Ссыльный
казенное
Во времена Павла Петровича не смотры были, а казни египетские.
Прусская выправка, косы да букли с клейстер-корой по форме, все точь-в-точь, как приказано, ни больше, ни меньше. Шляпы такие, что на голове не держатся. А экзерциции упаси Боже, не сразу и запомнишь хитроумную выучку.
Премьер-майор Дмитрий Алексеевич Кушников был старой службы офицер ‒ служил еще Великія Екатерины, помнил государыню и чтил ее. А тут дожил до того, что тягостно даже подумать:
‒ Нуте-ка, сын истребляет даже память о родительнице, да и слов новых повыдумывал. Не смей говорить стража, а говори к а р а у л.
И правда, в пасхальном каноне не «на божественной стражи» а «на божественномъ караулѣ» петь заставили. И пели.
Русского человека всегда заставляли что-нибудь делать: то скажут, украшайся флагами, когда душа не принимает, то ракеты пускай, когда с души воротит. А был и такой случай: нагрянули с обыском и застигли целое сообщество, и вот кто-то из застигнутых, чтобы отвести глаза, крикнул главному коноводу, человеку солидному, профессору ‒ «Аничков, пляши!» ‒что ж вы думаете, и сроду не пляша, пустился несчастный в пляс.
Ну, какому-нибудь фендрику привыкнуть ко всему легко: ему все внове, а Кушникову, который под Очаковым был, переучиваться трудненько.
И однажды, когда шел он на разводе со своим деташементом и сбился в уставе, сиповатый голос царственного командира громче очаковской пушки хлопнул:
И через два месяца Кушников в ботфортах и с длинной косой прогуливался по песчаным якутским улицам.
41
* * *
Ничего не поделаешь, велели.
И опять скажу, такая уж судьба наша: русскому человеку без того никак нельзя, чтобы кто-нибудь да не мудровал над ним.
Кушников и то был рад, что жив остался.
Приди в голову царю сказать: отруби ему голову! ‒ и отрубили бы. А что потом, может, и пожалели бы, да головы-то все равно не приставишь и никакой сендетикон и кольдекон не склеит, потому что голова не деревянная и не фарфоровая, а и у самого простеца простецкого мясная она с мозгом.
Пережил премьер-майор последние безумные годы, поздно дошло до него известие об 11-м марте 1801 г. И с вестью о воцарении Александра I почувствовал он жгучую боль оброшенности и понял, что в сибирской глуши никому он не нужен и позабыт.
Да видно, Бог не забыл.
В 1802 г. дошла очередь до Кушникова, и он был освобожден.
А вернуться-то ему было не на что: доехать из Иркутска до Петербурга и по тогдашнему стоило денег не малых.
И остался премьер-майор в Иркутске. Стал хлопотать то в Иркутске, то в Чите ‒ искать место куда-нибудь по казначейской части: жизнь, кажется, спокойная и правильная, можно сказать, что и все дело, сиди при сундуке вроде цепной собаки, только и стеснение, что в карты не играть, да Бог с ними, с картами!
А где именно и как пристроился Кушников после своей невинно-проклятой судьбы, не знаю. На память о нем достались мне две бумаги в старом сенатском деле по Министерству Финансов ‒ аттестат да свидетельство.
*
Симъ свидѣтельствую, что находившейся здѣсь и возвращенный по Высочайшему повелѣнію бывшей преміеръ-маіоръ Дмитрей Алексѣевъ сынъ Кушниковъ велъ себя добропорядочно и во все время его пребыванія не только ни какихъ на него жалобъ къ начальству не доходило, но были отзывы, что онъ хорошимъ своимъ повѣденіемъ заслуживалъ одобреніе цѣлаго общества.
42
Данъ въ Иркутскѣ за подписаніемъ моимъ и съ приложеніемъ герба моего печати, марта 4 дня 1803 года.
Его Императорскаго Величества всемилостивѣйшаго Государя моего дѣйствительный статскій совѣтникъ Иркутскій Гражданскій Губернаторъ и кавалеръ
Иванъ Репьевъ
Дано находившемуся въ Иркутскѣ на житье бывшему маиору Дмитрію Кушникову, которому по высочайшему Его Императорскаго Величества повеленію, последовавшему въ 18-й день ноября 1802-го года дарована свобода, и во все время бытности своей въ Иркутскѣ велъ себя добропорядочно, въ чемъ симъ и свидѣтельствую Марта 4-го дня 1803 года.
Г е н е р а л ъ - л е й т е н а н т ъ Л е б е д е в ъ
1918 г.
43