ТРИ СЕРПА. МОСКОВСКИЕ ЛЮБИМЫЕ ЛЕГЕНДЫ. ТОМ II
Кипарис
В Плакоме славилось священное дерево: кипарис. Кипарис стоял среди поля, и к нему вела дорожка. Во всяких несчастных случаях ‒ с ушибами, искривлениями, грыжей ‒ шли к кипарису за помощью. И кипарис же, отеняя поле, посылал урожай.
В кипарисе гнездился демон. В его воле и жизнь, и смерть Плакомы: рассердится, несдобровать ‒ и тогда ни людям, ни зайцам близко нечего и думать.
Демон с чего-то был недоволен: сжег поле и беспощадно требовал жертвы. Беспощаден он был к детям: не проходило дня ‒ тот с крыши свалился, другого автомобиль переедет, ‒ не было дома, везде растет калека.
В Миры отправилась депутация, просят архиепископа ‒ все средства испробовали, ничего не действует, жертвами не умилостивить демона.
‒ Или все погибнем, или бежать. Архиепископ взял топор и пошел на село ‒ Плакома сейчас же под Мирами.
По красному выжженному полю повели его по дорожке к кипарису. А там всё село в сборе и все жмутся в сторонке: страшно переступить заветной тени. И такие все маленькие и слабые ‒ козявки! ‒ перед мощью и овеянностью дерева.
‒ Это и есть священное дерево?
‒ Кипарис, ‒ отвечают, ‒ такого нигде нет, один на весь округ.
‒ А что это за раны? ‒ показал архиепископ на насечки.
‒ Давно это было, ‒ сказал старик, ‒ точно никто не помнит, а рассказывают, будто кто-то из древних приходил, три топора принес, а как начал рубить, демон вырвал у него из рук топоры и зарубил насмерть: тут его и могила у корней.
‒ Я его срублю! ‒ сказал архиепископ и стал на молитву.
И за те часы, что он молился, все глаза были устремлены не на него, а на кипарис: и разве можно безнаказанно посягать на такое? И когда он кончил молитву, он видит, что он один, а те еще дальше за заветным кругом.
‒ Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! ‒ сказал Николай и трижды ударил топором.
И в наступившей тишине все слышали голос: издалека донесся этот голос, как бы из-за гор, и глухо, как удары топора:
273
‒ Увы! никем никогда я не был побежден, а ты заставляешь меня бежать.
Переступив заветный круг, бросились к дереву и начали рубить, а те, что остались за кругом, галдя, наблюдали.
‒ Отойдите к северу ‒ к Анаве! ‒ приказал архиепископ: он заметил, что кипарис наклоняется к западу.
И когда, присмирев, перебежали, кипарис выпрямился, точно чья-то рука держала его, и медленно стал нагибаться на север ‒ к Анаве.
‒ Он падает на нас! ‒ кричали не своим от страха, и от страха никто не смел шевельнуться.
Николай, подняв руки против дерева, громко сказал:
‒ Возвратись назад! и иди, куда тебе показано.
Кипарис перегнулся и полетел на запад ‒ и там упал.
И заветная тень его рассеялась.
Послали в Миры, Анаву и Арнабанду за пильщиками. Но ни один мастер не решился пилить священное дерево.
А было оно в толщину три с половиной аршина, а в высоту сорок.
* *
*
Из окрестных округов ‒ Арнейского и Мирского согнали народ тащить кипарис в Миры: в Мирах строилась церковь Богородицы, и этот чудесный кипарис назначался для церкви.
Народу сбилось ‒ муравейник, да с голыми руками не подступиться.
Из Мир привезли машину, окутали кипарис проволокой и цепями, подвели под него колеса. Сто человек взялись за цепь ‒ «Дай дорогу!» ‒ кричат ‒ а дерево ни с места.
Николай велел звонить в Соборе и, отстраня народ, сам взялся за цепь ‒ и один подвинул дерево на шаг. И дерево легко покатилось на колесах.
По дороге несчастье: когда спускались с горы, цепь лопнула и этакий кусок оторвался от дерева и в щепы. При такой длине, конечно, пустяк, не обратили внимания, поправили цепи и опять потащили. И притащили к церкви, а как подняли, архитектор говорит:
‒ Не годится: трех метров не хватает, а наставлять другим, всю музыку испортишь.
274
Позвали архиепископа: не их вина, а несчастье ‒
‒ Это ‒ рук демона.
Николай велел стать по концам дерева и тянуть, а сам взял посох и, трижды ударив дерево, сказал:
‒ Расти!
И когда опять подняли кипарис ‒ дерево как раз да еще метра на два заскочило выше церкви.
Архитектор полез укрепить, схватился за прибавочную верхушку и упал. Глядь ‒ а он и не дышит.
Николай стал над ним и молился.
Все ждали, а у всех было такое, что не встанет: ведь этак дряпнуться о камень! Николай молился. И вдруг архитектор глубоко вздохнул, раскрыл глаза и говорит:
‒ «Поругаться ‒ то люди всегда успеют, давай жить дружно!» Не успел я рот разинуть, а он меня за горло. Больше я ничего не помню.
И поднявшись, как ни в чем, полез опять.
* *
*
Демону скучно, на чем успокоиться?
Из Каркавы пришли к архиепископу с жалобой.
‒ На селе один колодец, и этот единственный колодец испортили!
Какой-то прохожий зашел к пильщикам звать на работу, угостил, как полагается, подвыпили и пошли по селу. И захотелось их приятелю пить, подошли к колодцу, наклонился он воды почерпнуть, да и кувырнулся с ковшом. И так и этак его вылавливали ‒ чем только в колодец не тыкали, ковш всплыл, а его и звания нет, как и не было. Тут хмель-то у пильщиков весь соскочил, поняли, что за приятель, да поздно: воды в рот не возьмешь ‒ и мутная, и горькая, и кислотой-то от нее на три версты, глаза ест.
‒ Ни скоту, ни людям ‒ душа не принимает. Архиепископ пошел в Каркаву и прямо к колодцу ‒ и все пильщики собрались и народ: просят. Нагнувшись над колодцем, Николай трижды осенил его крестом ‒
‒ ‒ ‒
И такое поднялось в колодце, точно где в брюхе урчит, да с переливом, и толстым голосом из перелива:
‒ За что ты гонишь меня?
И всё затихло.
Архиепископ почерпнул воды ‒ вода была светлая и чистая. Попробовал и подал ковш передавать.
И все пили:
‒ Вода как вода!
* *
*
Архиепископ вернулся из Каркавы, а его ждут из Арнабанды. В Арнабанде несчастье: высохли источники ‒ и люди, и скот мрут от жажды.
‒ Источник есть, ‒ говорят, ‒ но скрыт на Кесари.
‒ Откуда это вы знаете, на Кесари?
‒ От отцов слышали, ‒ говорят, ‒ называли Кесари, но в каком месте, не знаем.
Всё село собралось для встречи, и всякий высказывал свои догадки.
‒ Пойдемте к горе, ‒ сказал архиепископ, ‒ просимое исполнится.
День был знойный, дорога трудная, но шли безропотно, прошли бы и еще столько! На закате он остановился и, опустившись на колени, стал молиться.
И одни последовали ему, но были и другие.
‒ Немыслимое дело, ‒ говорили, ‒ на такой высоте! какой же может быть здесь источник? уж если действительно есть, то, конечно, там ‒ ! ‒ и показывали в противоположные стороны.
‒ На месте, где я преклонил колена, ‒ сказал Николай, ‒ здесь мне открылось благословение воды.
И поднявшись, взял кирку и до трех раз копнул землю.
‒ Здесь источник! ‒ и велел копать.
И когда прорыли на полтора аршина, высоко ударила струя.
* *
*
Высоко ‒ еще выше! ‒ задохнувшись, взлетел демон.
Над ним было солнце, и с земли, как тысяча солнц, выбивал на горе источник. В последний раз он посмотрел на Ликию ‒ не было заветной тени! ‒ и, перемахнув крыльями ‒ мертвая петля ‒ понесся над морем на полдень.
276
* *
*
В Александрии на площади стояла бронзовая кошка. Никто не помнит, кто поставил или в честь кого стоит кошка на самом видном месте. Кошка занимала немного места, и ее не трогали, но, проходя, постоянно подтрунивали и называли ее «бестия». И кошку это раздражало, усатая, с выпущенными когтями, не будь из бронзы, она ослепила бы всю Александрию.
В эту бронзовую усатую кошку и засел демон.
Ему было очень тяжко: грудь его прорублена, руки распилены, дышать нечем!
И с того дня, как демон сел в кошку, Александрия вдруг как ослепла и началось такое безобразие, одному Богу известно: к вечеру большая половина жителей была привлечена к уголовной ответственности, на следующий день все архонты попали в комиссариат, а на третий день не было человека, не исключая малолетних и особ духовного сана, на кого бы не был составлен протокол, и в заключение префект, человек безукоризненной честности, сам поймал себя на вымогательстве и, добросовестно запротоколив свое деяние, подал в отставку.
Александрийский патриарх, видя, что все дела спутались ‒ дальше идти некуда, и грозит Содом и Гоморра, явился в магистрат и на заседании объявил, что никакими административными мерами прекратить безобразие невозможно, потому что не только люди, а и со скотом подозрительно. И весь цик охотно передал власть патриарху, лишь бы как-нибудь взять себя в руки и вернуться к мирной жизни.
Патриарх немедленно издал указ:
«Грудные дети разлучаются с матерями, скоту прекратить корм, архонты обязаны снять свои шитые золотом мундиры и надеть синее камло, и на всё население наложен пост ‒ пятнадцать дней, всеобщая и обязательная молитва».
А сам, отслужив обедню, вышел на амвон и распростерся на земле.
277
И распростертый на земле семь дней, он не пил и не ел. И на седьмой день привиделось ему: слышит он голос:
«Пока, ‒ говорит, ‒ не явится Николай, архиепископ мирликийский, демон не покинет город!»
Патриарх поднялся, вышел на площадь и объявил народу:
‒ Пока не явится Николай архиепископ мирликийский, демон не покинет город!
Лучший александрийский авиатор предложил свой аэроплан доставить архиепископа в Александрию. Патриарх написал письмо: всё, что творится, и просил помочь. На аэроплан посадили с письмом архидиакона ‒ умолял его патриарх на несколько часов воздержаться: молчаливый и скромный архидиакон, подверженный всеобщему омрачению, без удержу и неистощимо сквернословил.
И когда аэроплан благополучно снизился в Мирах и высвобожденный из кабинки архидиакон, одергиваемый пилотом, передал письмо архиепископу, слезы показались на глазах у архиепископа:
‒ Враг человеческого рода, ‒ сказал он, ‒ когда ты прекратишь войну?
Пока пилот запасался бензином, архидиакон, окруженный любопытными, порассказал такие чудеса ‒ «три дня в Александрии», на что, кажется, человек ко всему привычен, и то, знаете, неловко, ну и смеху было. Всё оказалось в исправности, медлить нечего, и с архиепископом полетели назад в Александрию.
И когда аэроплан был в расстоянии трех стадий, демон почуял и вышел из города ‒ что он чувствовал? какую таил жгучую месть? или на какую гибель обрекал врага? ‒ бронзовая усатая кошка упала на камень, и разнесло бестию на мелкие куски. Архиепископ пробыл три дня в Александрии. И жизнь в городе пошла по-прежнему мирно, ну как идет деловая и домашняя жизнь среди людей, и одни даже не вспоминали, или делали вид, что не помнят, а другие вспоминали и не без удовольствия.
* *
*
И вот оно пришло: она пришла из Ефиопии ‒ Ефиопия, Египет, Палестина, Миры ‒ и имя ей было бубон, не щадя и никого не милуя.
278
В Мирах наступило настоящее бедствие: мерли и от чумы, и от голода.
Крестьяне соседних сел боялись занести чуму и прекратили подвоз в город. Пробовали воздействовать силой, не помогло: карательный отряд вернулся в Миры ‒ кто с фонарем, кто об одной ноге.
Архиепископу во сне явился ангел и сказал:
«Иди в дома молитвы и принеси жертву!»
Николай понял указание своего ангела и собрался сам объехать все ближайшие села, где его имя знал всякий. Только на это он возлагал надежды спасти город от голодной смерти.
‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒‒
Он начал с Трагалосса ‒ своей родины, там у храма архангела Михаила он заколол двух быков и устроил угощение. И все были очень довольны и обещались всё исполнить, что он укажет.
Из Трагалосса он прошел в Акализос, где он учился у Конона, там у храма Иоанна Предтечи он заколол пять быков и угостил всё село. И все были очень довольны и обещались всё исполнить, что он укажет.
Из Акализоса он прошел в Фарроа и у храма св. Сиона, где прошла его юность, заколол трех быков. Очень ему все обрадовались и обещались всё исполнить, что он укажет.
Из Фарроа дорога в Плиний, где жил чудесный старик со старухой ‒ Тигрий и Леонида, там его встретили с крестным ходом, и у храма Георгия он заколол семь быков ‒ на обеде было до двухсот столов, и подали на столы сорок медиев хлеба и сто мер вина, а оставшиеся после угощения шестьдесят мер и сто хлебов раздали странникам. И все были очень довольны и обещались всё исполнить, что он укажет.
Потом пошел он в Каркаву и у храма архангела Гавриила заколол трех быков, и на обед подали семьдесят мер вина и тридцать медиев хлеба. И все были очень довольны и обещали всё исполнить, что он укажет.
И то же в других селах, куда приходил он: и в Каусаи у храма Феодора, и в Новой Деревне у храма архангела Михаила, и в Симболе у храма Димитрия, и в Партезосе у храма Епифании, и в Наутене у храма Богородицы Великой, и в Серине У храма Ирины, и в Тревендае у храма архангела Михаила ‒
279
везде закалывал быков ‒ жертву, ставились столы и подавалось угощение.
И было пьяно и весело, и все были очень довольны и обещались всё исполнить, что он укажет.
За двадцать пять дней Николай обошел всю окрестность и везде видел избыток и встречал радушие. И когда он вернулся в Миры, не узнать было города, зачумленного бубоном и истощенного голодом, ‒ ни о чуме, ни о голоде: все базары были завалены продуктами, трубы в домах дымились, и слышно было ‒ музыка и песня.
* *
*
После дня безмолвия, когда душа особенно раскрыта и все чувства очень чутки, приснилось Николаю: видит он жертвенник ‒ обломанный и сдвинутый ‒ серые камни; подошел поближе, чтобы поклониться, и когда взглянул вверх: завеса была вне. Возвращается в церковь, а там у дверей вода ‒ вода собирается в притвор ‒ много, и водопадом льется по ступенькам из церкви ‒
И он очутился в Фарроа, он сидит в своей комнате и с ним брат Артемий. И вдруг видит: всадник ‒ в руках серпы.
Николай поднялся, потрогал серпы: ширина их в пять, а длина в пятнадцать локтей. И говорит тихо брату:
«Принеси три хлеба, дадим ему!»
Но Артемий не хочет: с какой стати!
«Не хочешь, да он сам возьмет и еще возьмет и двух голубей».
И пошел в кухню за хлебом ‒
‒ ‒ ‒ ‒ ‒ ‒ ‒ ‒ ‒ ‒
И опять он в церкви, входит в алтарь и видит: от жертвенника ему навстречу воин. Николай вглядывается и узнает его, остановился. А воин сделал еще шаг, и в синем круге засветились крылья и в руках сверкнул меч.
«Я Михаил, ‒ сказал архангел, ‒ твой водитель. Серпы, которые ты видел, сила и печать Господня, и дано тебе, что через твои руки будут серпами отдаваться Богу человеческие души».
И Николай увидел в руке у себя горящую свечу.
280