ТРИ СЕРПА. МОСКОВСКИЕ ЛЮБИМЫЕ ЛЕГЕНДЫ. ТОМ I

Освобожденный

У царя Константина Мономаха был один приближенный ‒ Епифаний, человек правильной жизни и мудрый советник. Он был очень богатый и известен в Константинополе: когда случалось какое-нибудь несправедливое дело, обращались к Епифанию и могли быть надежны: Епифаний всегда рассудит и заступится перед царем.

Понадобился Епифанию человек по хозяйству, а это очень просто: неподалеку от Константиновского рынка Хлебная биржа, и там русские купцы торгуют невольниками ‒ большой выбор. Епифаний взял своего любимого отрока Андрея и поехал на Биржу: и который приглянется, того он и купит. Подходит праздник ‒ Николыцина, невольников выставлено, как елок перед Рождеством, но сколько ни приглядывался Епифаний, никто ему не нравится.

Так и вернулся. И деньги, что брал с собой на покупку человека, не в шкап, как всегда кладет, а сунул куда-то тут же на столе. Очень это утомительно ‒ выбирать человека, устал он, да и зря время провел, досадно: придется опять после праздника! И весь вечер в делах ‒ всё из-за этой поездки.

Наутро Епифаний послал за Андреем ‒ его любимый отрок, с ним он никогда не расставался и часто советовался ‒ надо сделать распоряжение по хозяйству: завтра Николин день. Да, кстати, о деньгах:

‒ Дай мне деньги, ‒ говорит, ‒ которые тебе вчера дал.

‒ Вы мне никаких денег не давали.

‒ Т. е., как не давал?!

Епифаний хорошо помнит: как вернулся вчера с Биржи, к шкапу он не притрагивался, ключей не трогал, денег в шкап не клал, и, стало быть, эти деньги у Андрея ‒ больше ведь никому он не мог дать.

Андрей испугался: очень это страшно, когда человек на тебя смотрит и не верит.

Епифаний, сдерживаясь, стал его совестить: никому он так не доверял, и про это хорошо знает сам Андрей, и как же так ‒ за всю его любовь? ну, а уж если так вышло, лучше сознаться, мало ли что может выйти ‒ ‒

‒ Может, вы куда положили и забыли?

208

---

‒ Я ничего не забываю! ‒ вспыхнув, крикнул Епифаний и, забывшись, ударил его по лицу, ‒ лгун и вор!

И крик и этот удар не только не отрезвили Епифания, а еще крепче сжали его сердце ‒ и глаз его помутнел: и какие невиннейшие чистейшие глаза у Андрея! да именно так и должна и глядеть бесстыдная ложь.

И он велел заковать Андрея и посадить в подвал: сейчас ему некогда с ним возиться ‒ после праздника разберет.

 

*        *

*

 

У всенощной Епифаний один. А ведь сколько, и это всем известно, всегда с Андреем! Один стоит он в церкви и не может понять, в чем дело: какие-то гласы поются не праздничные и читают ‒ не то читают; надо проверить, что-нибудь такое случилось: почему это так тянут ‒ так скучно?

Надо проверить, ‒ переходит мыслью к Андрею, ‒ может, и раньше за ним такое водилось? И вспоминает: три года, как Андрей поселился у него в доме ‒ тоже купил его на Бирже у русских, ‒ и сразу ему понравился: такое бывает в человеке, это как свет от человека, и не видишь глазами, а чувствуешь, и дышать легко, и чего-то весело. Нет, ничего не припоминает ‒ чисто. Что же это его толкнуло? И не денег жалко, а что обманул: украл и лжет. «Вор и лгун!» И это одно ‒ «лжет» ‒ «ложь» ‒ загустевало на сердце до краев черным.

Черный вернулся Епифаний из церкви, и как не из церкви, а из суда ‒ его судили, и вот приговор: он обманулся, поверил человеку ‒

«От человека всего можно ждать!»

 

*        *

*

 

Андрей забился в угол ‒ темно в подвале. Добро бы за что ‒ тогда хоть подумать есть о чем, а когда так ‒ тогда у человека одна жалоба.

Так вот чего можно ждать от человека! И с этим можно примириться: «от человека всего можно ждать!» Но со своей судьбой? Это когда всё хорошо, тогда забывается, а когда ударит, спрашивают: за что и почему? Перед человеком можно искать защиты, а перед судьбой? Конечно, Епифаний куда-нибудь сунул деньги и забыл ‒ и никак не может вспомнить ‒ да у него

209

и мысли нет вспоминать, он так уверен, что деньги отдал. Так и останется, пока не найдутся ‒ случайно ‒ а бывает, что долго не находится вещь ‒ и пока не найдется, останется виноватый.

И он просит:

 ‒ ‒ чтобы деньги нашлись поскорее!

Очень тяжко: руки и ноги затекли, голова болит... И как уверить, что деньги не брал ‒ ‒ не давали ему денег! ‒ и что сделать,

чтобы поверили ему?

И просит:

‒ ‒ чтобы пришла Епифанию мысль: вспомнить!

И почему и за что его судьба такая? Какою болью сжимает она его руки и ноги? Стужа, нестерпимая жажда и тьма. И из стужи, жажды и боли вдруг озаряет его память: Россия, его родина, Николин день ‒ завтра Николин день! И он чувствует, как тепла эта мысль: Россия ‒ Николин день.

И просит:

‒ ‒ заступиться за него ‒ сказать через человека (от человека всего можно ждать, и ничем не убедишь!) ‒ поверх его судьбы, сказать туда: он не виновен.

Андрей сжался весь, точно сберечь хочет это тепло ‒ эти слова о защите перед неумолимой судьбой. И забылся.

И, сном освобожденный от боли и горьких мыслей, забывшись, видит: вошел старичок с воли, весь в снегу с мороза, Андрей узнал его: это Никола Липенский из Новгорода. Старик подошел к нему и смотрит.

«Не надо тужить так, ‒ и рукой по голове, по волосам его провел, ‒ вот ты и свободен!»

И почувствовал Андрей: ему вдруг легко ‒ и, разняв руки и вытянувшись, в легком сне крепко заснул.

 

*        *

*

 

Долго не мог заснуть Епифаний. В коридорах сна путался он безвыходно и, обнадеженный, что выходит на волю, опять попадал в коридор ‒ это ложь его путала, и человек, от которого всего можно ждать, коварно водил его. И вдруг он увидел свет, остановился ‒ думает, наконец-то, нашел выход и конец его муке! ‒ и только что хотел ступить, а из света выходит ‒ Епифаний сразу узнал его и по лицу, и по глазам, только он

210

весь белый, как снегом запорошен, или от него такой это белый свет ‒

«Епифаний, ‒ сказал он, за что ты мальчишку мучаешь?» ‒ нахмурился и рукой так показывает ‒ туда на стол.

И видит Епифаний, будто входит он к себе в комнату, вернулся с Биржи, какая досада, зря только время провел! взял со стола книгу...

Епифаний, вспомнив, вскочил, зажег свет ‒ и прямо к столу, раскрыл книгу ‒ а в книге деньги, как сунул тогда ‒ теперь так ясно помнит! ‒ так и лежат все деньги.

‒ ‒ ‒

Один, никого не будя, со свечой спустился Епифаний в подвал ‒ разметавшись, Андрей спал на полу, и рядом разбитые лежали оковы. Взял его за руку, разбудил и только смотрит, не может сказать. И Андрей понял ‒ легко поднялся.

И повел его Епифаний в свою комнату, уложил его на свою постель. Дождался, когда заснет он ‒ и на коленях простоял перед ним ночь. Заря занялась, и почувствовал Епифаний, как со светом входит к нему свобода ‒ никогда еще не встречал он рассвет с таким чувством свободы!

 

*        *

*

 

Поутру пошли они вместе в церковь. Как на Пасху шли они в церковь. В церкви стояли рядом, и на сердце горяча была молитва.

‒ Ты свободен, ‒ сказал Епифаний, ‒ не человеку ты должен служить! ‒ и показал на образ Николая-чудотворца, ‒ а эти деньги бери себе: я хотел купить человека.

И в землю поклонился.

‒ ‒ ‒

Свободные они вышли из церкви ‒ два брата, Андрей и Епифаний.

211