Полиция
безалаберное
В белой обложке лежит на моем столе толстое дело Ветлужского Полицейского Управления.
«Дѣло о запискахъ, прибитыхъ въ ночь съ 8 на 9 августа къ квартирамъ въ городѣ Ветлугѣ».
Привольно и весело жилось летом в городе Ветлуге. И что хорошо: каждый обыватель знает не только с лица каждого, а даже и то, что у кого на обед было, и когда в последний раз с женой поругался, и кто к чьей жене ходит, ‒ все известно.
Болтливы ветлужане, любят посудачить и особенно за рюмашечкой в клубе: тут и песни поют, тут и пляшут, ‒ кому какое дело! А придут попозднее судейские, заиграет орган и загремит хор:
не говори, что молодость сгубила,
всю зиму ты ходила без штанов...
Не житье, а масленица ‒ тихо, покойно ‒ сладок, жирен пирог, крепок сон.
А знавала и Ветлуга тяжелые дни.
3-го августа загорелось в клети при доме мещанина Комиссарова, от него перекинулось к Евстифееву, и вспыхнуло все Заречье. Ночью как огненная волна прошла по реке Ветлуге. Бегали, кричали. А к утру одни головешки остались.
День передохнули, опять напасть: загорелось уже в самом городе у инвалида Кузьмича однорукого, что поляков усмирял,
23
* * *
а потом задымилась Козья изба ‒ у самого волостного правления изба ‒ да ее отстояли. Сбежались стеной все козьи поклонники, не оставили грешную бабу.
Со страхом легли ветлужане в мягкие перины, всю ночь не спали колотушечники, и два дня благополучны были.
Поставили, наконец, большие чаны-обрезы на каждом перекрестке, налили их доверху водой, все-таки душа поуспокоилась: будет откуда ведрами черпать, не то что на реку бегать каждый раз с ведром! Уснули покрепче, а утром встали и видят, к земской управе к дверям записка со стихами прибита:
о, вы сонливые
ветлужане болтливые,
протрите глаза:
прошла уже гроза,
прошло ваше горе,
упала туча въ море.
не нужны ваши кадки,
все бабьи то повадки:
хоть вашъ исправникъ и дрожитъ,
вашъ городъ не сгоритъ!
Несколько таких записок было прибито в разных местах города, две прибиты к дверям исправника Лебедева, «содержа много оскорбленій, ‒ так гласит протокол, ‒ для чиновниковъ, а особенно для полиціи».
Исправник решил, что записки эти могут иметь влияние на настроение умов, а потому постановил их уничтожить.
И осталась только записка, прибитая к дверям управы.
А исправника Лебедева и помянуть нечем, разве тем только, что был охоч до коньяку, и был он к нему лютее, чем даже уездный член.
1918 г.
24