Календарь
узорочное
I
Нечай ‒ предок с материнской стороны Ивана Александровича Рязановского.
Нечаи ведут род свой с незапамятных времен, ‒ так говорит старая грамота черниговского маршала дворянства Степана Ширая. А нынешний род Нечаев начался с Василия да Никанора, благородство коих было удостоверено семью родоначальниками дворянских фамилий Черниговской губ.
По отзыву этих знатных свидетелей Василий Нечай был знатный полку стародубского значковый товарищ, а Никанор ‒ бунчуковый товарищ. И оба Нечая вели жизнь благородную.
Василий постригся и был черным попом, но и в черных попах вел жизнь благородную.
Никанор умер бездетным, а сын Василия Марко был уже не в Стародубе, а в Мглине подсудком Поветового суда.
Когда переселились Нечаи в Мглин ‒ неизвестно, но тут они осели и перероднились с другими дворянскими фамилия-
110
ми, особенно же с Бонч-Бруевичами. Родственные связи между Нечаями и Бруевичами были так часты и многочисленны, что местный архиерей грозил запретить им жениться друг на друге. По этой причине, как идет молва, возник несчастный роман между представителями этих перепутанных родством фамилий, а именно: между Лукой Фомичем Нечаем и Матреной Марковной Бонч-Бруевич. И было даже сочинено кем-то из доморощенных пиит стихотворение:
за что такъ жестоко казните вы взоромъ Луку Ѳомича?
за то ли, что съѣлъ у васъ банку съ груздями...
Стихотворение длинное, ‒ увы! всеми забытое, ‒ пространно повествовавшее о несчастном и прожорливом любовнике.
II
От подсудка Марка родилось трое сыновей. Старший Иван достиг изрядного обучения и для усовершенствования в науках был определен коштом подсудка в Московский университет.
Так первый представитель малороссийского земельного рода попал в чуждую ему обстановку русского севера, и это отразилось не только на внутреннем существе современника Боротынского и Языкова, но и на его внешности: из ярко-рыжего стал на Москве мглинский Иван черным, как цыган.
Не узнал старый Марко любимого сына: ‒ Ивась, где же твоя красота! ‒ всплеснул старик руками и не хотел верить, что все это было натурально.
Три года московской жизни превратили Ивана Марковича в тогдашнего интеллигента и романтизм расцвел в его детски-чистой меланхолической душе. Байрон был для него откровением. Религиозный, не потерял он веру, но его отеческая вера потускнела перед страстной верой-любовью и поклонением женщине ‒ «венцу и перлу творенія». Рыцарское обожание незаметно перешло в горячую безмолвную и безнадежную любовь к «прекрасной Клавдіи». Кто она была, неизвестно, ‒ бестелесная? Да и зачем было романтическому поклоннику души тело прекрасной героини? Он любил только очи, сердце и дух. Он воспевал ея пышные кудри в сиянии волшебной луны. Неопытные, но страстные строфы и теперь живы на синих страницах тетради, куда он вписывал свои черновики.
111
По окончании университета Иван Маркович был назначен учителем в Ярославль, в местную гимназию и Екатерининский дворянский пансион. На одном из балов в этом пансионе ему блеснули в глаза черные очи Лариссы Андреевны Нефедьевой, и он увидал в ней сходство с своим идеалом ‒ с воздушной Клавдией, о которой мечтал всю жизнь.
Нефедьева ‒ живая брюнетка, скорее миниатюрная, дочь Андрея Артамоновича, отставного полковника времен Отечественной войны, была из разорившегося дворянского рода Ростовского уезда. Нефедьевы поддерживались своими богатыми родственниками Дансами. Дансы и вывезли на достопамятный бал Лариссу Андреевну ‒ «прекрасную Лариссъ».
Прекрасная Лариссъ! ‒ я встретил ее через полвека сморщенной старушонкой с длинною до пола трубкой. Помню суровый взгляд ея поблекших глаз, кольца дыма, и потрескивание угольков в трубке.
III
Жестоко, ценою всей своей жизни заплатил Иван Маркович за сходство Лариссы Андреевны с лунною Клавдией. Душа его больше не знала покою: он, любивший спокойное мечтание и прогулки при луне, должен был таскаться по пикникам, на балы и вечеринки среди пошляков, круглых невежд и взяточников.
Где были мечты его юности? Где блестящие победные имена ‒ где Грановский или благословивший его Боротынский? Это только снилось, и пробуждение было ужасно.
Лариссъ ничего не понимала, голова ея была набита жадностью разорившейся мещанки, завистью и пошлостью; Лариссъ была едва грамотна.
Вот если бы Иван Маркович брал взятки, тогда бы он был радетельный муж и отец: у них были дети!
Прежний брак был нерасторжим и оставалось либо петля, либо беспробудное пьянство. Иван Маркович выбрал второе. Его мозг, отуманенный алкоголем, мог еще мечтать среди грубых оскорбляющих буден, ссор дворни, крика детей и визга Ларисъ.
Какое отвращение!
112
Старое забывалось. Тускнела первая любовь, сливаясь с туманной мечтой. Опоры не было. И как разорвать? Нет, никуда не уйдешь.
И он пил.
В свои отчаянные часы этот кроткий нежный человек делался неузнаваем. Не было возможности подступиться. И одна только младшая его дочь Любочка вбегала к нему и, повиснув на шее отца, останавливала его безумные порывы. Она не боялась, она одна чуяла тягчайший его крест, скрытый для других, и сочувствовала ему.
Отчужденная, нелюбимая, кроме отца, росла она.
Забившись куда-нибудь в угол, целыми днями просиживала она, глядя на всех издали, незаметная, темно-васильковыми глазами. И что там творилось, в спугнутой душе ее васильковой? Кого жалела? Кого проклинала?
А выросши в полную красавицу девушку с густыми черными косами, она сохранила в себе душу тургеневских героинь: молчаливая, внешне спокойная, твердый и роковой характер. Она жадно ловила каждое слово отца, который рассказывал ей о людях непохожих на ярославцев, о героях добра и славных мучениках. Из нее вышел человек исключительной честности и простоты.
Ее узкие тонкие руки казались такими одухотворенными, и в отчаянные часы безумия, укрощаясь, отец целовал их, как мощи святой.
IV
Смерть Ивана Марковича была медленным угасанием: он истаял, как свеча, сопровождаемый и в последние минуты свои ворчаньем Лариссы Андреевны, ее перекорами с Настенькой, старшей дочерью, и посвистыванием легкомысленного Александра Ивановича, который курил очистительный фимиам папиросы над лицом умирающего отца.
Если бы в эти минуты какой-нибудь лапландский волшебник показал Александру Ивановичу одинокую его смерть в избе в селе Курбе, где, исходя кровью, всеми брошенный ‒ дочери его гуляли на посиденках! ‒ без всякой помощи умирал он, если бы нашелся такой волшебник, тогда бы и Александр Иванович с ужасом выронил свою папироску, вырвал бы из сердца
113
призрак ненавистной цыганки и заглянул бы единственный и последний раз в глаза отца.
После смерти Ивана Марковича его последние работы, его атлас, его рукописи учебников Ларисса Андреевна продала на толкучку. И тщетно, приехавший в Ярославль московский профессор Павловский искал этих рукописей по всему городу. Рукописи были уж куплены и припрятаны хитрым учителем географии Пылининым, его бывшим товарищем. Так погибло все, чем еще жил человек и собирался оставить после себя. Все истребила безжалостная рука Лариссы Андреевны, будто назло вырвавшая с корнем всякую папамять о муже.
V
Смерть отца застала Александра Ивановича уже взрослым. Он успел побывать в Московском университете, где за легкомыслием своим курса не кончил.
В Москве проводил он время или в биллиардной, или в цыганском таборе за заставой, откуда сразу же и перешел в другой табор под Ярославлем. Тут он ухлопал не одну тысячу на красавицу Стешу, чем вызвал чуть ли не паралич у жадной матери: разгульный кутеж сына не ужасал Лариссу Андреевну ‒ это было слишком обычно среди мелких помещиков ‒ а вот истраченные тысячи, это другое дело.
Пришлось продать дом около Спасского монастыря, хороший дом, двухъэтажный, каменный, который очень бы пригодился в приданое за Настенькой, о Любочке как-то забывалось. И дом был продан, а за домом и последние обрезки ростовского имения, попавшаго-таки в руки купца Родионова, который на неудобной земле выстроил саговый завод, выделывая сагу из великолепного картофеля ростовской сырой почвы.
Не прослужив и году в Гражданской Палате, Александр Иванович поступил юнкером в Ростовский полк, произведен в прапорщики и назначен в пехотный полк в Смоленске, а из Смоленска через год попал опять в Ярославль в стрелковый полк, и с медалью на Владимирской ленте вскоре вышел в отставку.
114
Судьба забросила его в Новгород, где он занял место управляющего винокуренным заводом.
Все новые и новые связи захлестывали его. Не страстная любовь, не в отца он пошел, непостоянство ‒ вот его страсть и постоянное желание нового. Пользуясь всякой свободной минутой, он ускользал из скучного мертвого Новгорода в веселый живой Петербург.
Привязанности и карты ‒ в этом вся утеха и последний смысл.
Как-то не повезло, и тридцать тысяч хозяйских были спущены в один вечер. Взять было не у кого, ‒ Ларисса Андреевна, не раз выручавшая сына, жила где-то за печкой у Николы Мокрого под горой.
А денег надо было достать!
Александр Иванович женился на богатой новгородской купеческой дочке Шияновой. Красавица жена, совершенно необразованная, принесла большой капитал. Дела поправились. Но тут опять случилось несчастье: сгорел Микулинский винокуренный завод.
Долго не находилось места. Совсем заскучал Александр Иванович. Наконец-то, тесть устроил его в Петербурге на Николаевскую дорогу.
И опять пошло раздолье.
Концессии следовали за концессиями, деньги сыпались грудой неизвестно откуда, все перемешалось ‒ свое и чужое.
Бесшабашный Александр Иванович окончательно запутался. Безудержные кутежи закрутили его шальным потоком. Жену и двух дочерей забросил.
Помешанная от ревности Катерина Ивановна с утра до позднего вечера сидела, согнувшись у стола, рисуя на бумаге из-под табачных картузов сторублевки и раскладывая их кучками.
Дети оставались без всякого призора. И опять случилось несчастье: провалился мост. Мост-то, Бог с ним, другой выстроить можно, да в кессоне залило водой что-то до двадцати рабочих. Пошел всполох: что и как? И тут власти усмотрели нечто удивительное: строился мост не инженером, а Александром Ивановичем за его собственной ответственностью, «чего быть никоим образом не должно». Юристы решили, что Александр
115
Иванович не может и отвечать за смерть рабочих по закону, а потому и наказания ему никакого не вышло, только от должности отставили.
Извернулся Александр Иванович: с помощью другого Александра Ивановича, земляка и родственника, Кондратьева сделался частным поверенным и дела опять пошли в ход.
И это был последний успех.
При введении новых судов адвокаты плодились, как летним вечером костромская мошкора на болоте. С этой тьмой тем соперничать оказалось невмочь, и Александр Иванович вынужден был переехать на родину.
И вот, как когда-то, в незапамятные времена табора и красавицы Стеши, опять замелькали в глазах кирпичные стены Толчковской церкви и белые купеческие дома.
Поредели, засеребрились черные кудри. Усталость и скука тенью пала на лицо. Измаяли душу. Или уж все перегорело? Жизнь пошла в тягость. А дела все хуже и хуже.
Адвокатская орда завладела и Ярославлем. Народ пошел дотошный, кляуза развилась до старомосковских столбцов. Никак не поспеть да и не возможно.
Появились и такие штукари, которые обмозговывали самые невиданные фокусы вплоть до переряживания, и ничем не стеснялись. А Александр Иванович как-никак дворянский сын, и он совсем отстранился.
Подросли дочери, здоровые и веселые хохотуньи, похожие и с лица и складом на несчастную мать, доживавшую свой безумный век в Новгороде в сумасшедшем доме.
Безвыходность заставила Александра Ивановича из ходатаев спуститься до волостного писаря: нашлось такое место в маленьком селе Курбе, родовой вотчины знаменитых князей Курбских в Ярославском уезде.
Незадолго до смерти ему отказали и уж идти было некуда.
В Васильев вечер пришел конец.
И никакие воздушные призраки не витали перед ним в последние тяжкие минуты, одна сидела у изголовья горькая забота.
116
Календарь
Без веры и упования, пережив свои привязанности и свою ненависть, стражда, беспомощно, кругом один, помер он, никак не понимая, зачем все это, зачем такая боль и зачем было все то, что называется жизнью.
*
После Александра Ивановича, как память, остался бирюзовый перстень ‒ подарил он его сестре Любови Ивановне в день ее свадьбы, да несколько рисунков ‒ копия с портрета отца, нарисованного учителем гимназии Харитоновым, да еще мелкие акварели и календарь.
VI
Три руки писали календарь: Александр Иванович, Любовь Ивановна и Фанни Шишкина, дочь ярославского помещика.
Пожелтели листы да на кофейном переплете по корешку поблекло золото, а то все сохранно, как и в руках не было. А писано, что вышито.
Три рисунка ‒ три рамочки: две красками ‒ «1854 Календарь А. Нечай» и «1857», а одна карандашем ‒ «А. Н.»
Два города: Ярославль и Смоленск.
В начале, как полагается в календарях, святцы, а конец ‒ присловье о кузнеце.
Святцы по четыре столбика на страницу: два с крестными именами, а рядом столбик памяти. В память вписаны рожденье, именины, свадьбы, перемена в службе и кончина родственников и знакомых (1817‒1869).
10/21 января 1817 г. рожденіе Лариссъ Андреевны Нечай (урожд. Нефедьева).
7/18 января 1834 г. свадьба Ивана Марковича Нечай.
7/18 декабря 1834 г. рожденіе А. Нечай.
12/23 октября 1857 г. Открытіе Америки въ 1492 г., получилъ на память отъ Фанни Шишкиной браслетъ.
9/20 марта 1858 г. смерть учителя исторіи Яр. гимназіи Николая Ильича Петропавловскаго.
14 августа 1858 г. первый разъ видѣлъ Государя Императора Александра Николаевича и Императрицу Марію Ѳеодоровну.
117
17 сентября 1858 г. была блистательно видна ниже большой Медвѣдицы комета.
7/18 августа 1869 г. рожденіе Ивана Алекс. Рязановскаго.
30/11 ноября ‒ именины Андрей Артемоновича Нефедьева.
Скажу о Андрее Артамоновиче Нефедьеве, дядюшке Александра Ивановича, помяну чудака.
Сгорбленный в халате, серенький, точь-в-точь воробушек, ласковый к родне и грозный к дворне. Когда дочери Лариссы Андреевны и другие племянницы ‒ Болдыревы и Дансы приезжали в усадьбу, старик, порхая воробушком, вводил их в дом и начиналось угощение.
А угощал он всеми деревенскими кушаньями, на которые была таровата старина, но главное, не обходилось без любимой каши с горохом. Эта каша полагалась на загладку, и хочешь-не-хочешь, а съесть тарелку должен.
Не смея отказаться, давясь, кто со смехом, а кто и со слезами, ели эту самую кашу.
А старик закрывал лицо рукой и, глядя сквозь пальцы, довольный порхал вокруг стола воробушком.
‒ Племянницы, племянницы! кашки с горошком! кашки с горошком!
И за этой же самой кашей, так вот порхая и трясясь от хохота, вдруг присел и, выкрикнув не своим голосом «кашки с горошком!» испустил дух.
За Святцами «Горе от ума», потом стихи рукою Фанни Шишкиной:
«Ночное раздумье ‒ Туманной пеленой закрыта даль...» (Красова, Клюшникова, Бернета или Грекова, не знаю) «1857 г. 13 X II ч.» С многоточиями и подчеркнутыми строчками ‒
за мигъ одинъ горячаго участья,
я бъ отдалъ эту жизнь сто разъ.
«На холмахъ Грузіи лежитъ ночная мгла» (Пушкина) с подчеркнутым концом ‒
и сердце вновь горитъ, и любить отъ того,
что не любить оно не можетъ...
За стихами рецепт из Поваренной книги. И до того живо написано, возьмешься читать и уж будто за столом сидишь и все
118
тут перед тобой на столе и такое горячее да вкусное и, не отведав, благодаришь хозяйку.
Супъ изъ раковъ.
Супъ изъ раковъ, приготовленный иначе.
Супъ изъ рису на молокѣ.
Супъ С-Жульенъ.
И опять стихи, уж вписанные Любовью Ивановной, мельчайшие буковки:
«Я помню робкое дыханье» (Огарева), «3/12 октября 1860».
И «Ночь. ‒ Рукой невидимой Бога» ‒ доморощенные стихи, сам Александр Иванович вписывал, с концом оправдательным:
Онъ сказалъ: тотъ, кто любить здѣсь много, много, много простится ему.
И опять мельчайшие буковки: «Значеніе цвѣтовъ» ‒ «1859 года января 10 числа».
Розы розовыя,
Розы бѣлыя.
Розы алыя,
Розы дикія...
Или где-то в старой усадьбе в столовой букет на столе.
И вижу в сумерках плечи, глаза и улыбку и ‒ слезы ‒
Оканчивается календарь «таблицей несчастныхъ дней Тихобрагова».
Приведу эти дни Тихобраговы (Тихо де Браге), а рядом Эразмовы (преподобного Эразма черноризца печерского)
Тихо де Браге Эразмъ
январь ........................ 1,2,4,6,11,12,20.............. 2,13
февраль....................... 11,17,18..........................3,11
мартъ........................... 1,4,14,24.........................4,25
апрѣль......................... 3,17,18............................3,20
май.............................. 7,8....................................7,8
іюнь............................ 17......................................3,6
іюль.............................17,21.................................3,19,20
августъ........................20,21.................................8,14,16
сентябрь.....................10,18..................................3,24
119
октябрь......................6...........................................3,21
ноябрь.......................6,8.........................................5,11
декабрь......................6,11,18..................................3, 24
В книге 3. Рагозиной, История Халдеи, прочитал я тоже о несчастных днях:
*
Святцы, память, Горе от ума, стихи, кулинария, цветы и дни, а на последнем листке ‒ «7-ой классъ въ 1853 г.» ‒ тридцать восемь фамилий выпускных гимназистов и против каждой фамилии служебная судьба ‒ «уланъ, въ Оругѣ, въ сенатѣ, чиновн. особ, поручен.», и среди них Нечай Алекс. Иван, и против меленькими буковками ‒
умеръ
1918 г.
120