ТРИ СЕРПА. МОСКОВСКИЕ ЛЮБИМЫЕ ЛЕГЕНДЫ. ТОМ I
Пастух напутал
На том самом месте, на перекрестке, где купец Казанцев ангела встретил, построили часовню, и обслуживал ее бывший молиботский инок Уар, отличившийся в памятную ночь своим выдающимся безобразием. Жил он около часовни в келейке и часто уходил в город за сбором на поддержание часовни и себе на пропитание. Прохожие, кому случалось в Константинополь, считали своим долгом свечку Николе поставить, на чудного монаха посмотреть и историю от него послушать о молиботском чуде. Уар охотно и с воодушевлением рассказывал и считал неменьшим долгом в послесловии заявить, что только благодаря попустительству Божью, которое его тогда возмутило, сделался он знаменитым.
‒ Ну кто бы из вас знал монаха Уара, не будь той ночи, когда в мановение ока богатейший из монастырей стал как самая захудалая пустынь!
Не согласиться нельзя было: что верно, то верно, имя Уара само собой в историю никак бы не попало. А наставительные люди прибавляли:
‒ Пути Господни неисповедимы, и отбрыкиваться от напасти не годится.
‒ И надо ее бороть, а не расхлястываться! ‒ вставляли уж самые наставительные.
178
И вот, как на смех, пошел Уар со сбором, а пастух Маркелл ‒ и сколько лет поблизости пас стада, какой пастух! ‒ ну точно сослепу человек не туда вткнется: забрался пастух в келью и всю ветошь, и сапоги, и теплую шапку, и подстилку, всё до тряпки вынес, а в часовне ‒ крестики, образки, свечек, сколько было, полбутылки деревянного масла. И всё уволок на дорогу и в овраг сложил: ночью к себе перенесет в хибарку.
‒ А дураку еще подадут, не обедняет!
И погнал стадо.
*
Со звездами вернулся Уар из города, устал ‒ всю дорогу думал о каше, в печурке с утра поставил, каша хорошо упрела, каши поест, потом выпьет чаю с баранками и ‒ спать. А какой спать! ‒ в келье оказалось так чисто, как, когда строили, было так чисто. Уар в часовню, а в часовне ‒ один только образ и перед образом подсвечник ‒ даже огарышки, и те повынимал, разбойник!
Уар стоял ‒ не мог посмотреть на образ: это когда огорчит кто и руку тебе протянет мириться, а ты не можешь ‒ но пересилишь себя и сразу, как воздухом дунет, легко.
Легко Уар взглянул на образ ‒ а с образа смотрит на него Угодник и словно говорит:
«Уар, я это дело поправлю!»
Хотел Уар лампадку поправить, а лампадка ‒ это луна блестит! ‒ лампадка перевернута: пастух, как крестики да образки срывал, головищей о лампадку задел!
Поклонился Уар и пошел в свою пустую келью, лег на голую лавку, да чтобы поскорее заснуть, не думать о каше, стал думать ‒ от бессонницы верное средство! ‒ думать, как в поле рожь колосится, это когда дунет ветер и пойдет всё поле ‒ ‒
А пастух ‒ а какой ведь был пастух рассудительный: Маркелл! ‒ кашу-то он к себе припрятал, навалился и весь горшок съел. И стало его распирать и пучить, воздуху нет! и не знает, как уже скорчиться, чтобы посвободней, в глазах снуют мурашки, смерть!
И видит: старик вошел в хибарку.
«Что ты, пастух, напутал? ‒ и головой так, брови сжал, хмурый, ‒ каши что ли не видел? или рванью обрадовался ‒ или
179
пролежанная подстилка теплее, мягче твоих шкур? Брось, говорю, валяться, неси всё на место!»
‒ ‒ ‒
Кое-как, где ползком, где вприпрыжку, добрался пастух до оврага, взвалил на себя рухлядь и к часовне, у дверей и шваркнул. И назад в хибарку, лег и затаился.
«Ну, пастух, с тебя довольно!»
И почувствовал Маркелл, как отлегло вдруг ‒ легко и ничего не больно! ‒ и заснул спокойным зверющим сном.
* *
*
На заре прохожий будит Уара:
‒ Что это там в часовне у тебя непорядок: вся дверь завалена дрянью!
Вскочил Уар, думал, Бог знает что, да бегом к часовне: а там ‒ и всё-то до последней веревочки цело, и подстилка цела, и шапка, и сапоги, только горшок пустой ‒ сожрал разбойник!
И со слезами от радости открылся Уар прохожему о постигшем несчастье.
‒ Да вот ‒ ‒ Угодник простил!
180