ТРИ НОРЫ
Лев Шестов
Апофеоз беспочвенности
Жил себе на свете некий человек. Жил аккуратно, по-Божьи. Имел палаты крепкие и всякое удовольствие. И все хорошо шло, как по маслу. Да вот случился грех: как-то оступился. Оступился, и екнуло что-то... Проклял человек дом – эти залы, где танцуют намалеванные гости, эти гостиные, где болтают, эти детские, где учат лгать, эти спальни, где распутствуют, эти молельни, где распинаются сами перед собой... Проклял дом, лежанку, кров. Без оглядки пошел за ворота. Шел по улицам, шел по площадям. Втирался в цепь бродяг и сволочи. А когда солнце стало на полдень, покинул город и отдыхал на свалке, и, отдохнув, бродил на воле вдали от башен и тюрем. Вернулся к ночи не в дом – под дом, в подполье...
Такой представляется мне история Шестова.
624
Когда-то Шестов написал сочинение по рабочему вопросу. Потом поклонился кенигсбергскому идолу. И вот случился грех. Нет, пропади они пропадом, все эти роскошные заморские дворцы! Что такое «последовательно развитая система мыслей, объединенных общей идеей», Allgemeingültigkeit?... Хе, хе... Видно, соприкоснувшись с Шекспиром, Толстым, Ницше, Достоевским, нельзя уже вернуться под кровлю. И теперь, когда Шестову понадобилось ответить на вопросы, которые заговорили в нем, он уже не мог говорить «дозволенной речью».
«Опыт адогматического мышления» является гармонией афоризмов, возмутительных и циничных для ума, которого кашей не корми, а подай «систему», «возвышенную идею», и т. п. «De la musique avant toute chose»... этим знаменитым стихом заканчивается книга, которую можно было бы назвать прелюдией подпольной симфонии.
Ведь в подполье, во мраке и сырости вдруг загорается чудо, и вереницами бродят привидения, и снятся безумные сны, и ломаются, как прутики, все категории... И еще есть в подполье странные окна через землю в иной мир: найдешь – вырвешь разгадку тем тайнам, от которых на стену лезут, не знают, не догадываются, пребывая на лоне природы и шаркая в черных смокингах по глянцам паркета.
Найдет ли Шестов окна... а, может, закиснет в духоте и прели... а если найдет, скажет ли? – все равно – путь его верный.
Не искусившись, не умудришься. Не искусившись... блаженны неискусившиеся, чуть тухленысие, чуть розовенькие, духи бесплотные.
1905 г.
Лес пошел
Альбом Костромских деревянных резных
досок и Ярославских пряничных
В четырех костромских выпусках и в ярославском даны образцы русского народного орнамента.
Раскроешь альбом, и глаза, как у зайчика, разбегутся.
625
Чего только нет там, в этих альбомах: какие лютые звери – львы усатые, кони, коньки, куры и сам журынька-журавь наш, и самовар-пыхтун, и пароход-трубач, цветы тюльпаны-розаны и другие цветы морозовые, царский миндаль, пряник Осокина, пряник Подошвенникова, павлины, птица райская, рыбы, петухи, сирины и олени златорогие и мельницы крылатые.
А есть блюдо, на блюде рыба, рюмка и нож с вилкою – закуска называется.
А есть и подорожие (молитва отпускная, что покойнику в гроб кладут), и венчик насмертный – подвижника старца Паэхомия из Красноярскаго скита, ему принадлежал.
В последнем, IV-ом выпуске, вы найдете формы (манеры) для набойки, а к II–III выпуску приложен в моем именном экземпляре портрет собирателя: как живой, смотрит Иван Александрович, только что заговорить не может.
И. А. Рязановский – кореня кондового из города Костромы, от дьякона Льва пошел. Дед его о. Ондрей в Больших Солях прожил жизнь, отец по делам службы исколесил всю губернию. А сам Иван Александрович полвека отдал родной Костроме, и на романовских торжествах выходил к народу, как «строитель» Романовского музея.
В Костроме Ивана Александровича всякая собака знает, спроси на пристани любого мальчишку, живо доведет на Царевскую.
Одни его знали, как великого законника, другие, как некоего дебренского старца Иоанна-блудоборца, а третьи, как страстного археолога, ревнителя старины нашей русской.
Еще в Варнавине, где служил он следователем, приходили к нему люди старой веры, о вере беседовать, а в Кострому наезжали невские гости: проездом в свой кинешемский Теремок, живал у него Б. М. Кустодиев, почасту гостил известный этнограф, космограф и географ, певец птиц, земли и звезд, князь обезьяний и кавалер М. М. Пришвин, художник Г. К. Лукомский и царский изограф С. В. Чехонин. И мне привелось быть в Костроме на Царевской в рязановском книгохранилище, ночь напролет проводя над книгами и в беседах.
И вот после полувекового труда и пустынного жития в дебери костромской, как некогда огненный старец Епифаний, благословившись у Воскресения Христова, что на Нижней Дебре,
626
снялся Иван Александрович с родимого гнезда. И уж не ищите его нынче на Царевской, не спрашивайте, – тут он с нами на углу Золотоношской и Тележной у Комарова в доме: на котором доме шпиль, на шпиле серебряное яблоко и слышно, как куры поют. И не как некое ископаемое в шубе лисичьей поя вился он на берегах Невы-реки, а как «чудо-богатырь».
– Будь у меня глаз позорче, взял бы ружье – воевать!
Великие события грядут. Воистину, лес пошел!
1915 г.
Пещерный лев
Ископаемые львы Урала и Поволжья,
Felis spelaea – пещерный лев
А думали ли вы, что и у нас на Руси не одни зайцы да лисицы, да волки с медведями, а жил сам лев – Felis spelaea – в пещерах.
Киево-печерские старцы на своем Печерске всю гору изрыли, роя пещеры, а на Зверинце пещеры были готовы до старцев – а это львовые пещеры, львы жили, зверинские старцы на их львиное место и сели.
Жили львы и по Волге.
В Жигулях дом у них был, а ходили они далеко по Волге: где-нибудь в Сарепте пашут теперь колонисты землю и дети их на картинках на льва смотрят –
Felis spelaea – а ведь было такое время и картинок не надо, выходи повыше на берег, смотри на живого – Felis spelaea.
То же и по Каме, там, где было Болгарское царство, жили серебряные болгары, и стоял Великий город, там тоже львы водились.
И на Урале водились – у Железных ворот.
А в Сибири и теперь живет тигр – уссурийский.
И у соседей наших поляков, в Келецкой губернии, на родине Марины Мнишек в Сандомирских горах львы жили.
Киевские львы – греческие львы; волжские – из Персии; сандомирские – откуда-нибудь из Франции, а камские да уральские – из Азии, матери зверей.
627
Вот они какие пути – львиные тропы – кругосветные!
А перевелись львы по нашим местам, убегая под надвигающимися скандинавскими льдами, в век начала великой огненной власти человека.
И лежат они в драгоценных песках – там, где роют золото и платину, – Felis spelaea.
Ушли, нет больше львов, пропали серебряные болгары, нет Персидского царства, нет и Греческого, так не будет ни России, ни Польши, ни Франции – пропадем, как серебряные болгары, и те из нас – цари – лягут в золото и платину, а рабам – завалят валуны эрратические, и ничего от тебя не останется.
Нет больше львов на Руси, но дуновение львиное вдохнулось через века дыхом воли: оно и в Самозванце, и в Разине, и в угодниках печерских – Felis spelaea.
Читая львиную книгу, все думал, взволнованный памятью моей скифской, над царственным именем Felis spelaea.
И глядя на картинки – страшные какие! – зевы да пасти да колкие когти, думал о судьбе человеческой – о судьбе народов уходящих и сменяющихся, о царях и рабах, о бесследных каменных могилах и о золотых, и о воле, которая драгоценнее золота и забыдучее камня, и зазывнее самого звучного имени.
Какой теперь редкий подарок – книга, да еще такая, и какое это великое счастье читать книгу – признаюсь, вместо рук давно уж копыта.
А написал эту книгу Анатолий Николаевич Рябинин, книгу стихов которого «После грозы» все мы читали в год начала великого исхода народов за звездною долей.
1920 г.
628