П. Никитиным, что оба прекрасно понимали. Таков корпус «нерусских сказок» в ПП. Однако своеобразие замысла, свидетельствующее в то же время о приверженности писателя монтажному принципу конструирования текста, – в том, что в книгу включены и «пересказы» древнерусских повестей, различных по своему жанру и генезису. Открывает эту часть повесть «О Петре и Февронии Муромских» (на «обложке» заглавие-автограф: «Петр и Феврония Муромские»). Ее история локальна – четыре редакции были
657
написаны в течение 1951 г. Зато следующий подцикл, состоящий из повестей «Аполлон Тирский» и «Царь Аггей», дает дополнительный материал к пониманию особенностей текстологической работы писателя. «Обложка» с рисунком Ремизова представляет собой титульный лист макета несостоявшейся публикации повестей в издательстве «Оплешник», которая анонсировалась в 1953 г. (с подзаг. «Из Римских деяний»). В МПП-2 оба текста представлены машинописью с авторской правкой. Правка в том и другом случае не затрагивает ни сюжетной линии, ни композиции, а касается стилистической и интонационной аранжировки, что проявляется в замене инверсии прямым порядком слов, в появлении конструкций, характерных для разговорного стиля речи, в некотором сокращении за счет изъятия повторов слов, отдельных эпитетов, в вариативности на лексическом уровне. Во многом аналогична текстологическая история повести «Авраам». Ремизовский «пересказ» в своей первоначальной «редакции» был впервые опубликован в 1918 г. и так же, как и предыдущие повести, входил в кн. «Трава-мурава», так же Ремизов готовил ее отдельное издание для «Оплешника», о чем свидетельствуют сохранившаяся в МПП-2 графически оформленная обложка. Только его новая «редакция» дошла до стадии публикации в НРС в 1956 г. (в МПП-2 – ее печ. текст). Данный текст при сравнении его с первоначальной редакцией в большей степени отражает авторское вмешательство. Казалось бы, Ремизов работает по уже известной модели: устраняет инверсию и «стертые» эпитеты, сокращает отдельные фразы или дробит их синтаксически, по возможности избавляется от причастных форм, считая это наследие церковнославянского периода в истории русского языка его «порчей». Однако теперь правка затрагивает более «обширные» пространства текста и более глубокие его уровни. Развертыванию – амплификации, по выражению Ремизова, подвергаются темы и мотивы, связанные с экзистенциальными и иррациональными переживаниями: темы сна, мистических встреч, посмертного суда, воздаяния за грехи, обретения вечного покоя. Текст в его окончательной редакции лишается оттенка стилизации, характерного для первоначальной редакции (не в последнюю очередь за счет церковнославянизмов), усиливается его экспрессивность и одновременно субъективно-лирическая тональность. Те новые слова, которые приходят к писателю в момент пересоздания текста («варианты» на языке текстологии), и сам голос автора – рассказчика, сказителя, балагура, который объединяет «фрагменты», «части» и «куски», казалось бы сюжетно и тематически не связанные друг с другом, в некое ритмическое единство, становятся инструментом напряженной интроспекции, что придает ремизовской прозе в целом черты «интимной экзистенциальности». В таких литературных феноменах, как стилизация, пародия, сказ, парафраз, объ-
658
ектом литературной манипуляции и эксперимента становится сам язык, при этом отход от языкового узуса может быть очень существенным, что характерно для того типа сказовой традиции, которая представлена творчеством Ремизова и которая получила свое итоговое завершение в ПП, где собраны последние «редакции» его «сказов».
659