«ОТВЕТЫ НА АНКЕТЫ. ЗАМЕТКИ»
2
Небольшая торговля.
Колбасы б висели над ним, а он сидит за прилавком, либо стоя, покупатель если: ведь чего приятнее духу колбасной, разве – оранжерея?
Я согласен, но я был бы доволен, если б мой приятель Козлок разрешил мне заходить иногда к нему в лавку, – я тоже люблю этот копченый воздух.
Постоять, посмотреть на вкусный душистый товар, а потом
– 1/4 фунта довольно! – и домой: с чаем хорошо колбасу с хлебом.
Почему, вы спросите, этот ваш Козлок такой колбасный человек зародился?
233
А скажу так, что на большее заноситься – все равно никто тебя не послушает: выше своей природы не станешь.
А тут – хоть продовольствием обеспечен, и то слава Богу.
3
Как и от человека, жду всегда только одного хорошего, но не удивлюсь, если обманет. Так и от нового года. Я жду, что наконец-то ученые, трудящиеся над изобретением удушливого газа, совершенно случайно откроют такой состав, от которого человеку дышать будет легко и приятно. И как только захочется кому-нибудь почесать руки у пушек, немедленно пустить этот газ, и всякое воспоминание о истреблении забудется. Это будет лучшая гарантия мира среди народов.
4
«А Пушкин? нравится?»
А моряк Костров, старательный ученик, и говорит:
«Я понимаю: Пушкин великий! Но это для образованных людей, а мне больше всех нравится Некрасов».
Пушкин интересовался архивом, матерьялами – конечно, тут было любопытство к истории, к событиям – но вернее, его верное чутье узнать свой родной «природный» язык. Пушкина привлекал «базар» – русский склад речи (а в матерьялах история склада этой речи) – «базар» (отсюда «Балда»), чуждый образованным людям, а близкий, свой и понятный таким, как моряк Костров, а Костров – это русский народ, Россия.
5
Старинный московский обычай – соседи наши, немцы, на елку обязательно дарят детям книги, а у нас повелось так: книга и приложение.
Я – московский, из самого Замоскворечья: я хочу, чтобы мне подарили Робинзона или Гулливера и приложение – пять тысяч франков.
234
Я поеду на юг Франции, – никогда не был, – возьму с собой книгу.
Это мне будет для отдышки после сумбурного Парижа, а Робинзон с Гулливером для науки и во-обра-жения.
6
Самым выдающимся явлением за пять лет для русской литературы я считаю появление молодых писателей с западной закваской. Такое явление могло произойти только за границей: традиция передается не из вторых рук, а непосредственно через язык и памятники литературы в оригинале. Для русской литературы это будет иметь большое значение, если только молодые русские писатели сумеют остаться русскими, а не запишут в один прекрасный день по-французски и канут в тысячах французской литературы.
Устремленность к Западу, т. е. к той жизни, во всех ее видах и разнообразии, истории и современности, в которой живут молодые русские писатели, явление нормальное, и русская традиция, без которой не может быть русского писателя, ответственнейшая после Гоголя, Толстого и Достоевского, не только ничего не потеряет, а даст при талантливости писателей своеобразный вид русского письма.
Две темы современности: «хлеб» (люди работают всю жизнь, а не могут найти себе и угла, и нищенствуют) и «автономная мысль» (чем сильнее стук и строже ритм машины, тем мысль упорней и сама-по-себе) – эти темы одинаковы на берегу ли океана в Европе, или на равнине в России, отгороженной железным хребтом Урала от другой, русской же, бескрайней сибирской равнины до другого океана.
Живя за лесом, трудно следить за литературой в России: слышал о «Соти» Леонова и «Каспийском море» Пильняка, но книги еще в дороге. И все еще нахожусь под чарами Дон-Кихота: новый перевод под редакцией кельтолога Александра Александровича Смирнова.
7
У Лескова в «Полунощниках» Николай Иванович в религии все произошел, «потому что с самим патриархом Макариу-
235
сом в Константинополе чай пил». Так и я в киноических делах, «потому что полтора года прожил над кинематографом».
«Мимические» фильмы с изобретением «говорящих» обречены на пропад. А пропадает все то, на что больше не обращается внимания. «Говорящие» же по своему техническому совершенству сливаются во всей своей словесной массе в «Рычи, Китай». Правильнее было бы вести параллельную работу: не бросая «мимических», заниматься «говорящими».
В общении человека с человеком мимика играет несравненно большую роль, чем это думают словесники, забывая, что слово без движения часто только пустой звук. А пересадка театральных разговоров в кино и при всяких усовершенствованных передачах не оживит их, потому что театральные разговоры изжиты и потеряли свое волшебство.
Я люблю географические и производственные фильмы – люблю путешествовать и всегда остановлюсь посмотреть, как дом строят. Только не надолго: все, что больше часу, мне уж и скучно; а это от моей нетерпеливой природы. Но я представляю себе, почему кино влечет и даже затягивает – высиживают вечера изо дня в день: кино – место общения в присутствии общего третьего соединяющего – действия на сцене и притом такого разнообразного, чего современный театр не может дать.
Современный театр в лучшем случае только подделка под кино.
8
На океане только и есть: или буря, или, как сейчас, тишина. Закутанный туманом, океан спит, и оттого тишина. И петух Бабиляс уверен, что все еще ночь, схватится и запоет, а все то же – тихо – и моим глазам тихо – там серые тихие тучи, а в комнате – мухи.
Я люблю утро – только утром мысли ясны и во всех своих развивах уловимы – я люблю утро и печальное, как сегодня, и бурное, как вчера. И, когда летом попадаем на океан, время проходит незаметно в стократной работе: наверстываю парижские утра, занятые хозяйством и тягчайшими хождениями «по делам».
На берег к океану я больше не выхожу. В раскрытое окно мне видно, как плывет он: его необозримая чешуйчатая дышащая спина, а в лунные ночи сверкающий серебром хвост.
236
Не я один, обходят его и другие, не такие, как я; и не едят больше крабов и омаров. Мне пришлось однажды плыть в НуарМутье, на этот друидический остров – «черный монастырь», на Сен-Филибере, и в тихую погоду какого натерпелся я страху! И теперь особенно жутко в лунные ночи.
В полдень père Jourdan приносит почту. За «деженэ» Вику, или как его зовут его «копэны», Куку или Момо (Морис) – теперь ему уж десять лет и он мечтает собрать «trois cents vues de la Collection Coloniale du Chocolat Suchard» и сделаться авиатором или... казаком – Биби-Куку-Момо учит меня техническим словам, которые я тотчас забываю и рассказываю ему о слонах,
гиппопотамах, носорогах.
Однажды приходили другие дети, товарищи Мориса: в первый раз они увидели не француза и были очень довольны, а еще больше, потому что ели варенье – Синет, Вебер, Птижан, Фифин.
Днем, прочитав газету, продолжаю работу. И вечером до «динэ». А после «динэ» читаю вслух. Так проходит ваканс.
9. О Фурасе
Фурас (Fouras) во Франции на берегу Атлантического океана между Вандеей и Жирондой. А знаменит тем, что это последний берег Франции, откуда на фрегате «La Saale» в 1815 году отплыл Наполеон в ссылку на остров св. Елены. В сезон народу наезжает, не протолкнешься; коров много, а молока на всех не хватает. Дважды в день на улице появляется глашатай (le crieur) с барабаном; пробарабанит, а потом все новости выложит — и где какое представление или собрание и что продается и, если пожар случился, и о пожаре. (Вот бы завести нам в России такую живую газету в маленьких городах!) Съезжаются одни французы, иностранцев нет. (Потому, должно быть, и не во всякой уборной крючок есть). Я, «китаец», попал по неведению и, прожив три дня, вижу, пора восвояси.
* * *
1. Я очень люблю детей, всегда любил, и много их встречаю на улице и всегда радуюсь, глядя на них, и мне кажутся они та-
237
кие же, как помню их в Париже и до войны. Иногда очень взволнованно вдруг примутся что-то рассказывать мне, но говорят все вместе, и трудно разобрать, в чем дело. А из того, что я понимаю, я чувствую, что это какое-то важное событие из их мира, который мы не замечаем и, возможно, что даже при желании заметить, ничего не разберем. В то время, как оценки взрослых очень изменились, везде и на все понизилось требование: выбирают ли книгу для чтения, смотрят ли в театре пьесу или просто развлекаются, – сказать о детях, что бы и их мир так обеднел и так сомкнулся, будет неправильно.
2. От всякой книги прежде всего требуется, чтобы она была не безразлична, будь то о путешествиях, о бабочках, о звездах или как люди живут и чем живут или о воображаемых поступках. При таком условии слово получает силу, как соль и сахар, хина и яблоко, гнев и милость.
3. И лучше всего брать для детей не то, что написано «для детей», а то, что ни для кого не предназначалось, но и не могло не быть написано, и потому вышло для всех – и для детей и для взрослых: Аксаков, Толстой, Гоголь, Достоевский.
* * *
Кто еще чувствует острее, а знает, как свои пять пальцев, что такое безработица, как не русский писатель? Без книги или зачахнешь или оскотеешь, а между тем во все времена судьба писателя – наглядный пример «безработного». Мой голос, как одного из обреченных, испытавшего на своей собственной шкуре всю беду и унижение, не может быть не услышан, потому что сказанное от самых корней сердца – чудодейственно, и я знаю, мое слово – помочь безработным! – постучится в дверь не безотказно.
Когда горит, не говорят «пожар», а бросаются в огонь и спасают. А безработица это тот же пожар, и не надо ссылаться ни на какой «кризис». В войну повторяли «военное время», и этим словом все покрывалось, как сейчас «кризис». Что же связывает человеку руки? Да страх. Единственно страх: «а ну – как самому не хватит?». И этот страх леденее и самого черствого сердца. Но, только победив этот страх, человек почувствует себя свободным. Не бойтесь, жертвуйте на безработных!
238