ЧЕРТОГ ТВОЙ
– Мы и рады бы, да
сегодня никак невозможно,
– Я никак не могу: дела по горло,
– Не могу, обещал в другое место, дал
слово.
И многим слышен был голос, еще
многие слышали
голос, но даже не отозвались.
И вестники пошли совсем по другим
улицам, вестники
пошли по закоулкам в переулки, совсем по
другим улицам, совсем к другим людям.
И чертог наполнился.
И полон был пир странными гостями.
«Много званных – да мало откликается!»
Ученик
Жил в скиту отшельник. От напряженной духовной работы и одиночества очень он в мыслях смутился и захотел побыть на людях в монастыре.
Да не оказалось свободных келий.
А спасался в монастыре старец – великий светильник. И была у старца небольшая келейка вроде дачи неподалеку от большой его зимней кельи, где жил он.
– Побудь у меня в той летней келье, а отыщешь себе угол, иди с Богом! – сказал старец отшельнику.
73
Отшельник очень был благодарен старцу и сейчас же в келейку его и перебрался. И повеселел, как и не узнать.
А ведь ничто так не влечет человека к человеку,
как обрадованность духа, и эта обрадованность духа
в человеке здоровее самого солнца, гор и океана –
или так и солнце и горы и океан от той же радости
духа, какая влечет человека к человеку и зверя
к человеку и человека к зверю, а ангелов к миру!
И стал к нему народ ходить, как к «братцу».
И несли ему все, что могли, желая слышать от него слова или просто посмотреть на него.
И в монастыре среди братии только и было разговору, что об этом
отшельнике, поселившемся в келейке старца.
*
А старцу и стало завидно.
«Сколько лет я сижу тут, – думает старец, – и в большом воздержании, а не так приходят ко мне, а этот проныр и дня не высидел, а народ к нему так и прёт!»
И уж молиться старец не может, ни дела духовного делать. Да и куда, – ни молитва, ни дело на ум не пойдут:
такой в монастыре гам стоит, как на праздник в ярмарку.
И сказал старец ученику:
– Иди и скажи тому – немедленно чтоб уходил: келья нужна мне!
Ученик поклонился старцу и пошел.
Да за народом едва уж протиснулся к келейке:
– Старец меня послал справиться о твоем здоровье: как ты себя чувствуешь? хорошо ли тебе?
А отшельник все ведь в уединении, а тут как попал на люди, да нанесли ему всего вволю, грешным делом переел и расстроился.
– Пусть помолится за меня старец: живот больно отяжелел.
Ученик к старцу.
А старец серди-итый! уж и не смотрит.
– Ну? что? этот?
– А говорит: «скажи старцу, поищу другую келью и, как найду, сейчас же, ни минуты не медля, уберусь!»
74
*
Прошел день, прошел и другой, а этот отшельник, занявший келейку старца, ни с места.
А народ все вдет, как на праздник.
И гам стоит еще пуще.
И уж не монастырь, а как базар какой: и песни и драка и всякое безобразие.
Терпел, терпел старец –
нет! нету сил терпеть!
И опять зовет ученика:
– Иди и скажи: если немедленно не уйдет, я сам пойду и выгоню вон!
Ученик поклонился старцу и пошел.
И опять едва дотолкался до кельи.
– Слышал старец, что очень ты болен: сокрушается о тебе!
Послал меня проведать.
– Скажи старцу: ради его молитв у меня перемена – совсем полегчало!
Вернулся ученик к старцу.
А старец и на месте посидеть не может, бегает, трясется.
– –?
– До воскресенья просится оставить, – сказал ученик, – просит не гнать его: «в воскресенье, говорит, обязательно уйду!»
*
И наступило воскресенье.
А, конечно, отшельник и не думал никуда уходить.
И вот старец взял палку и пошел «жезлом поучить нахала» и уж, конечно, вытурить из кельи.
Ученик к старцу:
– Подожди, отец, дай я наперед пойду: там народ – осудят тебя!
Да сломя голову к келейке –
И руками и чем попало так отшвыривает – думают, бесноватый к братцу! – и просунулся.
– Сам старец вдет! хочет просить тебя к себе, в свою келью!
Услышав о такой особой к себе любви старца, оставил отшельник народ и поспешил к старцу навстречу.
75
И издалека еще начал кланяться старцу:
– Не трудись отец, я сам иду к тебе и прости меня!
– – –
И вот разверзся старцу разум – умилился старец: бросил он
на землю палку и, подойдя к отшельнику, поцеловал его.
И взяв за руку, повел с собой.
И радуясь, ввел к себе в келью.
И угощал и беседовал.
И беседуя, полюбил его.
Оказалось, что этот отшельник простой добрый человек, много передумавший в одиночестве: очутившись после одиночества своего на людях, большую радость духа почувствовал он в себе – и вот эта-то обрадованность его и ободряла приходящих к нему страждущих.
И разумея все бывшее, старец позвал ученика своего. И до земли поклонился старец ученику своему и сказал:
– Ты мне отныне будь учитель, я – тебе ученик!
Учитель
Был старец, общему житию отец, и немало иноков проходило путь свой в послушании под его началом.
А был этот старец всякою добродетелью украшен, большой подвижник: подвизался воздержанием, трудился смирением и особенно был милостив и милосерден.
«Господи, – молился старец, – я грешник, но надеюсь на Твои щедроты и уповаю спастись милосердием Твоим, молю
Тебя: не разлучи меня от моей дружины ни в этот век, ни в будущий, сподоби со мной вечных Твоих благ!»
И часто так молился старец о своих учениках, прося и себе и им равную долю.
*
В соседнем монастыре был праздник. И зван был на этот праздник старец с учениками.
Старец сперва отказался, но потом раздумался и пошел.
Впереди иноки –
За иконами старец.
76
И на большой конец иноки обогнали старца.
– – –
Идут они, спешат: не опоздать бы!
А на пути им – нищий лежит: расслабленный в язвах.
Приостановились, стали расспрашивать.
– Волки покусали меня, – с плачем сказал несчастный, – сто шестьдесят два укуса по всему телу вдоль и поперек.
Кто же возьмет меня в больницу!
– Что нам с тобой делать, – отвечали иноки, – пеши мы: ни осла, ни коня!
И пошли дальше – спешили: к празднику хотели поспеть!
– – –
Скрылись иноки, показался с палочкой старец: не угнаться ему, да и нездоровилось.
И видит: больной при дороге! – очень удивился:
– Как! разве не проходили тут монахи? – Или они не заметили тебя?
– Стояли – видели – и ушли. «Ничего, – говорят, – поделать не можем, пеши мы: ни осла, ни козла!»
– – ты понемножечку можешь со мной идти? – спросил старец.
– Нет, не могу.
– Ну, я возьму тебя и уж как-нибудь донесу.
– Куда тебе, это не ближний конец!
– Я тебя не оставлю.
И старец поднял покусанного волками себе на-закорки и, согнувшись червем, понес.
– – –
И сначала показалась старцу тяжесть непомерной – тяжеле человеческой, но с каждым шагом вес убывал, и становилось легче.
А дойдя до монастырских ворот, старец вдруг почувствовал совсем легко – – схватился: а нищего-то и нет – пропал!
И услышал голос, как бы выговаривающий в сердце тайно:
«Вот ты все молишься об учениках, да сподобятся с тобой вечной жизни, а сам видишь: одно дело твое, другое дело их – понуждай их прийти в твое дело! Каждому надлежит воздавать по делам его».
77
Судия
Спасалось в монастыре два угодных старца: Даниил и Палладий. Учили они слову Божию – «в повелении его ходя день и ночь».
И случилось однажды, шли старцы на духовную работу и видят: мальчишка – голый:
вышел он из бани, помахивает стебельком.
Старцы пустились догонять его – запыхались, а нагнали.
– Чадо, не подобает тебе, будучи столь юным и здоровым, мыться в бане и угождать телу.
Кротко ответил юноша старцам:
– Если бы только телу угождал, Христу не был бы раб.
Тогда Палладий поклонился ему:
– Прости меня, чадо, грешен: по-человечеству согрешил.
Старцы пошли своим путем, юноша – своим.
– – –
И всю-то дорогу – Палладий ничего – но Даниил как сам не свой: и кряхтел-то и охал –
то молитву творит, то отплевывается.
– Ты болен, отец?
– Горе нам! – с горечью сказал Даниил, – поругано из-за этого бесстыжего инока монашеское имя и велик будет срам и укор от людей!
– – – ?
– Видел я мурина, сидящего на его плече и любызающего его; и другого мурина, шедшего перед ним и поучавшего его всякому безобразию; и по стопам его многое множество шло паршивых бесов. Не будь блудолюбив он и плотолюбив, не ходил бы нагишом в баню, на других бесстыдно не взирал бы. Много душ осквернит он, помяни мое слово! А бесам великое веселье! бысстыдный этот мальчишка! Не подобает инокам и за самой нужной потребой обнажать свое тело!
И долго не мог успокоиться: и бубнил и гугнил – и духовное дело его не делалось.
*
Вскоре после этого юный инок сотворил блуд с наложницей комиссара, был схвачен его курьерами и безжалостно наказан.
78
И много стражда, через три дня помер.
И в тот час, как юноша помер, явился старцу Даниилу ангел и сказал:
Перепуганный насмерть, взмолился старец:
– Господи! пощади меня: согрешил!
И всю-то ночь, не подымая глаз, старец молился –
«ибо есть ли страшнее тяжести и тяжелее суда над душой человека?»
– – –
Смех
В миру жить суетно: от мирского мятежа не отгребешься, от лукавого шатания не удержишься. И там согрешишь и тут нагрешишь, а потом изволь расплачиваться – и в этом веке и в будущем.
Нет, совсем уйти от мира –
«как хотите, так и живите, Бог с вами!»
И в тишине быть – во спасении.
*
Два старца так и сделали: старец Асаф и старец Меркурий.
В последний раз потолкались старцы по базару, подвязали себе по котомке, запаслись сухариками, да и с Богом – в пустыню.
Т в о я т и х о с т ь б е з м о л в н а я,
Т в о и п а л а т ы л е с о в о л ь н ы е –
С п а с е н и е м о е.
М у д р о с т ь.
И б л а г о д а т ь.
И в пустыне поселились старцы отдельно – каждый в своей избушке. И лишь в неделю раз ходили друг к другу – «духовной ради беседы».
79
А жил при старце Асафе отрок: забрел мальчишка в пустыню, попался на глаза старцу, старец его у себя и оставил жить – при себе в работе.
А был этот отрок Варфоломей и тих и кроток и ясен –
сложит так руки, стоит у березок и все словно улыбается!
Старцы отрока очень полюбили, и был он им в утешение,
как дитё несмышлёное.
*
В миру жить трудно, суетно.
А в пустыне – пустынно: там находит уныние и тоска, там свое есть – серое горе!
Без отрока старцам куда там прожить было в пустыне!
Тих и кроток и ясен, примется он за рукоделье, поет псалмы и так красно́ – жить весело:
О, моя пустыня прекрасная!
Т в о я т и х о с т ь б е з м о л в н а я,
Т в о и п а л а т ы л е с о в о л ь н ы е –
С п а с е н и е м о е.
М у д р о с т ь.
И б л а г о д а т ь.
На неделе сошлись старцы в избушке у Асафа вечерок провести и по обычаю начали разговор о божественном.
Разговорились-то о божественном, да стали примеры приводить и не заметили, перешли к делам житейским: как когда-то в миру жили. Ударились в воспоминания и, тача языком, впали в празднословие и скотомыслие.
Слово за слово, поспорили –
старец Асаф обличает Меркурия,
старец Меркурий корит Асафа.
– Ты, Асафка, начальник блудничный, хля медвежья!
– А ты, Мерка, запалитель содомский, кислядь!
И пошло –
зачесались руки, да вскоча, друг другу в бороды
и вцепились.
Долго ль до греха, еще малость и разодрались бы до кровобоя.
Да старец Асаф спохватился – Асаф как «более сознательный элемент» и потише будет Меркурия! – Асаф пришел в чув-
80
ство первый: выпустил из рук Меркуриеву бороду, да к образам – покаянные поклоны класть.
Тут и Меркурий опамятовался и тоже принялся за поклоны.
И покаялись старцы, помянув грех согрешения своего, и оба отреклись от слов праздных и непотребных, и, прося друг у друга прощение, прослезились.
– Прости меня, Меркур, не хотел я тебя обидеть!
– Бог простит, Асаф, меня прости за дерзновение!
И так это мирно и хорошо стало, хоть опять за божественное берись, начинай философскую беседу, да отрок Варфоломей – – он, бывши со старцами в избушке, сидел тихо, в разговор не встревался и даже во время боя ни разу голоса не подал! – а тут его словно прорвало: так со смеха и покатился.
Взо́рвало старцев:
«Как же так – дело Божье, каются, а он знай глотку дерёт!»
И бросили старцы каяться, взялись за отрока.
И так его щуняли, что не только что перестал смеяться – куда уж, до смеху ль! – но и совсем притих, в уголок забился, не пикнет.
Видят старцы, что поучили: усрамился мальчишка. Да и жалко: ведь какой был утешный –
сложит так руки, стоит у березок и все словно улыбается!
не наглядишься.
Покликали старцы ласково, приманили его к себе сухариком и стали допрашивать:
– Чего ты смеялся бесстыдно?
– С чего это на тебя такая дурь напала?
– А я такое видел! – отвечал отрок.
И рассказал старцам, какое он видел, и от чего смеялся.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда старцы вели философскую беседу о божественном – «о законе Господни, о проповеди апостольской, о подвигах отеческих» – видел отрок двух ангелов:
– ангелы тайно на правое ухо нашептывали старцам!
Когда же старцы повели разговор о житейском, ангелы оставили избушку и в избушку вошли бесы –
два поджарых беса:
81
– один бес одному старцу, другой бес другому старцу тайно на левое ухо принялись свое нашептывать – сами шепчут, сами на блокнотах старцеву болтовню записывать: и, исписав блокнот, взялись на себе писать: – – и не осталось и свободного местечка на их вонючем бесовском мясище, все сплошь с рог и до хвоста и с хвоста до кончика было у бесов мелко исписано стоячим почерком!
Но тут старцы в разум пришли, стали каяться и отрекаться от праздных слов и побоя:
– и загорелись тогда у бесов блокноты – и все записанное сгорело!
А когда старцы простили друг друга – – пошел пламень палить – слова, разговоры записанные жечь на вонючем бесовском мясище – и запрыгали бесы, заскакали фокстротом по избушке, и так скакали и такие рожицы корчили, нет, невозможно было не расхохотаться!
Вот отчего он расхохотался!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
– Ой, чудно́ как плясали! – сказал отрок.
И стоял перед старцами, как стоял у березок, так сложив руки, и словно улыбался, тих и кроток и ясен.
И был дух Господен на нем.
Крепкая душа
Во время службы вошла женщина в глубоком трауре.
С плачем она молилась:
– Оставил меня, Господи, помилуй мя, милосердый!
И от ее крика и вопля и слез старец перестал молиться и, ближе вглядываясь в плачущую, сам растрогался сердцем:
«Вдова, должно быть, трудно живется».
И дождавшись, когда кончится служба, подозвал сопровождавшего ее арапа:
– Скажи своей госпоже, – сказал старец, – есть у меня к ней тайное слово.
Арап передал – и она подошла к старцу.
И старец сказал ей все, что подумал о ней –
– О беде, как от людей она терпит!
– Ничего подобного! ты и не представляешь себе, что у меня за горе.
82
– Какое же твое горе?
– Я отверженная Богом – с плачем воскликнула она, – вот уж сколько лет, счастье и удача не покидает наш дом, я никогда не болела – ни я, ни мой муж, ни мои дети, и даже курам и козам моим ничего не вредило. И думаю я, за мой грех Бог отвратился от меня, и потому плачу и прошу: пусть посетит меня по своей милости.
И старец, дивясь ее крепкой душе, помолился за нее, готовую принять какую угодно беду.
Власть
Однажды вышел я поохотиться на гору, где спрятаны были большие сокровища из соседних реквизированных монастырей. И вот на дороге я увидел монаха: монах неподвижно сидел за книгой.
Я стал к нему подыматься, думая: разузнаю о тайнике, а его укокошу. Но когда я был совсем близко, монах, не подымая глаз, протянул ко мне руку и сказал:
– Стань!
И я невольно остановился.
И два дня и две ночи стоял я и не мог двинуться с места.
А монах все за книгой неподвижно.
И сказал я:
– Заклинаю тебя словом, которое ты читаешь, отпусти меня!
– Иди с миром! – сказал монах
И тогда только я мог двигать ногами и отойти с места, где два дня и две ночи стоял, как дурак.
Человек
Старец жил в большом молчании – молчальник. А чтобы не тяготить собой ближних и не клянчить милостыню, занимался он рукоделием: коробочки клеил и всяких чудных доремидошек, – доремидошками и пропитание себе добывал.
Однажды стоял старец на базаре с своею работой, а была большая толкучка, и вот кто-то обронил кошелек – и как раз упал кошелек у ног старца.
А было в кошельке тысяча червонцев!
Старец поднял кошелек и, держа его в руке, сказал себе:
83
«Кто потерял, явится!»
И долго так стоял и дождался: тот – потерявший пришел, жалкий, он шнырял глазами, жалко смотреть.
Старец взял его за руку – и передал кошелек.
И тот, не зная, что и делать от радости, и не зная, как отблагодарить старца, сунул старцу золотой.
Но старец вернул ему золотой.
И тогда тот гаркнул на весь базар:
– Товарищи! сюда! вот как поступил человек!
И стал сбегаться народ, а старец тихонько лататы с базару – чтобы как на глаза не попасться!
А поступил старец так потому, да не соблазнить человека: всякий ведь
подымет его на смех и обзовет дураком, что счастье проглупал.
Козлище
К старцу пришел китаец с бесноватым китайцем, прося старца исцелить бесноватого.
Старец помолился, потом сказал демону:
– Выходи из Божьей твари!
И ответил лукавый демон старцу:
– Ладно, за мной дело не станет, только будьте любезны, скажите пожалуйста, кто это – никак не могу разобраться – кто козлище и кто агнец?
Старец очень удивился:
– Козлище! да это я самый, а кто агнец – кто ж его знает!
И услышав ответ старца, воскликнул демон:
– За твое смирение я – – !
И тотчас же вышел вон из бесноватого, дивясь в себе скромности старца.
Чистое сердце
Знал я одного брата, и не плохой он был человек, но необыкновенно ленив: редко когда и в церковь заглянет, а если и придет – к шапошному разбору. Скажу больше – встречал я его и навеселе.
И так, казалось, беспечно прожил он немало времени.
И вот однажды я увидел его: он готовился как на праздник, тихо молясь в своей келье.
84
И я не мог удержаться и сказал:
– Доброе дело делаешь, брат: давно пора о душе подумать!
Он же необыкновенно радостно мне ответил:
– Я на днях помру, отец!
И через три дня помер.
Нищий
Был один старец, и дан был ему великий дар милостыни: все, что бы ни принесли ему верующие, все он тут же и отдавал.
Шел мимо кельи побиралыцик, постучал – просит Христа – ради.
А лежала у старца сдобная витушка, он ее и вынес –
Побиралыцик же сказал старцу:
– Не могу я витушки, дайте чего-нибудь из носильного платья: сапожки или рубаху или пиджачишко какой.
Старец, не желая огорчать человека отказом, взял его за руку и повел в келью
И побиралыцик ничего не нашел в келье –
оказалось, не было у старца и смены, а только то,
что на нем, и все.
И стало ему неловко, больше чем неловко – – развязал он свой мешок посреди кельи, и все вытряхнул, что собрал за день, всю рвань и ветошь и куски и оглодки – –
– Возьмите, пожалуйста, этого добра я себе достану!
Любовь
Один из самых любимых учеников старца помер, и не знал о его смерти старец.
Ударили в колокол, собралась братия, и вынесли покойника в церковь.
Пришел в церковь и старец и, видя любимого ученика своего в гробу, опечалился:
горько ему стало, что не успел проститься перед
смертью!
И, подойдя к гробу, сказал старец:
– Встань, брат мой, простимся!
И ученик встал из гроба и поцеловал старца.
И сказал ему старец:
– А теперь спи!
85