Поднялись чуть свет. Для меня такая мука куда-нибудь ехать. Верно, и на тот свет также будет, но я покорюсь. Как, покоряясь судьбе, сейчас поднялся, чтобы ехать в деревню к Соколову. Деревня для меня тоже другой свет.
Терпеливо ждали трамвая на углу 7-й линии и Среднего проспекта около дома, где жил когда-то Ф. К. Сологуб. (Его выселили, и теперь тут Совдеп!) Поезд вышел около 10-ти. Места попались хорошие. И ни одного солдата – это не прошлогоднее, когда ехали в Берестовец: клюк-топ-дробь-мат. К вечеру приехали на станцию. Передохнули после вагонной встряски в опустелой чайной Ракосуя (хорошая фамилия!) и на лошадях – в Кислово. Путь 50 верст по-прямому, а по-косому – – ? Мы ехали по-косому.
И опять поле (гляжу, как с того света!) – трава (трава растет и в революцию и после революции!) – деревья (помещичьи или крестьянские, им безразлично!). Я как будто проснулся: трава – поле – деревья! Я как из могилы – мне сказали: «иди на землю, живи опять!» – и вот я вышел.
Деревнями проезжали, везде лес сложен.
– Будет новая стройка!
Точно в лесное гнездо попал, когда совсем уж в ночь приехали, наконец, в дом в Кислово.
Лесавки, лесовое, лесное – –
*
Лесавки, лесовое, лесное – –
Уж очень мы дома изголодались, а тут столько хлеба! И хочется взять и неловко. Что-то снится, но не различаю. Или воздух действует? или не вжился? или еда?
202
Смотрю в окно – в сад:
«Как хорошо в Божьем мире!»
Всякий день меня водят на прогулку к «семи дубкам» (их всего-то два, но так по привычке говорится, к семи – пять в революцию срезали на полозья!). От «семи дубков» на «лысую гору», с лысой горы в лес.
По камням я ходить умею, а по земле трудно – нога подвертывается. Иду несмело, смотрю по сторонам:
«Как хорошо в Божьем мире!»
Пекли хлеб из новой муки: хлеб зеленоватый. Ели так, чтобы на год! – не жаловаться.
Читаю единственную газету: московскую «Бедноту».
В хлеб въелись, больше не манит: лежит на столе такой кусище – не смотришь. И непонятно, как это всю зиму – сколько об этом было разговору! Да, сытый голодного не разумеет!
Какой сегодня чудесный вечер – осенний. Ясно, тихо, – осенне. В саду и на лугу желтые цветы, как по весне, одуванчики – второцветы. Днем прилетают с озера стрекозы в сад – «женятся»! В лесу тишина, птицы молчат, перепели все песни, и одна только не поет, а стонет –
«Как хорошо в Божьем мире!»
«Как хорошо в Божьем мире!»
Но я не могу долго жить в деревне. Этот черед жизни: едят, растут, женятся – зелено, грязно, тихо – лесавки, лесовое, лесное. Нет, не могу я по «естественным законам» и в постоянном страхе перед погодой.
Пора домой – на камни и голод!
И тянутся нетерпеливые дни: скучно – домой!
Я вспоминаю В. Ф. Нувеля: один-единственный раз за всю свою жизнь выбрался он из Петербурга не в Мартышкино, где жил Сомов, а в настоящую деревню, как это вот Кислово, и на лоне природы в ухо залезла к нему уховертка. И уж мне мерещатся везде эти нувелевские уховертки.
Вот и голода нет, одолела забота.
203
*
Лесавки, лесовое, лесное – – прощайте!
Сегодня вернулись домой в Петербург. Когда входили во двор, навстречу старик Успенский, и не здороваясь, голодный:
– Хлеб привезли? – спросил он и с завистью и с отчаянием.
За эти недели закрыты все «буржуазные» газеты и журналы! А идет зима – –
204