ТРИ СЕРПА. МОСКОВСКИЕ ЛЮБИМЫЕ ЛЕГЕНДЫ. ТОМ I
Вне закона
Какие-то странные ‒ зеленые появились в «Охране памятников старины и искусства». Лопочущими голосами просили они взять на учет храм, как драгоценный памятник искусства, и не велеть ничего трогать.
«С рощей дело упущено, но хоть внутри ‒ не трогать!»
Вид у них был жалкий ‒ очень странный, а речь, точно ни на каком языке не говорили.
Заместитель заведующего ничего не имел против ‒ «памятник исторический» ‒ но заведующий, с ним не очень поговорить.
«Ваша религия опиум для народа!» ‒ уперся, и никаких.
Так и пошли.
Я видел в окно ‒ побежали! затравленные.
Откровенно говоря: столкнуться ночью в пустыре с таким ‒ ей Богу, бросится кусаться.
Знаменитый храм Артемиды в Мирах был реквизирован под Пятницу Параскеву. Священная роща срублена, жрецы разогнаны.* *
*
Из Яффы шел пароход в Ликию ‒ это всё были паломники со святой земли в Миры к Николаю-чудотворцу. На Кипре села какая-то ‒ я очень хорошо помню: высокая, очень худая и страшно бедно одета, а видно: не из бедных, точно ‒дунь только, пыль слетит и загорится богатый наряд; всё было настоящее, только от носки и непривычной работы истерлось и зашмыргалось. Я и раньше встречал таких: это из вдруг обнищавшей знати и богатых, когда старшая дочь идет стоять на рынок. Не поднимая глаз, прошла она на палубу и села у трубы, бережно держа в руке бутылку.
157
Помню, еще капитан, обходя, спросил:
«Чего везете?»
Должно быть, он думал, что какое-нибудь особенное вино.
«Масло святителю Николаю!» ‒ сказала она сухими губами и в первый раз посмотрела.
И я увидел: она совсем еще молодая ‒ да, это верно, как старшая дочь.
Верно на сердце у нее большая обида, и вот почему это масло, в этом масле в лампадке всё сожжется ‒ примет Угодник! ‒ тогда и заплачет, такие не плачут, и голос будет другой ‒ с этой обидой сгоришь!
И я всё следил за ней.
Я ехал весь путь от самой Яффы, и всё было хорошо ‒ погода хорошая, ветерок продувает ‒ и никаких ссор всю дорогу, не спорили, не задирали, мирный народ ‒ и осталось-то всего ничего, наутро и приехали! да вдруг как загудит. Ветер! а море вцепилось зубами, ну, никуда.
Все, сколько нас было, все мы на палубу, кричим, вопим: «или неугодно?» ‒ «и неужто Угодник допустит?» ‒ «ведь к нему же едем на его могилу!» И та тут же с нами, стиснула зубы, бутылку свою прячет, бледная такая ‒ зелень!
Покричали-покричали, а легче не стало, так и швыряет ‒ стали мы на колени, скрестили руки и ждем ‒ конец.
‒ ‒ ‒
Да ка-ак грохнет ‒ всё небо упало ‒ и все мы, кто так стоял, так и ткнулся. И сколько прошло, не скажу, только очень тихо стало ‒ а открыли глаза ‒ и свет, белый такой свет, лодка плывет, а в лодке старичок, и лодку волной, как кони катят, прямо к пароходу.
И слышим голос ‒ после грома-то человечий голос так прямо в душу:
«Чего это вы, горемыки, бушуете?»
«Милостивый Никола, ‒ отвечаем, ‒ не мы бушуем, море нас топит».
Он к капитану:
«Послушай-ка, ‒ говорит, ‒ у тебя там пассажирка масло везет, конфискуй ты у нее бутылку ‒ бутылку! (повторил), а ее не тронь, слышишь!»
Капитан: кто? где?
158
А я ему тихонько: «вон эта», говорю ‒ ‒ ‒ у! что море, и глаз не подымет, а и через жжет, не подступись! Ну, капитан, ему чего, этот ‒ рукой под платок ей ‒ и бутылка в руках.
И с бутылкой к лодке.
«Нате, дедушка, эта самая?»
‒ ‒ ‒
Взял старик бутылку, подавил пальцем пробку, покрепче чтоб, перекрестился ‒ волна катит ‒ да по волне ее бац‒ ‒
Все так и присели ‒ огнище!!! море горит! всё море! и скачет! по зелени красные кони! песьи языки лижут ‒и сини и черны! ‒ глазам ужасно. И пошел такой удушливый запах.
‒ ‒ ‒
А когда рассеялось ‒ и нет ничего: ни старика, ни лодки. Бросились искать: «кто вез бутылку?» ‒ «кто вез бутылку?» А я понимаю ‒ куда уж! ‒ найдешь!
Воображаете: что б это было! ‒ маслица такого в лампадку? ‒ да не только Миры, полмира разнесло бы в куски.
159