ЦВОФИРЗОН
«Да не посетуют философы на мою память
о давно-минувших днях в Берлине (1922 г.) и на мое
слово не от злого сердца. "Смех полезен для щитовидной железы, а улыбка для мозга!" – припоминается мне изречение латинского философа Псевдо-Далмата (Лутохина) из Мокропсов и руку окрыляет смелость подать этот поминальный свиток».
Предпосылки
Протокол
§ 1.
На Красную горку в кафе «Die stille Ecke» в Шенеберге состоялось организационное собрание нового философского общества, возникшего в противовес эмигрантскому отделению закрытой в России «Вольфилы». Общество называется «Свободное Философское Содружество», а для краткости на манер «Вольфилы», – «Цвофирзон» (Zwovierzon). Почетным председателем избран единогласно Лев Шестов, секретарем инж. Я. С. Шрейбер. В члены принимаются все искавшие и что-либо нашедшие, как физически, так и духовно, в вещи или в идеях, безразлично.
§ 2.
В противовес появившемуся художественному журналу «Object – Вещь – Gegenstand», созданному кучкой художников «левого» направления во главе с А. Шрейдером, образовалась при Цвофирзоне «авангардная» ячейка, объединенная небезыз-
226
вестным Я. С. Шрейбером, и с осени предполагается издание журнала – «Idée – Понятие – Begriff».
Музыку берет на себя П. П. Сувчинский, художества – С. И. Шаршун, литература же вся в руках Г. С. Киреева.
§ 3.
В пивной «Berliner Kindel» в Шарлоттенбурге состоялось первое открытое собрание Цвофирзона. Первым выступил Г. С. Киреев, «Ижица, как символ вещей сокровенных», затем П. П. Сувчинский «О знаменитом распеве», третьим Жорж Шклявер свои римские воспоминания о встрече с Кодексом. После чего М. М. Тер-Погосьян продекламировал поэму «Лалазарь». А в заключении была оглашена приветственная телеграмма из Парижа от Льва Шестова: наш философ решительно отказывается от звания почетного председателя, мотивируя свой отказ исключительно дальностью расстояния и неудобствами путей сообщения.
Следующее собрание будет посвящено докладу д-ра А. С. Роде «О питательности пилюль д-ра Кубу» и очерку В. К. Винниченко «Днепровские пороги, как подводная Скандинавия: запорожцы и викинги».
§ 4.
После летних каникул Цвофирзон возобновил свою деятельность.
В Rosenkranzsonntag на Erntedankfest в кафе «Ruhiges Plätzchen für brennenden Zigarren» приехавший из Парижа б. почетный председатель Лев Шестов, chargé de cours à l'Université de Simféropol, поделился своими тирольскими афоризмами.
«Если бы не дождь, – сказал философ, – так бы и зазимовал на альпийской панораме. Верите ли, целое лето пришлось таскать ватошное киевское пальто, а из калош, прямо скажу, не вылезал».
Затем выступил с докладом секретарь общества пресловутый инж. Я. С. Шрейбер: «Адогматическое обоснование трирэмы, как безмоторного двигателя для борьбы с соляным и спиртовым червем». После Шрейбера сестры Черновы исполнили под аккомпанемент Е. Д. Кусковой «Солнце всходит и заходит» и послана телеграмма Кемалю паше в Турцию.
227
§ 5.
В день Всех Святых в кафе «Drei Reichskronen» состоялось прощальное заседание Цвофирзона. Перед отъездом в Париж б. почетный председатель Лев Шестов прочитал доклад на латинском языке, коснувшись главным образом своей знаменитой полемики с секретарем общества пресловутым Я. С. Шрейбером по вопросу о спиртовом и соляном черве: Лев Шестов в противоположность Шрейберу пытается доказать, что подобного червя в природе не существует и, больше того, никогда не могло быть.
«Капустные же черви, – сказал наш философ, – появляются, как на капусте, так и на других питательных и полезных овощах и прочих фруктовых продуктах по преимуществу, как говорится, в теплые дни после дождя».
С возражением выступили только что прибывшие в Берлин из России высланные московские философы во главе с Н. А. Бердяевым: в общем не отрицая червей, как «проводников в вечность», Бердяев выставил свой тезис о курином непаленом пере.
«Непаленое куриное перо, – заявил наш философ, – попадая в организм и соединясь с луковицей, становится актуальным, так например, рентгенизацией установлено у философа Степуна присутствие целых двух павлиньих крыльев, а у Г. Г. Шпета одно утиное в зачаточном состоянии. Celui qui veut mange l'oiseau commence par lui ôter les plumes».
На это возражений не последовало.
Единственный из оппонентов М. А. Осоргин говорил по-русски; он затронул вопрос о гонораре, защищая себя и прочих недалеких писателей из обезволпала. А в заключении П. П. Сувчинский исполнил цикл евразийских песенок под аккомпанемент Ильина 2-го.
§ 6.
Геликон – А. Г. Вишняк (Шварц), племянник «Современных Записок» и член президиума Цвофирзон, вслед за «Эпопеей» Андрея Белого предпринимает серию популярных справочников по заграничным курортам на русском языке с подробным указанием цен на предметы первой необходимости, медикаменты («передвижные аптечки») и железнодорожный тариф
228
на грузы, как малой, так и большой скорости, и с историческими очерками городов, как близ лежащих, так и более или менее отдаленных. Вся серия будет называться «Эпоха» под общей редакцией Соломона Каплуна-Сумского.
Z. V. S.
Эсхатокол
В одной деревушке была засуха. Жители обратились к колдуну. Колдун сказал, что дух дождя – дождевик-Регенмантель требует человеческой жертвы. Кинули жребий. И жребий пал на Н. В. Зарецкого. Зарецкому ничего не оставалось, как покориться. И когда наступила ночь, он с помощью Тер-Погосьяна и Барладьяна сделал из соломы чучелу, убежал а лес, где жил этот самый дождевик-Регенмантель. А ранним утром, ничего не подозревая, чучелу сожгли. И когда погас последний уголек, к всеобщему удовольствию хлынул сильнющий дождь. Тут Зарецкий под видом дождевика вышел из леса и давай Бог ноги.
По пути в соседнюю деревню на горе стоял женский монастырь.
И как раз о ту пору в монастырь проник под видом блаженного какой-то... безо всего, наг и бос, и расположился бесстыжий в кельях, как у себя дома. Монашки же, уверовав в его святость, немедленно подпали под его волю. Но тут что-то случилось — ревность? а может, раскаяние? – только монашки в один прекрасный день, сгрудившись, выгнали его вон из монастыря. И вот, завидя теперь Зарецкого, подняли тревогу и с криком – «Пильняк возвращается!» – бросились на него и давай лупить, чем попало. Зарецкий отбивался, как мог. Монашки, сорвав с него листик, уж ловили его рукой, норовя защемить как побольнее или, попросту, оторвать. Только чудом вырвался от них Зарецкий и, сломя голову, пустился с горы и там юркнул под кустик.
Дождик между тем перестал, прояснилось.
Зарецкому надо было только выждать и: в уединении собраться с мыслями: как дальше? И вдруг зверчайший чох оборвал ему сердце: ему представилось, это монашки – тут! – нагрянули! – и вот разложат его, как зайца.
А никакие монашки – под кустиком сидел, как и Зарецкий, и также наг и бос и безо всего, только смокинг на пуговицу, Соломон Каплун-Сумский.
229
«Соломон Гитманович!» – обрадовался Зарецкий.
И Соломон рассказал ему свою не менее чудесную повесть.
* * *
На том же самом необитаемом острове на горе как раз против женского монастыря жил чародей. Одни говорили, что это Степун, другие – Бердяев. А это был и не Степун и не Франк и уж никак не Бердяев, а самый настоящий живой Андрей Белый.
Жил он великим отшельником, никуда не показывался, никого к себе не принимал, и голосу его никто никогда не слышал. И лишь на ранней заре в теплую погоду он высовывался по плечи из узкого окна и кричал так, что даже в женском монастыре посуда с полок падала, кричал на-голову и всегда одно и то же:
«Существую я – или не существую?»
Покричит-покричит и спрячется.
Потом только носом выглянет на минуту и уж пропал.
И опять до теплой зари ничего не слышно, и существует он или не существует, неизвестно.
«Как-то засиделись мы в Prager Diele, – рассказывал Соломон, – и вышел у нас большой философский спор: кто скорее до дому дойдет? Шкловский стоял за меня – Шкловский доказывал: пусть Эренбург и Вишняк-племянник живут тут же наверху над кафе и подняться им, кажется, ничего не стоит, но это только так кажется, на самом же деле поздний подъем несравненно труднее, а главное кропотливее бега по гипотенузе на Мартин-Лютерштрассе, и затем даже после удачного подъема еще ведь поиски комнаты, а это займет гораздо более времени, чем вынуть ключ и отпереть дверь. Бахрах же держал сторону Эренбурга, доказывая, что гипотенуза, хотя и представляет все выгоды и в общем быстрее опущенного перпендикуляра, но есть и величайшая опасность: гипотенуза, и совсем незаметно, может превратиться в гиперболу и уж вместо Мартин-Лютерштрассе я будто бы попаду на Виктория-Луизенпляц. Большинство было на стороне Бахраха: Пуни, Богуславская, Осипов, Богатырев, Хентова, Ходасевич, Берберова, Одоевцева, Лурье, Георгий Иванов, Адамович, Оцуп, Шрейдер и Лисицкий, Ко-
230
зинцева, Сувчинский, Шрейбер, Залкинд, Балтер и Ракинт, Лагорио, Исцеленов и Вишняк-племянник; за меня же кроме самого Шкловского, Андрей Белый, Сергей Гессен, Муратов и два Зака. Осоргины же и Зайцевы ни за, ни против. Бердяев – при «особом мнении». И все-таки я решился. А уговор такой: я проиграю – я должен Эренбургу 13 трубок; если же Эренбург проиграет, я заказываю себе за счет Вишняка-племянника смокинг.
Была чудесная теплая погода. Превратившись в верблюда, я пустился по пустынной Прагерштрассе. Воображение мое, разгоряченное спором, пылало гастрономической витриной. И незаметно для себя я очутился на Виктория-Луизенпляц. И в ту же самую минуту в пансионе Крампэ распахнулось окно и на всю площадь раздался пронзительный крик: "Существую я или не существую?" "Да, ответил я, – не только существуете, но и пред-и-надсуществуете, Борис Николаевич!" И в доказательство я вытащил из карманов два тома "Петербурга" и два "Серебряного голубя" и, подняв высоко над головой, помахал ими, чтобы было видно и ясно, как "kein Ausgang" ("проход воспрещен"). С этой роковой зари завязалась между нами самая тесная дружба. Летом мы жили вместе на взморье в Свинемюнде, вместе купались, танцевали фокстрот "под Ходасевича" и увековечили нашу дружбу на семейной карточке трех видов: вплавь, на пляже и с Гржебиным».
«А что же Эренбург с Вишняком-племянником, нашли комнаты?» – отдышавшись, тихонько спросил Зарецкий.
«Им ищет Метакса! – и Соломон гордо показал на свой смокинг, – я выиграл!»
* * *
Дружба Соломона Каплуна с Андреем Белым продолжалась и после купанья. Вернулись они в Берлин вместе – ехали в одном вагоне. Вместе ночевали в «Эпохе». Всюду, где появлялся Соломон, мелькал и Белый. Их видели неразлучно в ревире, в вонунгсамте, в полицейпрезидиуме на Александерпляц. И Андрей Белый, когда его куда звали, беспомощно повторял одно и то же: «Как Соломон Гитманович!» А по пустынному острову в час теплой зари еще резче надносился крик чародея: «Существую я или не существую?»
231
Кто-то из знакомых – не то гостившая в Берлине Шкапская, а может, и Цветаева, не помню хорошенько, – кто-то одним словом, сказал, что Андрей Белый – «выходит из себя».
И захотелось Соломону посмотреть, как это делается.
«Но это не безопасно, – возразил Андрей Белый, – вы знаете: выходящий из себя действует на душу присутствующего при этом постороннего тела, как реактив. Все зависит от природы души. Бывали случаи, что человек начинал мяукать, а один, например, и это у всех на памяти, вдруг залаял...»
Но Соломон настаивал: ни лаять, ни мяукать, ни даже кукарекать Соломон не собирался.
«И вот Борис Николаевич, закрыв себе ладонями глаза, стал понемногу выходить... "У вас роковой день 17-ое мая, – сказал он, – я вижу пески, финики, пустыню". – "Как же, – ответил я, – в эту ночь, именно 17-го мая, я мчался, как верблюд, по Прагер-штрассе!" Но что произошло дальше, я больше ничего не помню, я только слышал, как что-то в комнате летало и жужжало, как телефонное "besetzt" ("занято"), потом резкий запах ромашки ударил мне в нос, я чихнул и очнулся. Борис Николаевич сидел у стола, перелистывая "Эпопею". Я хотел его спросить, но чох не давал мне выговорить слова. "Kamelenseel! – сказал Андрей Белый, – Kamelenseel!" Тут я все понял и кубарем скатился с лестницы».
Соломон чихал, не переставая, день и ночь чихал потрясающе.
Доктор нашел – «рефлекторное раздражение обонятельного нерва»: мазать вазелином переносицу на ночь. Соломон вымазался весь – до кончика. Ничего не помогало. Хозяйка набавила на комнаты. В Prager Diele от «будьте здоровы» не стало проходу, а в «унтергрунде» (метро) и в трамваях скандалы: будто бы иностранная речь. Далин (сосед) ищет квартиру.
– И вот я пошел, куда глаза глядят.
* * *
Секретарь Цвофирзона инженер Я. С. Шрейбер, «всемирноизвестный» изобретатель «Wünschelrute» – такая палочка вроде дирижерской, которая на расстоянии безошибочно показывает, где и какая есть горная порода и где текут подпочвенные воды, как горькие, так и сладкие, – Шрейбер, воспользовав-
232
шись праздничным отдыхом, выбрался в Груневальд. Испытание чудодейственной волшебной палочки – как она будет действовать? – и текущая работа в «Пельмене» не выходила у него из головы.
«Пельмень» – это такой технический журнал при Цвофирзоне, очень распространенный: в Logos'е на складе лежит.
«Освещение вопроса о применении авиационных моторов в сельском хозяйстве по преимуществу для тяжелых тракторных плугов; способы использования отработавшего пара для пуска в ход газовых турбин, установка дизелей для товарной локомотивной тяги и т. п.» – было над чем подумать!
Так в размышлении, и совсем незаметно, Яша достиг того Укромного местечка, где под кустиком с Соломоном засел Зарецкий. И вдруг волшебная палочка сделалась необыкновенно чувствительна, а стрелка показала присутствие горной породы.
Шрейбер тихонько раздвинул кусты – но вместо – угля – он увидел никакую породу, а своих соратников по Цвофирзону.
Тут они, голубчики, и попались, а с ними и Андрей Белый и Ходасевич. И поехали все в Саров на «Беседу» есть горьковские медовые оладьи.
233