СНЕГ
Драма в 4-х актах*
Представлена в первый раз в г. Херсоне артистами «Товарищества
Новой Драмы» (дирекция Вс. Э. Мейерхольда) 19-го декабря 1903 г.; в Москве, в Интернациональном театре Е. Е. Ковалевского, 22-го января 1904 г.
Лица
Т а д е у ш.
Б р о н к а, его жена.
Е в а, ее подруга.
К а з и м и р, брат Тадеуша.
М а к р и н а.
Л а к е й.
АКТ ПЕРВЫЙ
Сцена I
К а з и м и р. Б р о н к а.
Роскошная столовая, из которой через большие, высокие окна и стеклянную дверь зимнего сада видны нагие, инеем покрытые деревья и густая пелена снега. В конце большой, старинный камин, возле сосновые полена, которые К а з и м и р то и дело нервно подкладывает в огонь. Б р о н к а стоит у окна, беспокойно всматриваясь в метель.
К а з и м и р. Что ты такая беспокойная? Не будь ребенком. Чего пугаешься?
_______________________
* Перевод Серафимы Ремизовой и Алексея Ремизова.
390
Б р о н к а. Но, побойся Бога, Казя, или не видишь, какая метель? Чуть ли не целый день сыплет и сыплет. Сугробы намело. Там за городом дорога без деревьев на какую версту. Заблудится кучер. Санки в ров опрокинутся...
К а з и м и р (прерывает ее). И что ж? Тадеуш упадет в ров. Ему будет мягко.
Б р о н к а. О, какой ты противный.
К а з и м и р. Ну, не сердись. По правде, смотрю я на вас, как на двух ребят. Ваши отношения – редкая аномалия. Год, как женаты, а забавляетесь в такую чувствительность, будто вчера впервые узнали друг друга.
Б р о н к а. Но это, это-то и делает нашу жизнь такой прекрасной.
К а з и м и р. Конечно, конечно. А скажи мне, милая Бронка, сколько любовных писем получила ты от твоего Тади за эту одну неделю, как нет его дома?
Б р о н к а. Ах, если б ты знал, какое прекрасное письмо он написал мне! Если б ты знал, как я люблю эти письма. Таких прекрасных слов никто не умеет сказать.
К а з и м и р. Ну – о, слова не трудно. Впрочем, Тадеуш тебя действительно любит. (Задумчиво.) Да, он тебя действительно любит. Завидую вам, вашей любви и вашему счастью. (Немного погодя.) Весь тут около вас оживаешь. Все чаще грезятся мне сентиментальные идиллии, где возле любимой, избалованной и балующей женщины мог бы я свободно работать. Изнурило меня, опостылело это вечное скитание по целому свету. И все это вздор. Художественное впечатление, поэзия, театр, цирк, Италия, Париж – вздор, вздор, вздор. Только с каждым разом все большая нудность. Везде одно и то же, и слоняется так человек из угла в угол все с той же непотухающей нудностью...
Б р о н к а. Казя, Казя, какой ты печальный. Такой бездонной печали я еще нигде не встречала.
К а з и м и р. Правда.
Б р о н к а. А если б влюбился, Казя, а?
391
К а з и м и р. Разве в тебя. Как бы то ни было, а до этого мне не далеко.
Б р о н к а (смеясь). Эй, ты, дурачок, что делал бы ты с такой простой девушкой, как я. Такая простая девушка не для тебя.
К а з и м и р (иронически). Вот именно для меня. Довольно мне этих глупых, пустых, павых самок, которые играют роль демонов и разжигают ее несносным и пошлым жонглерством темперамента и страсти, довольно этих изнеженных и изжитых ангелов вдохновения. Довольно этих сгорбленных ведьм, что разбиваются на лысой горе науки, знания, общественной работы. Ох, верь мне, от сердца говорю тебе, так я измучился всеми этими Эпипсихидионами, половинами, половинками душ мужчины. (Потирает лоб и нервно бросает в камин пару веток; ходит по комнате.) Вот именно то, что нужно мне: такая простая девушка, такая белая, так... целые вечера проводить с ней у камина, с такой непорочной, не изведавшей ни греха, ни добродетели. Чувствовать около себя женщину, которая не знает ни основ, ни теорий, ни направлений, ни всяких этих измов, только являет собой сердце, горячее, чистое сердце. Эх! забылись бы тогда и скитанье и нудность.
Б р о н к а. Ох, как ты обманываешь себя. Дня два забавляла б тебя такая девушка, а потом... Ну, а что потом, ты уж сам душой доскажи...
К а з и м и р. Так думаешь?.. Но, удивительно то, что с такой простой девушкой, как назвала ты себя, я целый день напролет разговариваю, во всем ей открываюсь, всякую мысль делю и не только не почувствовал хоть на мгновенье нудности, наоборот, никогда я не знал таких хороших, дорогих дней, как тут, у брата и вместе с тобой... (Легко.) Знаешь, Бронка, я и вправду влюбляюсь в тебя.
Б р о н к а (подражая тону его речи). Если бы говорил все это не такой нудный, немножечко печальный, а главное не занятый совсем другими делами, то я была бы готова посулить тебе любой флиртик, какой только захотел бы завести со мной.
К а з и м и р (смеясь). А почему и нет, моя прекрасная невестка? Искусство такого невинного разжигания себя и других
392
может быть очень красивым и изысканным... Это вроде того, как бы выпить рюмку пламенного Amontilado.
Б р о н к а. Нет у меня охоты это пламенное Amontilado пробовать. (Рассеянно.) Но что это может быть, что Тадеуш не приезжает? Скажу тебе, Казя, кучер и вправду опрокинул в ров санки.
К а з и м и р. Да не будь же нетерпеливой такой: дорога не легкая, снег глубокий, ну, и лошадь ведь нельзя насмерть загнать.
Б р о н к а. Ты прав, да. Только вот что, Казя, твоей нудностью, твоей холодной меланхолией ты так раздражаешь, так пригнетаешь человека, что... (Обрывает.)
К а з и м и р. Ну, что же «что»?
Б р о н к а. Что готова сейчас же побежать и разбудить Еву... Не понимаю, почему она вечно спит?
К а з и м и р. А может, и не спит.
Б р о н к а. Стало быть, избегает нас.
К а з и м и р. Нет, но чувствует, что без нее нам лучше.
Б р о н к а. Противный ты. Она была всегда самой близкой, самой сердечной моей подругой. Ты и представить себе не можешь, как я счастлива, что наконец-то она приехала! два года не видались. Но, знаешь, Казя, очень изменилась она. Не думала я, что в такое короткое время может человеческая природа так вывернуться вся.
К а з и м и р. В каком отношении изменилась?
Б р о н к а (немного озабоченная). Видишь... у меня такой... стыд пансионский... говорить обо всем этом. Ну, а тебе все можно сказать, будто ты и не мужчина.
К а з и м и р. Очень справедливое рассуждение. Но расскажи мне об Еве, меня это очень заинтересовало.
Б р о н к а. Видишь, она сирота и очень богата. И в этом-то ее несчастье: каждый свой каприз могла исполнить... Но не об этом я хотела говорить. Были мы вместе в пансионе, и соединяла нас какая-то удивительная любовь. Она любила меня до та-
393
кого безумия, что порой любовь ее была для меня тяготой и мукой. Была она то бесконечно доброй, как ягненок, с которым могла я играть, рабой, которая читала мысли на моем лбу; то такой капризной, как тиран, ревнивой к каждой моей мысли, к каждому биенью сердца.
К а з и м и р. Ну, и потом?
Б р о н к а. Опекун, как жена его умерла, взял ее из пансиона. И с тех пор стала она царем своей воли, своих богатств, своей меланхолии, а может, и нудности... Видишь, Казя, такая вот была бы женой для тебя.
К а з и м и р. Гм, гм... Но ты еще ничего не сказала о перемене, которая так внезапно произошла с ней.
Б р о н к а. Ну, видишь, видишь, такая я рассеянная. Рассказ докончить не могу. (Задумывается.) Так вот, помимо всех своих капризов и порывистых вспышек, была она ужасно веселая, хороводила нами. Все и всех умела высмеять, к стене прижать. А теперь... глубоко не захожу, только чувствую, что... Знаешь, Казя, стыжусь признаться, мне она чужда как-то... И не так я свободна с ней, как раньше, и какой-то страх на сердце не внятный и... Ах, какая она красивая, ты видел, какая она красивая? Видел?
К а з и м и р. Не глядел я до сих пор на нее.
Б р о н к а. Скажи же мне, или ты слепой? Нет, и вправду ты перестал быть мужчиной.
К а з и м и р. Положим, ты права, однако гость твой начинает меня интересовать. Ну, и чему приписываешь ты эту перемену? Изломанному сердцу? Любви обманутой?
Б р о н к а. У ней?.. Нет-нет, мой Казя.
К а з и м и р. Как это ты можешь так утверждать наверно?
Б р о н к а. Потому, что знаю всю молодежь, которая ее окружала, – знаю, что она играла с ними, а единственным человеком, который ее занимал, был Тадеуш: но наперекор всему их что-то оттолкнуло друг от друга.
К а з и м и р. Как, Тадеуш ее знал?
394
Б р о н к а. Конечно, знал прежде, чем встретился со мной.
К а з и м и р (легко). Ну, и не влюбились они друг в друга?
Б р о н к а (отшатнулась, как бы внезапно затронутая чем-то неприятным). Так ты думаешь, что я с такой сердечностью и горячо так звала бы ее к нам в гости, не будь той абсолютной уверенности, что они друг другу чужды?
К а з и м и р. Да, то правда, вернее, может быть правдой, ибо так глубоко сердца женского не знаю.
Б р о н к а. Одно пугает меня: не сделала ли я какой неприятности Тадеушу, что без его ведома так стремительно и так нежданно пригласила ее. Может, возвратясь, он захотел бы хоть дня два провести только с нами... Для меня она милей сестры, больше всех люблю ее, а Тадеушу она чужая.
Слышно колокольчики санок, заворачивающих на двор.
Б р о н к а (с радостным восклицанием). Тадя едет! Тадя едет! О, наконец! (Выбегает через дверь налево.)
Сцена II
К а з и м и р (сидит и смотрит с невыразимой печалью вослед ей, беспокойно крутит усы, подбрасывает в камин ветви, ходит взад и вперед по комнате, останавливается, хватает себя за голову и тихим шепотом говорит:) Да, да... поздно... поздно. (Садится, курит папиросу, апатичный, задумчивый. Из следующей комнаты голос Б р о н к и слышен: Дорогой, дорогой ты мой Тадя!) (К а з и м и р резко вздрогнул. Голос Т а д е у ш а: Ах, как я тосковал о тебе. (Лицо К а з и м и р а передергивается болезненной, неприятной улыбкой).
Сцена III
Б р о н к а. Иди, иди, мой милый; как смерз ты – иди, отогрейся у камина.
395
Т а д е у ш. Но мне совсем не холодно, моя дорогая деточка. (Здоровается с К а з и м и ром.) Ну, милый Казя, хорошо стерег дом? Не ломал голову Бронки метафизикой и искусством?
К а з и м и р. Где уж там, старался главное приготовить Бронку к тому, что от вас уж никуда не тронусь.
Т а д е у ш. А что, тебе хорошо тут?
Б р о н к а. Да иди ж, Тадя, иди к камину, ты весь такой иззябший.
Т а д е у ш. Спасибо тебе за твой камин, но после такого мороза не отказался бы съесть чего-нибудь, голоден страшно.
Б р о н к а. Хорошо, хорошо, сию минуточку. (Выбегает.)
Сцена IV
Т а д е у ш (веселый и счастливый). А вот, Казя, нашел я покой и счастье. Никогда даже и помечтать не смел о таком рае. И пока не встретил Бронку, казалось мне, что все силы к жизни утратил я. Сердце было сухим, как щепка, душа изболела, и та наша родовая, страшная, адская нудность медленно ложилась на меня, как тяжкий кошмар.
К а з и м и р. Знаю, знаю, в каком ужасном состоянии недавно находился ты. Каждое твое письмо читал с волнением, боясь увидеть: «будь здоров, дорогой брат, заскучал я насмерть, потому и переношусь на лоно вечности»... Собственно, не боялся, ибо от нудности это единственный выход. Но все же неприятно получить подобное письмо от своего брата... (Внезапно.) Но скажи мне, почему ты, которого знал таким смелым, милым, таким полным жизни и сил, попал в это адское пекло? Мне это пристало, ибо с детства был неповоротлив и неуклюж, но ты, ты?
Т а д е у ш. Говорить долго, извелся бы ты от рассказа о тех страшных мучениях, которые пережил я. Измотался бы, если бы не сошелся с Бронкой.
К а з и м и р (небрежно). Женщина была тому причиной?
396
Т а д е у ш. И да и нет... Разве я знаю... Неясная тоска какая-то, о ком и о чем – не знаю.
К а з и м и р. Женщина была дурной? Развратной?
Т а д е у ш. Нет, наоборот. Она только утратила способность к жизни. Мучает себя и других. Захватила ее гибельная жажда разрушения. Ах, как я мучился!
К а з и м и р. Ну, и что потом?
Т а д е у ш. Потом?.. Гм... Хотела быть рабой, а должна быть госпожой. И я очень боялся потерять ее, но взять ее не умел. Презирал себя. Ненавидел ее и себя. И ничего из этого не вышло.
К а з и м и р. Ну – и?...
Т а д е у ш. Окончилась печальная баллада.
К а з и м и р. Ну, и с тех пор никогда уж не видел ее?
Т а д е у ш. Последний голос жизни прозвучал в день свадьбы. Получил от нее такое сердечное, горячее, душой переполненное письмо, что о всех обидах забыл.
К а з и м и р. А может, это было злым и мстительным коварством женщины?
Т а д е у ш. О, нет. Была она подругой Бронки, любила ее страстной любовью и действительно была счастлива, что Бронка выходит за человека, которого она, по словам письма, скорей всего могла бы сделать несчастным.
К а з и м и р (испытующе). И потом уж ты ее не видел?
Т а д е у ш. Нет.
К а з и м и р. И никогда о ней не думаешь?
Т а д е у ш. Нет. В моем сердце и уме только для Бронки место.
К а з и м и р. А если б вдруг увидел ее?
Т а д е у ш (задумчиво). Если б ее увидел? Нет... теперь уж это никакого впечатления не произвело бы на меня. Любовь
397
к ней давно уж истлела. А к тому же, разве знаю я, была ли это любовь. Может, это только юношеское честолюбие человека, который не встречал отпора и который до безумия раздражался тем, что не мог взять женщины, которой хотел обладать. Прибавь сюда стыд, какой испытывал перед самим собой, неуверенность и неутолимую жажду, и, может, будешь иметь полное представление о тогдашнем состоянии моей души. (Встает, прохаживается по комнате.) Если б ее увидел... так вдруг... гм... Быть может, что-нибудь там на дне моей души дрогнуло...
К а з и м и р. Кажется мне – будто не очень-то ты верен себе.
Т а д е у ш. Если бы не была со мною Бронка. Но, видишь, я с моей энергичной и сильной натурой не чувствовал себя хорошо в тех средневековых, холодных и печальных стенах, в которых та только и умела жить. Там ужас по ночам. Там поселились ведьма и духи. Энергия топилась, как воск на огне. И эта бешеная меланхолия разъедала мозг в моих костях. А посмотри: мой череп создан на то, чтобы купаться в солнце, мускулы мои на то, чтобы с еще большею мощью перейти в поколение, когда бы то надо было. (Мощный и сильный открыто выглядит и вдруг с веселым смехом хлопает в ладоши.) Да иди ж, Бронка, иди!
Б р о н к а (за сценой). Сейчас-сейчас.
К а з и м и р. А где ты Бронку встретил?
Т а д е у ш. Да у моего дяди. Потихоньку ехала она верхом, ее конь, испуганный чем-то, понесся. Гляжу, удивляюсь такой бешеной прыти, но скоро сообразил, что амазонка такого галопа не хотела, хоть и держалась очень мужественно. Не помню уж, как осадил я коня. Две недели отлежал за приключение, зато нашел Бронку, покой и счастье.
К а з и м и р (иронически улыбаясь). Любопытный случай.
Т а д е у ш. Еще бы не любопытный. Так любопытен, ведь до сих пор о подобных случаях читая в романах, с отчаянной нуды читывал не раз и романы, не думал, что такие истории могут и в жизни происходить.
398
Сцена V
Входит Б р о н к а и за ней лакей с подносом,
полным закусок и наливок.
Б р о н к а (нежно прижимается к Тадеушу, рукою гладит по его лицу). Какой же ты нетерпеливый. Ведь я сама хоте ла приготовить тебе все это.
Т а д е у ш. Но зачем так много?
Б р о н к а. До ужина еще далеко, ешь-ешь.
Т а д е у ш (наливает водку и пьет, обращаясь к К а з и м и р у, закусывает и, прожевывая, говорит). Ну и метель, ни зги не видно. По пояс заносы.
Б р о н к а. Ах, как я боялась за тебя.
К а з и м и р (игриво). Да, самые ужасные образы твоих мук и страданий мерещились ей там, под опрокинутыми санками.
Т а д е у ш (обнимает ее голову). О, ты неисправимое дитя мое, и ни на шаг-то от тебя ступить не могу.
Б р о н к а. Потому что знаю, что при мне ничего с тобой дурного не случится.
Т а д е у ш (вдруг вскакивает). Удивительное дело! Память у меня хуже, чем у курицы. Сейчас, сейчас, приду. (Идет к дверям.)
Б р о н к а. Куда ты?
Т а д е у ш. Сейчас, дорогая, сейчас... сюрприз. (Исчезает в следующей комнате.)
За сценой слышен голос Т а д е у ш а: Павел, Павел!
Сцена VI
Б р о н к а (радостная, как ребенок). Верно опять приготовил мне какой-нибудь драгоценный сюрприз. И вправду рассержусь на него, потому что у меня так много бархата, шелка, тех ценных материй, которыми он заваливает меня.
399
К а з и м и р. Любит тебя, а для любящего мужчины великое наслаждение делать такие сюрпризы. Но, слушай, Бронка, ты ему в свою очередь не меньший сюрприз сделала. Думал я сейчас, только будет ли он ему приятен. Тадеуш теперь такой счастливый, а это счастье вдвоем эгоистично и ревниво. Боюсь по временам, не мешаю ли я вам, а что касается женщины, кото рая, как говоришь, Тадеушу чужая...
Б р о н к а (живо). Нет... нет... совсем нет. В этом соль всей нашей женской хитрости. Если хочешь сохранить любовь муж чины, нужно время от времени оставлять его одного. Хорошо сделала, хорошо сделала. Я с Евой буду забавляться, играть, читать, а он пускай себе походит на охоту, проведывает соседей, торгуется с евреями о цене хлеба и всякий день возвращается все с большей тоской.
К а з и м и р (с горькой иронией). Не предполагал, чтобы умела ты пользоваться такой изысканной тактикой.
Б р о н к а (со смехом). Вовсе не изысканной, только хорошо испытанной нашими матерями и бабушками.
К а з и м и р. Так, так, одного боюсь, как бы что-нибудь не испортило сегодня расположения духа Тадеуша. Люблю его, когда вижу в нем эту мощь, этот размах жизни, и ту спокойную уравновешенность верного себе человека, которую нашел он возле тебя.
Б р о н к а. О Тадеуше не бойся. А вот если бы ты не бродил целый вечер, как воплощенное несчастье какое, и если бы мне самой не портил расположения духа! Проси прощения, поцелуй руку.
К а з и м и р (берет ее руку, но не целует, а смотрит, ей в глаза).
Б р о н к а. Ну, что это все значит?
К а з и м и р. Ничего, позволяю себе эту роскошь, чтобы пожать хорошую твою дорогую, теплую руку ребенка. Это будто что-то у меня на сердце тает. (Целует у нее руку. Б р о н к а долго глядит на него).
400
Б р о н к а. Ты, Казя, и вправду очень печальный и утомленный такой.
К а з и м и р. Так это и бывает, когда не родится человек в той счастливой сорочке, в какой родился Тадеуш.
Сцена VII
Входит Т а д е у ш, расстилает у ног Б р о н к и
драгоценную шелковую шаль.
Т а д е у ш. Этой шалью я должен был застлать дорогу от санок до порога нашего дома, когда ты выбежала ко мне навстречу. А между тем я, последний из последних, заложил эту чудную ткань под сиденье и совсем забыл о ней.
Б р о н к а (бросается ему на шею). Золотой ты мой, неисправимый ты мой расточитель!
К а з и м и р (смотрит на них мгновенье, потом встает). Ну, оставляю вас вашему счастью, я же за это время письма два напишу. (К Бронке.) А на ужин, на это великое торжество, разве фрак надеть?
Б р о н к а. И как бы ты смел иначе на глаза показаться?
К а з и м и р. Ну, до свиданья! (Выходит, задерживается мгновенье у окна и бормочет.) Ох, когда этот снег перестанет! (Обращается к Т а д е у ш у.) Эй, Тадеуш, и какой ты счастливый, даже снег не мутит твою душу. (Уходит.)
Сцена VIII
Б р о н к а (смотря вослед К а з и м и р у). Чего недостает Казимиру? Такой он страшно печальный, задумчивый.
Т а д е у ш. Плохо тебе с ним? Еще не привыкла к нему?
Б р о н к а. Ах, ты ведь знаешь, как хорошо мне. Он так действует, как то нежное, нежаркое осеннее солнце. Немного с ним грустно, но хорошо и тихо.
401
Т а д е у ш. Ну да, да. Род наш гибнет. Он и я, мы – последние, слабые осенние отростки на старом, а когда-то таком крепком стволе нашего рода.
Б р о н к а. В Казимире род ваш гибнет, правда, но не в тебе. Ах, какой ты сильный и могущественный, сколько счастья и силы бьется в твоем лице.
Т а д е у ш (обнимает ее, ведет к камину и сажает около себя). Это твоя любовь, твоя любовь дала мне эту мощь и силу.
Б р о н к а. А глаза твои, как уголья, пылают, будто хочешь ты целый свет захватить, и опять такие нежные, добрые. (Берет его голову, прижимает к груди и целует его глаза.) Когда б их могла целовать – целовать без конца – без памяти...
Т а д е у ш (кладет голову на ее грудь). Ты одно мое счастье, как люблю я любовь твою дивную.
Б р о н к а (играет его волосами). Ах, какие у тебя удивительно мягкие волосы. Знаешь, мне кажется, будто не волосы трогаю, а какую-то мягкую-мягкую пушистую траву... Знаешь, перед домом моего отца была клумба такой нежной пушистой травы, не поверишь, с каким наслаждением валялась я в ней. Так бы в твоих волосах валяться хотела. (Целует его волосы.)
Т а д е у ш. А помнишь, как тогда твой конь понесся?
Б р о н к а. Была в смертельном страхе, усталость забыла и в то же время чувствовала удивительное наслаждение, несясь на этом сильном, необузданном, гордом звере.
Т а д е у ш. А помнишь, как я схватил тебя и вскинул на грудь и обнес вокруг комнаты? (Берет ее на колени, она обнимает его шею.)
Б р о н к а. Ты мой – единственный мой. Есть обычай, должна невеста перед алтарем убиваться, плакать, но я не плакала – кричать, кричать хотела от счастья и восхищения, кричать от радости, что скоро уж помчимся в санках на твоих диких жеребцах к тебе, к твоему дому...
Т а д е у ш. Помнишь эту январскую ночь, искрилось небо, искрился мерзлый снег, а кони неслись, покрылись белою пеной. (Обнимает ее все крепче.)
402
Б р о н к а. Ох, прижми меня так, прижми к себе так, как тогда, когда всю меня спрятал под твою доху. (Вдруг отодвигается от него.) Но скажи, почему, когда мы приехали в дом, глаза твои зажглись стальным, холодным блеском?
Т а д е у ш. Крест клал на прошлое.
Б р о н к а. Какое у тебя было прошлое?
Т а д е у ш. Какое прошлое... Ну... богатое и страшно печальное прошлое... целая Голгофа мучений и боли, целая Геенна внутренней борьбы, борьбы с самим собой, падений, отчаяния, презрения к себе и к целому свету.
Б р о н к а. А когда-нибудь любил ты?
Т а д е у ш. Разве знаю я, была ли это любовь. Быть может, мне казалось, что люблю. Не хочу создавать теории, что может быть названо любовью и что нет, одно скажу: в каждой любви должна быть дума; царская верность себе и тому существу, которое любишь, и эту верность почувствовал единственно с тобою.
Б р о н к а (гладит его). Тадя, будь искренним. Много с Казимиром говорила я о Еве.
Т а д е у ш (удивленный, немного хмурясь). О Еве?
Б р о н к а. Да, о Еве. Что ты так нахмурился?
Т а д е у ш. Нет, только припомнилось мне, что еще в первые недели после свадьбы хотела ты похвалиться нашим счастьем, а я ничего не хочу, только бы жить с тобой, с одной тобой, ибо счастье в любви безмерно нежно, и легко взволновать его всякой ничтожной песчинкой.
Б р о н к а (испуганно). Какой?
Т а д е у ш. Чаще всего присутствием чужого человека. А ты знаешь, что Е в а очень изменилась... Казимир печальный и тихий, верно ты сказала, действует хорошо и нежно, как осеннее солнце, а она, как кратер, погасший снаружи, из него каждое мгновенье может выкинуться пламя.
Б р о н к а. Откуда так хорошо ее знаешь?
403
Т а д е у ш. Откуда? Ты ведь знаешь, что мы встречались иногда. Заинтересовала меня, как еще недавно заинтересовал Казимира какой-то неведомый образ, экзотическое явление, цвет свежей коры.
Б р о н к а (несмело и испуганно). Тадя! Тадя!
Т а д е у ш (удивленно). Ну, что, моя детка, что?
Б р о н к а. Видишь, слышала я, что любовь ослабевает, когда люди всегда друг с другом, что необходима им короткая разлука, необходимо одиночество, чтобы поддерживать любовь в вечной свежести и чтобы с большей еще тоской возвращаться друг к другу... Не знаю, что мне внушило эту мысль, но я хотела бы, чтобы ты на охоту ходил, навещал соседей... а я не могла бы так целый день одна сидеть, тебя ожидать...
Сцена IX
Раздвигаются тяжелые портьеры, которые ведут в соседнюю комнату, в дверях стоит Е в а. Смотрит, смертельно бледная, с выражением безумной печали на Т а д е у ш а и Б р о н к у, которые, сидя лицом к камину, не видят ее.
Б р о н к а. Права ли я, Тадя, а? Скажи мне!
Т а д е у ш. Но дорогая деточка моя, откуда взялись у тебя такие мысли? Может ли человек, спустя год после женитьбы, больше любить женщину, чем я тебя люблю, и тосковать сильней о ней, чем я тоскую.
Б р о н к а. Тадя, твои письма, твои самые дорогие письма... А то последнее – такое дивное, на груди его ношу. (Вынимает письмо из-за лифа и горячо целует.)
Е в а (которая на мгновенье отступает за портьеру соседней комнаты – зимний сад – прохаживается там и возвращается в нервном беспокойстве. Вдруг). Слышу голоса в комнате. У вас такие ковры мягкие, шагов моих расслышать невозможно.
Т а д е у ш (прерывает). Что это? Кто это?
Е в а. Можно войти?
404
Б р о н к а. Тадя, что с тобой? (Смотрит на него долго-долго и идет к дверям.) Но иди же, иди, Ева, иди. Ох, как обрадуется Тадеуш. (Раздвигает настежь портьеры.)
Т а д е у ш смотрит, будто во сне.
Входит Е в а, и тотчас же занавес падает.
Конец первого акта.
АКТ ВТОРОЙ
Сцена I
Та же комната. Послеобеденные зимние сумерки. За окном искрится белая пелена снега, в камине огонь. Мгновенье сцена пустая. Входят Т а д е у ш и Е в а.
Е в а (подбегает к камину и греет руки). Ох, как холодно мне, как холодно мне, а казалось мне, что у вас я отогреюсь.
Т а д е у ш. Ты нигде не отогреешься.
Е в а. Как? Ведь я затем и приехала, чтобы около вашего счастья отогреть мое сердце.
Т а д е у ш (иронически). Чтобы его отогреть, надо сначала иметь его.
Е в а (протяжно). Д-а-а?
Т а д е у ш. Да... Но оставим это в покое. Во все время нашей прогулки (смотрит на часы), а она длилась около трех часов, довольно уж комплиментов наговорили мы друг другу. Может, начнем о чем-нибудь другом.
Е в а. Начинай ты... но вперед прикажи засветить свет... сумрак тут, огонь монотонный в камине... искрящийся блеск снега за окнами, эти мягкие ковры, портьеры... Ха-ха... это опасно – это будит тревогу, вносит тоску... (Задумчиво оглядывается вокруг.) Ты сам эти комнаты устроил?
Т а д е у ш. Сам.
Е в а. И вполне отдавал отчет в том, что делал.
405
Т а д е у ш. Вполне.
Е в а. А знаешь, твой дом – копия моего?
Т а д е у ш. Знаю.
Е в а. А зачем так сделал?
Т а д е у ш. Чтобы испытать свои силы, увериться, что я уже отвык, забыл; удушил кошмар в себе.
Е в а (усмехаясь). И для этого повесил в кабинете нарисованную мной и подаренную тебе картину?
Т а д е у ш. Ты была в моем кабинете?
Е в а. Целую ночь накануне твоего приезда.
Т а д е у ш. И что же там делала?
Е в а. Что я делала?... Была счастлива, что любишь меня и обо мне тоскуешь.
Т а д е у ш. Тут ты сильно обманулась.
Е в а. Нет, нет, я не обманулась. Твой кабинет выглядывает той святыней, в которой отрываешься часами от твоего счастья, от твоего теплого уголка, от коралловых уст Бронки, чтобы там рвать себе сердце и тосковать о том, что дает тебе великое наслаждение, всею душой жаждать того, что бесит кровь тебе. Ох! жаждать, тосковать, тосковать...
Т а д е у ш. О чем?
Е в а. О том, что дает тебе боль и неутолимую жажду. Ты создан для борьбы – ты когда-то мечтал вождем быть, новые миры творить. Только того ты достоин, чтобы средь трупов и разгрома снять боевой шлем и отереть пот с чела... Не для тебя тихие уголки, мягкие ковры, веселые камины. Это хорошо для твоего брата, у которого истлела душа.
Т а д е у ш (смотрит на нее значительно). Прежде всего скажи мне, зачем ты приехала? Ведь нет у тебя таких преступных инстинктов, чтобы захотеть нарушить счастье двух людей и того человека, которому едва не испортила жизни.
Е в а (легкомысленно смеясь). Едва... Какая жалость, что так скоро тебя из моих рук выпустила.
406
Т а д е у ш. Не выпустила ты меня, я сам вырвался.
Е в а (задумчиво и неподвижно смотрит в огонь). Да, это правда. Удивилась твоей силы и тогда-то впервые тебя полюбила...
Т а д е у ш (смеется насмешливо). Знаю это, знаю. Но позволь только, а то ты меня постоянно прерываешь. Ответь же, наконец: зачем ты приехала?
Е в а. Разве не знаешь, что Бронка усиленно меня просила? Быть может, прибегла даже к невинной лжи, чтобы сюда залучить меня: писала, что больна.
Т а д е у ш. Ты не должна была приезжать.
Е в а (изумленная). Почему? Ведь ты постоянно меня звал, ведь постоянно обо мне ты тосковал!
Т а д е у ш. Я о тебе тосковал, я тебя звал!? Но я же о тебе забыл.
Е в а (печально). Ты обо мне не забыл. Весь твой дом мною проникнут. Как только переступила порог твоего дома, тотчас почувствовала, что это – мой дом, что я здесь нераздельно господствую, что одна собой наполняю все вокруг.
Т а д е у ш. Ха... ха... имеешь в виду обстановку. Ну, так я скажу тебе: я умышленно старался украсить комнаты по образцу твоих, потому, видишь, если, например, пьяница отвыкает от водки и хочет убедиться, действительно ли отвык, то, не глядя на зарок, выпивает время от времени одну-две рюмки. Если не будет хотеть целой бутылки, значит, высвободился из цепей привычки. Понимаешь? Умышленно так устроил, чтобы все мне тебя напоминало...
Е в а (злобно). И однако...
Т а д е у ш. Однако никогда о тебе не думал, даже во сне ты мне не снилась.
Е в а (бросает ветки в огонь, будто не слышала, что говорит Тадеуш). Настрадался ты, бедняк. В твоей душе должна быть страшная распря и брань и спор. Иметь все условия к счастью и быть богатым, все иметь по мановению руки, при этом жену,
407
которая любит и которую ты любишь... А любишь ли ты ее действительно? Может, ты упоен борьбой и болью и страданием, а теперь средь трупов и разгрома на мгновенье снял боевой шлем и отираешь пот с чела?
Т а д е у ш (насмешливо). Забавляли меня когда-то аллегории твои, теперь ничего не говорят мне.
Е в а (не обращая внимания). Ты только для того счастлив, чтобы, отдохнув в зеленой из долин, горы штурмовать... (Оборачивается снова задумчивая к камину.) Ах, как бы тогда я любила тебя.
Т а д е у ш. Слушай, Ева, ты должна оставить мой дом. Перестанем играть в игру недосказывания. Знаешь, как любил я тебя. Снег белый, мягкий снег запушил все воспоминания, и боль, и борьбу, и страдания, а когда снег стает...
Е в а. Ну, и что ж?
Т а д е у ш. Это было бы плохо.
Е в а. Для кого?
Т а д е у ш. Для тебя, для меня, а главное для Бронки.
Е в а (трет себе лоб). Для Бронки, для Бронки. Ох, я ее очень люблю... (Спустя мгновенье.) Бронка будет очень несчастна...
Т а д е у ш (подходит к ней и садится рядом). Слушай, но слушай внимательно и постарайся понять, что скажу тебе. Имеешь обыкновение представляться глухой, но теперь будь любезна оставить эту привычку, потому что эта забава не к месту.
Е в а (равнодушно). Слушаю и постараюсь понять.
Т а д е у ш. Признаюсь по душе, действительно я взволнован и неспокоен, больше тебе скажу, часто думал о тебе, тосковал даже о том страдании, которое давала мне, быть может, тосковал о той муке, которую с тобой пережил, но теперь оставь меня. Бронку люблю. С Бронкой останусь.
Е в а. Останешься – так замучишь ее. Раны в сердце твоем вскрылись, как моль, летишь в огонь с того мгновенья, как за
408
той занавесью мой голос услышал; рухнул этот карточный дворец, который заботливо с таким трудом ты выстроил, а назвал своим счастьем. (Иронически.) Хе... хе... меня не проведешь. Тесно тебе тут в этом тихом, теплом уголке. Все в тебе рвется запоры ломать, миры добывать! Ты – последний из этого вели кого, красивого рода Конквистадоров, которым глупый уголок, называемый Европой, был тесен.
Т а д е у ш (горько). Очень благодарен за эти новые миры, которые могу добыть, истребив какое-то безвредное, глупое стадо баранов.
Е в а. Это не то. Нужно прежде море укротить, горы раскопать, пройти все мученья и все наслажденья, чтобы новый тот мир глазам открыть, а если случайно такой Конквистадор железной стопою наступит на цветок какой-то, что из того? (Протяжно и как бы в полусне.) Что из того, что сроется самый дремучий лес, лишь бы новым, неведомым чудом свои глаза напоить...
Т а д е у ш. А что же потом... потом...
Е в а. Тише... тише... (Вдруг смеется.) Ха... ха... какая у тебя вечная страсть, горячая кровь Конквистадора. (Смотрит на него и снова сжимаясь.) Нужно прежде море укротить, горы раскопать, железной стопой смести какой-то цветок.
Т а д е у ш (гневно). Подразумеваешь Бронку?
Е в а (молчит, разгребает лопаткой уголья и подбрасывает свежих веток)
Т а д е у ш (сокровенно). О Бронке?
Е в а (равнодушно). Угадал.
Молчание, во время которого Т а д е у ш, возбужденный, прохаживается по комнате.
Т а д е у ш (подходит к ней). Е в а, прошу тебя, умоляю, оставь нас в покое.
Е в а. Но ты уж покою иметь не будешь.
Т а д е у ш. Знаю, знаю это, но Бронка, по крайней мере, будет иметь.
409
Е в а. Видишь, Тадеуш, ты уж ослеп для того, что тебя окружает. Разве не видел, как следила за тобой беспокойными глазами, какие испуганные глаза, точно у всполошенной ласточки, останавливались на тебе и на мне... Ох, я ее очень люблю. Не видел ты, как была возбуждена этим неестественным волнением, как обращалась непрерывно к Казимиру, будто хотела за щиты у него искать...
Молчание, Т а д е у ш все ходит взад и вперед по комнате.
Т а д е у ш. Гм... значит, думаешь, на то я создан, чтобы миры добывать. Зачем?
Е в а. Чтобы красиво жить и красивым быть.
Т а д е у ш. А если не сумею?
Е в а. Так умри, и это красиво...
Т а д е у ш. А если все это – только напрасное зверство, бессмысленное истребление себя и всего вокруг?
Е в а. И то красиво. Человек, который рвет себя и терзает, мучится и чего-то жаждет, хотя цели никогда и не достигнет – красивый.
Т а д е у ш. А если жаждет только мира, покою, тихого уголка, теплого камина?
Е в а. Это для Казимира.
Т а д е у ш. А для меня?
Е в а (пристально смотрит на него и усмехается). Для тебя? – я – только я – одна я.
Т а д е у ш (останавливается перед ней, сдавленным голосом). Почему, почему тогда, когда все клал к твоим ногам, когда с тобой и через тебя мог добыть те новые миры, о которых теперь говоришь, почему тогда оттолкнула меня и отторгнула?
Е в а. Потому что не умел ты быть господином моим.
Т а д е у ш. А теперь?
Е в а. Теперь люблю тебя, люблю за то, что хотел забыть обо мне, за то, что хотел переломить себя, ибо только сильный пе-
410
реломить себя умеет. Люблю тебя всею тоской и ужасом, что быть моим не захочешь ты.
Т а д е у ш (нервно смеется). Надо лампу зажечь. Бронка сию минуту придет. Твоя поэтическая мечта готова осуществиться и мне посулить, что проведу с тобой приятные «heures de confidence». (Зажигает лампу. Молчание.)
Е в а (равнодушно). Долго ты так по свету скитался?
Т а д е у ш (смотрит на нее удивленно, но впадает в тот же тон). А долго, почти два года.
Е в а. Кажется, в Африке был?
Т а д е у ш (насмешливо). Был, но все там, что было не открытым, уж Стенли открыл, а я забавлялся охотой на тигров... Ты права... Ха... ха... Я создан Конквистадором. Когда тигр на моих глазах растерзал двух негров, по правде, не чувствовал я триумфа...
Е в а (насмешливо). Только?
Т а д е у ш. И... самая простая мысль пронеслась у меня, что теперь очередь за мной!
Е в а (подтрунивая). И не имел при себе оружия?
Т а д е у ш (тем же тоном). Заряды замокли.
Е в а. И не боялся смерти?
Т а д е у ш. Жаждал ее. Ведь это тоже красиво – быть растерзанным каким-то царственным зверем.
Е в а. Да, это красиво... Но, слышу, уж возвращается Бронка.
Слышно, как двери следующей комнаты отворяются; громкий разговор Б р о н к и с К а з и м и р о м.
Сцена II
Б р о н к а и К а з и м и р входят.
Б р о н к а (неестественно возбужденная). Ах, если бы вы знали, что за чудная была езда. Ох, эти искры мерзлого снега на
411
льду, месяц, месяц... ах, как чудно. И ты ведь, Казя, говорил, что это чудно. (Обращается к Еве.) Завтра непременно должна идти с нами, все это будто для тебя создано: снег, месяц и Казя, Казя. Ха... ха... ха... смотри, Казя такой измученный, а не видела я человека, который бы так ловко скользил по льду.
К а з и м и р. Бронка по обыкновению преувеличивает, совсем так чудно и не было. Пруд не был расчищен, а дорогая моя невестка забавлялась тем, что бродила в снегу по колена.
Б р о н к а (рассеянно). Ах, как он неправ, как он неправ... О, нехороший ты... Тадя, может, ты недоволен, что позволила себе так долго злоупотребить свободой? Но видишь, я знала, что ты с Евой, умышленно хотела, чтобы побыли вместе; хотела, чтобы, год спустя, нашел ты ковер-самолет и с Евой взвился туда, куда мне, бедной, высоко. (Прижимается к Еве.) Ох, какая ты, Ева, счастливая, совсем ты другая, чем мы все. Ах, как хорошо я тебя помню, когда приехала к тебе после моего обручения. Слышишь, Тадя? Комната была та же, ну та же самая, как эта, в которой теперь сидим... (Как бы пробуждаясь ото сна.) Ева, удивительно, та комната была так же обставлена, как наша.
Е в а. Но, Броня, что ж тут удивительного, разве это совсем случайно?
Т а д е у ш (холодно). Вероятно, один и тот же обойщик устраивал ваш дом, Ева, и мой.
Б р о н к а. Гм... вероятно. Помнишь, Е в а, как сидели мы у камина? Смотрела в огонь ты, а я тебе рассказывала без конца, без конца, даже не знаю, о чем болтала, а ты была такая добрая, терпеливая такая... (Разражается вдруг смехом. Т а д е у ш подходит к ней нежно.)
Т а д е у ш. Что с тобой, детка моя, что ты такая нервная сегодня?
Б р о н к а. Видишь, видишь, как бы хотела летать я, как птица, высоко летать, а только крыльями бьюсь так о землю, и так тоскую, и так жажду, жажду взвиться, а крылья свинцом полны... (К Е в е). Ах, Ева, какая ты счастливая.
К а з и м и р. Видишь, разве не говорил тебе, что вреден такой рискованный спорт? Столько тебя умолял, просил, не хо-
412
тела слушать меня, а теперь должна будешь за все это романтическое катанье расплатиться.
Б р о н к а (упорно). Вот уж нет, совсем нет, у меня много таких нервных выходок, я – глупое, капризное дитя. (Вдруг разражается плачем, выбегает в соседнюю комнату. Е в а вскакивает, хочет идти за ней).
Т а д е у ш. Нет, останьтесь тут, я живо ее сам успокою. (Выходит за Б р о н к о й.)
Сцена III
К а з и м и р (беспокойно). Нет, Бронка нездорова, целый день такая непокойная, такая какая-то неестественно возбужденная.
Е в а. Сама удивляюсь, еще не видела ее такою.
К а з и м и р (внезапно). А разве вы не заметили, что со вчерашнего дня Бронка изменилась?
Е в а. Мгновенье назад то же самое сказала я вашему брату.
К а з и м и р. Так вы заметили ее беспокойство вчера за ужином и сегодня целый день?
Е в а. Конечно, и удивляюсь.
К а з и м и р. И не предполагаете, что могло быть причиной этой внезапной перемены?
Е в а. Нет.
К а з и м и р. Гм... Но вы заметили верно, и Тадеуш сам не свой, задумчивый, рассеянный.
Е в а. Иным его не знала.
К а з и м и р. Зато я знал: приехал веселый, счастливый, стосковавшийся о Бронке, давно уж не видел его таким полным силы и веры в себя и в свое счастье.
Е в а. И что же?
К а з и м и р (быстро взглянув на нее). Вот уж не понимаю такого внезапного перелома.
413
Е в а. Вы, кажется, приписываете мне вину этой внезапной перемены?
К а з и м и р. Заметили ли вы, что Бронка пришла сегодня на завтрак с покрасневшими глазами? Могу поклясться, целую ночь проплакала.
Е в а. Думаете вы, что в этом виновата я?
К а з и м и р. Ну, где там, мне и в голову не приходило. Вот уж тут дело идет совсем о другом... Не хотел бы, чтобы вы хоть на секунду думали, что я имею намерение вас испытывать, но со вчерашнего дня так удивительно и наглядно положение изменилось... Чувствую в воздухе какую-то туманную загадку, которую рад бы разрешить... Видите, я человек нервный, а такие люди не выносят зноя перед бурей.
Е в а. Зноя перед бурей?
К а з и м и р. Да, да, это все равно, как ни назвать, во всяком случае есть что-то в воздухе, что такая впечатлительная душа, как Бронка, инстинктивно чувствует... О, вы слышите, как плачет?
Видно, как в соседней комнате Т а д е у ш обнимает Б р о н к у
и старается ее успокоить. Молчание.
К а з и м и р (прислушивается все с возрастающим беспокойством)
Е в а (вскакивает и ходит все беспокойнее по комнате)
К а з и м и р (идет за ней). Вы слышите?
Е в а. Тише... тише...
К а з и м и р (берет ее за руку, ведет к окну). Будем искренни, я вас не знаю, но того, что слышал от Бронки и от Тадеуша, мне довольно, чтобы составить достаточно ясное понятие о вашей душе.
Е в а (равнодушно). Не мучайте вы меня теперь. Я ведь все знаю, что хотите вы сказать мне.
К а з и м и р. Нет, нет, вы этого не знаете... Я никогда не вмешивался ни в чьи дела, даже в такие, которые касаются самых моих близких, самых дорогих, а значит, Бронки и Тадеуша.
414
Е в а. Хорошо, будем говорить открыто: вам известно от Тадеуша, что его и меня соединяли тесные отношения, знаю, он писал вам письма, в которых, наверно, открыл состояние своей души тогда, три-четыре года назад. Вы знаете, он любил меня, и то знаете, что такую любовь может снег запушить, чтобы раз горячить ее и сделать еще сильнее, еще вдохновеннее.
К а з и м и р. Именно это и я хотел сказать.
Е в а. Бронка рассказывала вам, как безумно я любила ее, как были мы неразлучны в пансионе. Все ведь она сказала вам?
К а з и м и р. Да. Долго об этом вчера говорила.
Е в а. Вы искренны, хорошо, и я буду искренней. Два года назад приехала она ко мне невестой Т а д е у ша, роскошная, счастливая, ох, такая счастливая, что, хотя мое сердце разрывалось на части, помирилась с мыслью, что станет она женой человека, которого я так вдохновенно любила.
К а з и м и р. Вы его любили?
Е в а. Да, тогда, когда его потеряла... (Смотрят мгновенье друг на друга.) А теперь вы хотите спросить, зачем приезжаю волновать счастье моей подруги, не правда ли?
К а з и м и р. Может быть, поднялся бы у меня через мгновенье такой вопрос, но это совершенно излишне... говорю открыто, особенной симпатии у меня к вам нет. Нет, нет, не то хотел сказать. Одно скажу, хотя у нас и очень мало общего, но это не мешает быть мне справедливым... (Вдруг.) Вы всегда тосковали?
Е в а (прислонила лицо к раме окна, молчит)
К а з и м и р. Вы всегда рвались к чему-то, о чем знали, что достичь его не можете.
Е в а (поворачивается к нему и молчит)
К а з и м и р. Вся жажда вашей жизни – связать и влечь за собой человека, который с никогда не угасимой тоской слепо за вами пойдет...
Е в а (горячо). Да.
К а з и м и р (быстро). И этот человек – Тадеуш.
415
Е в а (с силой). Да.
К а з и м и р (быстро). А Бронка?
Е в а. Слышите вы, как счастливо она теперь смеется... Вы знаете, что произойдет сейчас?
К а з и м и р. Ну?
Е в а. Выйдет Бронка, бросится мне на шею, и будет у меня прощенье просить горячо, горячо, что сделала сцену... Посмотрите... месяц светит – дайте вы мне мою шубу... пройдемся немножко... найдем, может, еще большую искренность в наших признаниях. (Смотрит долго на К а з и м и р а.) Послушайте вы не откажетесь от этого?
К а з и м и р. Почему?
Е в а. Бронку вы любите!
К а з и м и р (продолжительно смотрит на неё). Да.
Е в а. Вы слышите ее смех? Ах, этот красивый, серебряный, девичий смех.
К а з и м и р. Пойдемте уж, пойдемте.
Сцена IV
Входят Б р о н к а и Т а д е у ш под руку, веселые и счастливые на вид.
Б р о н к а (к Е в е). Дорогая, милая моя Ева. Уж ты так давно меня знаешь. Вы все были слишком хороши ко мне. Ты портила меня своей добротой. Тадеуш совсем меня испортил. Милая моя Ева, ты знаешь, какая я сумасшедшая, у меня такие бывают минуты, в которые я даже неучтива.
Е в а. Зачем такая печальная, за что передо мной извиняешься! (Гладит ее по лицу.) Ох, ты, милюза̀ моя, какая ты нервная и чуткая...
Б р о н к а. Ребенку можно было бы простить, что не может справиться с своими капризами, но мне – нельзя. (Нервно, беспокойно и бессвязно.) Видишь, порою на меня такие тяжелые
416
мысли нападают. Нет, это не то, это не то. Это так, как тогда... Нет, это не настоящее предчувствие несчастья... это только далекое, далекое воспоминание тех страшных часов, какие пережила я ребенком, когда по всей усадьбе напрасно искала мою сестру. Знала, что что-то худое с ней стало. Чувствовала это, чувствовала. Весь лес обыскала, облетела весь берег реки, вернулась расстроенная и едва дыша домой. (Больше и больше расстраиваясь, прижимается все крепче к Е в е.) Ева! Ева! Казалось мне, кто-то меня настигает, что-то хватает за волосы... упала перед террасой в траву. Все лицо руками закрыла, лишь бы ничего не видеть, а они шли... шли...
Е в а. Кто?
Б р о н к а. Парни, а с ними моя нянька, и несла на носилках мою любимую сестру... утопилась в пруду.
Е в а (невольно). В пруду?
Б р о н к а. Да-да – в пруду. (К Т а д е у ш у) Прикажи засыпать тот пруд. Вечно мне припоминается эта черная, глубокая впадина нашего пруда...
Т а д е у ш. Успокойся, Бронка, успокойся, все сделаю, чего ни пожелаешь. Хочешь, все тут вокруг с землею сравняю. (Внезапно пораженный, быстро взглядывает на Е в у, чего прижавшаяся к Е в е Б р о н к а не может видеть.) Да, я сделаю это. Пруды землею засыплю, деревья повыдергаю...
Е в а. А, может, прикажете вы и снег смести с земли? Ах дети, дети... Теперь на вас, Т а д е у ш, нашла раздражительная полоса.
Б р о н к а. Тадя, чем я тебя сегодня раздражила?
Т а д е у ш. Но, милая Броня, меня ты ничем не раздражила, только знаешь, мне всегда горько, когда вижу, что ты и со мною не можешь забыть о всех этих болезненных впечатлениях своего детства.
Е в а (гладит ее по лицу). Забудь, забудь. Оставьте меня, господа, на минуту с Бронкой, – она успокоится со мной.
К а з и м и р. Вы правы, иди, Тадеуш.
Т а д е у ш. Успокойся, успокойся, Бронка.
417
Б р о н к а. Ну, вот я и спокойна, но идите же, мне тут с Евой хорошо будет, она одна умела всегда успокоить меня.
К а з и м и р и Т а д е у ш выходят.
К а з и м и р (оборачивается в дверях). Но вы собирались пройтись по парку!
Е в а. О, позже, позже, когда Бронка совсем успокоится.
Б р о н к а. А то пойдемте все вместе.
Е в а. Нет, нет, дорогая, я хочу быть твоим приятным гостем; молодых гость тяготит, если слишком принуждены бывают занимать его. (Беспрерывно гладит ее.) Тебя страшит страшная впадина пруда, а тут так живо в этом уголке вместе с мужем.
При первых словах выходит К а з и м и р.
Сцена V
Б р о н к а. Ева, я очень несносна?
Е в а (задумчиво). Нет, нет, только удивляет меня твой этот внезапный взрыв.
Б р о н к а. Не прими это у меня от дурного сердца, Ева.
Е в а. Нет... Даже тогда...
Б р о н к а (будто отгадывая ее мысль). Когда?
Е в а. Даже тогда, если бы та перемена, которая произошла в тебе... (Обрывает.) Будь искренна, у тебя какой-то неясный страх... может, это не страх, но не вижу того доверия, которое всегда у тебя было ко мне.
Б р о н к а (спустя мгновенье). Я искренна, искренно все тебе скажу... Видишь, ты так изменилась...
Е в а (усмехаясь). Я изменилась?
Б р о н к а. Так мне трудно через эти два года доискаться в тебе моей любимой Евы. Бывают мгновенья, кажется мне, целая канула вечность с тех пор, как меня ты так сердечно обнимала и сочувствовала радости моей, что женится на мне Тадеуш.
418
Е в а (невольно). Да, уж канула целая вечность.
Б р о н к а. Видишь, я смотрю так нерадостно и с таким страхом, но до этой вечности... Видишь, видишь, потому-то мне и вспомнилась та черная впадина пруда. (Е в а гладит ее по волосам.) Может, я немножко простудилась. Может, я не в духе, но чувствую в прикосновениях твоих рук другое, чем когда-то. Когда-то было так, будто хотела ты мне любовь принесть, потому что, знаешь, есть прикосновения, которые жгут раскаленным железом, а теперь они такие чужие и далекие... Знаешь, знаешь. О, подожди только: то будто осени тоска с каштановых аллей сгребала листья желтые...
Е в а. Тоска?
Б р о н к а. Да, тоска! Ах, как твоя тоска поражает меня! И помнишь, когда были мы в пансионе, боялась я твоей порывистой, ревнивой любви, теперь страшусь твоей тоски. Скажи мне, Е в а, почему я должна была всегда тебя бояться?
Е в а. Послушай меня, сейчас ты раздражена, но я все в тебе понимаю. Сознательно не чувствую в себе ни малейшей перемены по отношению к тебе, но, может быть, действительно я изменилась... Ты не та, единственная моя, моя нераздельная, как когда-то... А я знаю. (Вдруг смеется.) А может, ты, дорогая, ревнива? Ну, скажи мне по правде?
Б р о н к а. Нет, нет, я не ревнива, но действительно боюсь чего-то...
Е в а. Чего?
Б р о н к а. Твоей красоты...
Е в а. Что это значит?
Б р о н к а. Что это значит? Видишь, могла случиться женщина красивая, о, самая красивая на свете, а никогда бы я не боялась, потому что знаю, на такую красоту Тадеуш и глаз не поднимет. Но ты по-другому красива... С тобой пробуждается тоска и жажда, которых не ведала. Ты можешь приковать и тянуть за собой человека, хотя и не знаешь, что топчешь кого-то, а он не знает, куда ведут его твои чары... идет же слепо... идет безвольно... дальше... дальше...
419
Е в а. И куда?
Б р о н к а. Я не знаю, не знаю. Видишь, я не понимаю всего этого, я умею только чувствовать. Что-то мне всю душу распирает, голову рассаживает, а я не знаю, что это... (Задумчиво.) Казя говорил мне сегодня, будто есть какая-то точка, где сливаются все противоречия... не помню хорошо, как это он сказал, но что-то вроде того, будто бесконечно-великая сфера становится пластичной, а я думала о том, что эта черная впадина пруда может так погрузиться в бесконечность, что то, что было внизу, сольется с небом... (Задумчиво.) Куда? Или в черный омут пруда, или ввысь, ввысь, к величию неба...
Е в а. Откуда у тебя эти мысли?
Б р о н к а (смотрит вдруг быстро на нее, а потом усмехается). Да, да, Ева, не может найти себя... (Вдруг трогательно.) Смотри, теперь, когда из моих предчувствий, страхов выплыло что-то белое, ясное, когда начинаю отгадывать то, что в моей глубине созрЕ в ало, а наружу не могло выйти, – теперь я так тебе благодарна... Снова кажешься близкой мне... Но странно... и во мне начинает пробуждаться тоска какая-то... А может, я слаба, чтобы тосковать? Чтобы иметь в себе силы снести мучения тоски?
Е в а. О чем ты тосковать можешь? Разве все твои тоскования не исполнены?
Б р о н к а. Одно еще нет.
Е в а. Знаешь, какое? Знаешь эту тоску?
Б р о н к а. Нет еще, нет еще!
Молчанье.
Сцена VI
К а з и м и р (входит беспокойно к Б р о н к е). Ну, дорогая моя невестка уж успокоилась?
Б р о н к а (перескакивает вдруг к веселости). Ну, иди ты, хочешь опять меня раздражать. Довольно у меня твоей фило-
420
софии о тех противоречиях, которые должны слиться в какой- то точке.
К а з и м и р (шутливо). Не совсем-то так выразилась, но сама на себе можешь этот факт проверить. Минуту назад капризная, печальная, а теперь уже веселая...
Б р о н к а. Этим не тебе я обязана, ведь можешь ты своим измученным лицом до отчаяния человека довести?
К а з и м и р. Подожди, завтра еще более изнуренный вид заметишь у меня.
Б р о н к а. Очень благодарна.
К а з и м и р (к Е в е). Ну, может, вы теперь со мной пройдетесь. Тадеуша запряг я на минуту за работу по какому-то делу о имении, о котором я не имею никакого понятия.
Е в а. А ты, Бронка, забудь свои воображения, отдохни, отдохни... (Обнимает Б р о н к у, укладывает ее на кушетку и прикрывает шалью.)
Б р о н к а. Ох, как мне хорошо, как мне хорошо.
Е в а и Б р о н к а выходят.
Сцена VII
Б р о н к а (лежит мгновенье, поднимается медленно на кушетке, тревожно прислушивается, потом из-за лифа вынимает письмо, смотрит на него, целует его, закрывает письмом лицо и тихо плачет). Тадя, мой Тадя, один ты!
Конец второго акта.
АКТ ТРЕТИЙ
Сцена I
Б р о н к а. Т а д е у ш.
В ясно освещенные окна видно, как медленно идут через зимний сад в гостиную. Раннее утро. Солнце краснеется на снегу за окнами. Б р о н к а входит первая, опирается на кушетку.
421
Б р о н к а. Нигде покою, нигде покою найти не могу... Нигде, нигде. А так хотела бы к тебе прижаться и около тебя найти успокоенье... Тадя, Тадя...Что с нами сделалось?
Т а д е у ш. Но, дорогая детка, милая... Или не понимаешь, ты ведь расстроена? Разве уж забыла, как плакала ты, когда я уезжал от тебя на одну неделю?
Б р о н к а. О, нет, нет. То было другое... Там было горе избалованной женщины и опасение той страшной тоски, что тебя целую неделю, подумай только, целую неделю видеть около себя не буду.
Т а д е у ш. А теперь, что же теперь? Ведь я с тобой, днем и ночью с тобой.
Б р о н к а. А душа твоя где блуждает?
Т а д е у ш. Моя душа? (Значительно.) Всегда и всегда с тобой.
Б р о н к а (порывисто). Со мной? Скажи мне еще раз, что душа твоя всегда со мной.
Т а д е у ш (сильно). Всегда! (Ходит взад и вперед по комнате, глубоко задумчивый. Б р о н к а следит за его движениями.)
Б р о н к а. Всегда со мной?
Т а д е у ш. Говорю тебе искренно, когда недавно время от времени чувствовал такую великую тоску, которая сердце мне и мозг разрывала...
Б р о н к а (прерывает порывисто). Тоску!? И ты чувствовал тоску? О чем, о чем ты чувствовал тоску?
Т а д е у ш. Успокойся, Броня, знаешь хорошо, как я тебя люблю. Ни о ком тоски чувствовать не мог, кроме...
Б р о н к а. Кроме... скажи мне!
Т а д е у ш (гладит ее). Кроме... о тоске!..
Б р о н к а (встает). Как? – тоска о тоске!! Что это значит?
Т а д е у ш. Не удивляйся так. Позволь с тобой поговорить спокойно... Сядь, Броня, дорогая моя, сядь, я тебе все расска-
422
жу... тоска о тоске... гм... гм... Вот, видишь, когда я был юным, грыз землю с тоски, не знал, за что приняться, потому что то сковал – совершить хотел что-то такое большое, сильное и красивое, чего до тех пор ни один человек не совершил...
Б р о н к а. А, может, я тебе помешала?
Т а д е у ш. Нет, нет, Бронка, нет! Это давно уж, давно... Чувствовал тогда в себе такой размах сил, что казалось мне, будто сотворю целый свет... Ха... ха... ха... Глотал в себя науку, разгребался в вечных мусорах человеческого знания, весь мир объехал, чтобы исполнить закон, написанный в душе моей, – совершить какое-то великое дело...
Б р о н к а. И я, я, обыкновенная женщина, помешала тебе в этом?
Т а д е у ш. Ох, нет, сто раз нет –это что-то совсем другое. Казимир и я, мы последние из нашего рода... Казимир тоски не знал, а, может, и знал... Я ничего не знаю о Казимире... (Мгновенье молчания.)
Б р о н к а. Говори, говори дальше.
Т а д е у ш. Нечего больше говорить мне.
Б р о н к а. Тадя! Разве ты со мной утратил ту тоску?
Т а д е у ш. Видишь – как могу я ответить на твой вопрос? Я (запинаясь) почувствовал вдруг такую немощь в себе, был измучен, издерган – и чувствовал такую бесконечно-великую жажду успокоения, покоя...
Б р о н к а. А, значит, я была только этой немой подушкой под твою разбитую голову?
Т а д е у ш (печально). Зачем ты, Бронка, так придираешься ко мне?
Б р о н к а. Я к тебе не придираюсь, но все меня наводит на мысль, что я была до этих пор твоей игрушкой, твоей подругой, с которой так мило было болтать в этом адском, проклятом уголке у камина...
Т а д е у ш. Успокойся, Бронка, успокойся. Почему спокойно не можешь слушать того, что говорю тебе? Ведь я ничего боль-
423
ше не хотел сказать, кроме того, что с тобой нашел покой и счастье, что с тобой тосковать перестал, потому что всякую мою тоску могла ты успокоить...
Б р о н к а (смотрит долго на него и хватает его за руку). А почему ты начал тосковать о твоей тоске?
Т а д е у ш (с тихой улыбкой). Почему ты теперь о том тоскуешь, о чем раньше никогда, никогда не тосковала?
Б р о н к а (задумчиво). Да, правда – (Спустя мгновенье.) Ты только что спрашивал меня, почему теперь я печальная и расстроенная, теперь, когда ты вернулся, такой сильный, такой счастливый, так адски стосковавшийся... о твоей Еве!
Т а д е у ш (пораженный). О Еве?
Б р о н к а (не удерживаясь). Еве! Еве! Да. Еве! Думаешь, я не видела, как ты вздрогнул, как ты поразился, когда стала она там, на пороге нашего дома? Думаешь, что на то я создана, чтобы быть твоей игрушкой, подушкой под твою измученную голову, и не чувствовать, не чувствовать той страшной тоски, которая тебя от меня отрывает!? (Дергает его, но вдруг затихает, бессильная, и смотрит на него, измученная, и почти безумная.) Тадя, прости меня, кажется, я сделала тебе сцену за твою тоску... знаешь, несправедливо я сделала, потому что и моя тоска далеко от тебя ушла.
Т а д е у ш (сокровенно). Бронка, о чем?
Б р о н к а (с сильным взрывом). О Еве, о Еве, о Еве!
Т а д е у ш (сокровенно). Тоже и тебя она зарезала?
Б р о н к а (затихая). Да, и меня тоже...
Сцена II
Входит К а з и м и р, смотрит удивленный.
К а з и м и р. Как, вы уж на ногах? Что же так рано?
Т а д е у ш (старается не показать виду). Именно, хотел тебя спросить: ты уж на ногах? Что так рано?
424
К а з и м и р. Гм, я читал целую ночь, потом хотел освежиться, пошел на прогулку. Возвращаюсь из парка, с изумлением вижу свет в окнах гостиной, вошел посмотреть, что тут необыкновенного творится, а теперь спать пойду.
Б р о н к а. Ничего, ничего не было. Что могло быть? Только ваши эти вопросы о целях жизни, о погружении в самого себя, исканье чего-то, что не дает взять себя и что, может, совсем не существует, так отбили меня от сна и так расстроили, что и Тадеушу спать совсем не дала.
Т а д е у ш. А, может, Броня, теперь ты ляжешь спать? (Целует ей руку.) Иди, иди, Броня, ложись; видишь, я тоже отдохну.
Б р о н к а (живо). Нет, нет... и ты, Казя, тоже останься, останься. Нам так хорошо с тобой...
К а з и м и р (смеется принужденно). Слышишь, Тадеуш? Теперь, когда ты здесь, Бронке хорошо со мной, теперь я – ширма, та самая удобная мебель, которую скромно отодвигаешь от себя, которая знает, когда войти, когда выйти.
Б р о н к а. Гадкий ты.
К а з и м и р (к Т а д е у шу). А когда тебя не было, говорила, что я несносный, что внес в твой дом атмосферу нуды и мученья, каждую минуту бегала будить Еву...
Б р о н к а (вдруг с притворным изумлением). Знаешь, Тадеуш, как это странно. Все время, как тебя тут не было, Ева страдала непрерывной сонливостью, целый день спала.
Т а д е у ш (расстроенный). Спала?.. Целый день спала? Гм... (Встает, ходит взад и вперед по комнате.) Да, слушай, Казя, это твое дело по имению действительно очень запутано. Думаю и думаю непрерывно, или недостаток каких-то бумаг, или вычисления не сходятся. (Весело.) Слушай, Бронка, оденься, прикажи приготовить завтрак, прикажи запрячь санки, и помчимся потом через поля, через леса...
Б р о н к а. Да, да... через поля – через леса – ох, как красиво (распускает порывистым движением волосы), а в том вихре, в этой гонке мои волосы, смотри, так, вот так! (Развевает свои
425
волосы, закручивает снова, быстро вскакивает.) И так всей грудью вдыхать, впивать в себя эту бездну голубую перед нами. (Дышит глубоко и вытягивает руки... вдруг с лукавым смехом к Тадеушу.) Посмотри ты только, какой Казя изумленный, думал он, совсем я не умею тосковать о буре вихря, о бездне голубой...
К а з и м и р. Наоборот, я не смотрел изумленно, я только завидую людям, которые о чем-либо тосковать умеют.
Б р о н к а. Слышишь, Тадя, ах, какой он наивный, завидует людям, которые тоскуют. Ну, иди, Тадя, иди, кончи эти дела, они много ведь не займут времени.
Т а д е у ш. Полчаса, самое большое.
Б р о н к а (неестественно). А я буду этим временем Казю тосковать учить.
Т а д е у ш. Хорошая мысль, хорошая мысль. (Выходит.)
Сцена III
Б р о н к а и К а з и м и р.
Б р о н к а (подходит к портьере, через которую вышел Т а д е у ш, оглядывается, а потом подходит к К а з и м и р у и берет его за руку). Знаешь ты, куда он пошел теперь?
К а з и м и р. Знаю.
Б р о н к а. Ты знаешь? Ты этого не можешь знать? Думаешь, что он пошел твои дела заканчивать?
К а з и м и р. Знаю, что нет.
Б р о н к а (с силой). К Еве пошел, к Еве, к Еве!
Молчание.
Б р о н к а. Это так должно быть?
К а з и м и р. Эх, такова судьба человеческая: когда рванет человека такая страшная тоска, что превышает себя и все, когда никакое счастье, никакое наслаждение не наполнит души, – не
426
может он покорить этого внутреннего беспокойства, обуздать этого внутреннего стремления, которое гонит, гонит и гонит человека слепо по трупам, по жертвам своего преступления, через себя вперед...
Б р о н к а (пораженная). Это сильней урагана, что вырывает вековые дубы с корнями?
К а з и м и р. Сильнее.
Б р о н к а. И остановить нельзя?
К а з и м и р. Нет.
Б р о н к а (сокровенно). Но сильнее Евы, правда?
К а з и м и р (качает головой). К сожалению, нет.
Б р о н к а (вскакивает). Нет, говоришь, нет! (Отчаянно.) Скажи мне, почему нет, почему нет?
К а з и м и р. Потому что Ева и есть та тоска. Он не тоскует о ней, он может вовсе не видеть ее, ничего не знать о ней, но, понимаешь, это так, как бы была она в нем, как бы разрывала его, как бы секла его в какой-то страшной погоне.
Б р о н к а. Зачем, скажи мне, зачем?
К а з и м и р. Этого никто не знает, не знал, не понимал и не поймет.
Молчание.
Б р о н к а. Что же делать мне, бедной? Ох, и я тоскую, и я тоскую, но о душе его. Милосердный Бог, какая я слепая была, как ослепла моя душа от этого безумия, и теперь впервые поняла, что никогда он не подходил ко мне.
К а з и м и р (печально). Слушай, Бронка, я не хотел делать операции на глазах твоей души. Знал хорошо и видел, что никогда он не был твоим, по-этому и был я печальный такой. Глубокую печаль покрывал я маской нуды и постылостью, что, конечно, не всегда удавалось мне, но думал, эти тучи разойдутся...
Б р о н к а. Почему ты мне этого не сказал? Я имела бы время остынуть, а то упало внезапно, как гром. Моя душа – рас-
427
щепленная молнией верба, тысяча щепок вокруг корней, которые сами из земли вылезли. Почему не сказал мне? Почему мне не открыл глаза?
К а з и м и р. Слушай меня, Броня, спокойно, тогда поймешь, почему.
Б р о н к а. Казя, какой ты страшный, что с тобой?
К а з и м и р. Что со мной? И это тоже впервые ты заметила, что неделю уж должна была знать?
Б р о н к а (несмело смотрит на него испуганными глазами)
К а з и м и р. Не пугайся, Бронка, ничего страшного... Скажу тебе просто и от сердца. Медленно в течение долгих недель я полюбил тебя моей первой любовью, потому что никогда, Бронка, до сих пор не любил. А душа моя была холодная, белая и чистая, как этот снег там на поле. Почему полюбил тебя, почему любовь моя углублялась и сильней, сильнее росла во мне, ты, может, поняла из всего того, что я тебе говорил о себе. Конечно, это очень двусмысленно... (Смотрит на нее с тихой улыбкой.) только не удивляйся так. Ты могла бы с удивлением отшатнуться и убежать из комнаты, когда бы рассчитывал я на твою взаимность, но я не рассчитываю на нее и не хочу ее. Если бы знал, что ты меня любишь, – ни на мгновенье не задумался бы сопротивлением оттолкнуть твою взаимность. Не потому, что ты моя невестка, но потому, что душа твоя прикоснулась к другой, более сильной, чем моя.
Б р о н к а. Тише, Казя, я не понимаю тебя.
К а з и м и р (измученный). Это ничему не мешает, умею день и ночь думать о тебе, любить тебя и баловать и умею думать о том, что ты жена моего брата, и умею ни на мгновенье не встревожить недостойной мыслью тебя, как хозяйку дома моих отцов и жену моего брата, которого так же люблю, как ты.
Б р о н к а (подходит к нему и тихо гладит его волосы). Уж не говори об этом, не говори.
К а з и м и р. Конечно, о моей любви уж не буду говорить тебе. Только понимаешь эту тоску человека, который, насилуя се-
428
бя, жил в мути, в грязи жизни, во всем том болоте, что миром и жизнью называется? Захотел схватить тот блуждающий огонек, что движется над этой топью и трясиной жизни, хотел испытать наслаждение, когда вымолвлю то слово «люблю».
Молчание, держатся за руки и сидят рядом. Спустя долгую минуту.
К а з и м и р. Я счастлив, что свел такой прекрасный счет со всей моей жизнью... Одна у меня скорбь, одна страшная боль! Как ты перенесешь?
Б р о н к а (удивленная). Что перенесу, что?
К а з и м и р. Слушай, Бронка, я с наслаждением смотрел, как в течение последних дней человек рос и мужал в тебе, как ты боролась с собой, с каким страшным трудом старалась узнать все то, что дремало на дне твоей души. Уж утешался не как человек, который любит, но как художник, когда творит новое слово для всего того, что душа твоя в этих страданиях создала... Б р о н к а, будь сильной и красивой, схвати высоко вовремя тот обух, который может голову тебе размозжить.
Б р о н к а (расстроенная). Что может меня размозжить?
К а з и м и р (твердо). Тадеуш твоим не был и не будет. Полетит душа его, а хочешь при себе труп иметь – имей.
Б р о н к а. Лжешь.
К а з и м и р (печально). Если бы я не пренебрегал твоей взаимностью, то, может, дошел бы до таких жалких средин; если бы не любил тебя, если бы не имел в себе той крови, что льется во мне, может, и тешил бы себя тем, что могу наносить твоему сердцу раны. Не говорил тебе, хотя знал обо всем этом, а теперь, когда уж ничему не дано измениться, хотел бы укрепить твою душу...
Б р о н к а (смотрит полублуждающе на К а з и м и р а). Ну, хорошо! Буду теперь сильной, буду красивой. А ты, ты мне по можешь?
К а з и м и р. В чем я могу тебе помочь?
Б р о н к а (со страшным криком). Я ее убью, убью, убью! И ты поможешь мне!
429
К а з и м и р. Я – нет.
Б р о н к а (с презрительным смехом). И ты, ты говоришь, что меня любишь? И ты, из слов которого я почувствовала, что ты в состоянии все для меня сделать и всякую мою тяжесть на себе понесть, теперь отшатнулся?
К а з и м и р. Совсем я не отшатнулся, не понимаю только, зачем бы мне прикладывать руку к такому бесцельному и бессмысленному преступлению, которое может продиктовать величайшее заблуждение самки, но никогда правда и красота женщины.
Б р о н к а (все сильнее и сильней). Послушай, что говоришь ты, разве у тебя нет крови и сердца? Ответь, как ты любишь, чем ты любишь? Эта твоя любовь не больше, как только баловство, звук красивых слов, и ничего больше, как только наслажденье сонными грезами и мечтаниями.
К а з и м и р (смотрит на нее долго). Похотливая боль говорит в тебе, а в то же время ты права, не годен я, а, может, силен для вашей кровавой любви, для ее кровавой добродетели и ее кровавого преступления... (Встает и медленно идет к выходу. Б р о н к а смотрит вослед ему, потом подбегает к нему, берет его за руку и тянет назад в комнату.)
Б р о н к а. Не отходи, не отходи, мой брат единственный. Видишь, я уже опомнилась, ты, ты один заговорил с моей душой. Видишь, у меня тоже есть душа, Казя, такая истомленная душа, но достаточно сильная, чтобы обнять всю красоту и доброту твоих слов, чтобы вместить хоть частицу твоей печали и твоей тоски. Потому что, скажи по правде, Казя, ты тоже тоскуешь?
К а з и м и р. Теперь нет, теперь нет. Через тебя окончилась во мне тоска моя.
Б р о н к а (повторяет бессмысленно). Через меня... через меня... через меня... (Вдруг перескакивает к веселости.) Казя, действительно ты говорил, что любишь меня?
К а з и м и р (задумчиво). Говорил.
430
Б р о н к а. И говорил, что пренебрег бы мной, если бы я ответила тебе?
К а з и м и р. Говорил.
Б р о н к а. И говорил, что ты гордый и чистый, что не встревожишь недостойной мыслью хозяйку дома твоих отцов и жену твоего брата?
К а з и м и р. Говорил – и это ядро моей души.
Б р о н к а (хватает его за руку). Ох, ты, брат мой! (Обнимает вдруг его шею, прижимает его голову к своей груди, потом полусонно склоняется на плечо К а з и м и р а). Так моя душа вычерпалась, такая я сонная, так хотела бы, чтобы ты меня баюкал, без конца баюкал до тихого, вечного сна, потому что ты бесконечно, такой бесконечно хороший... (Вдруг вскакивает.) Казя, ты знаешь, кто я?
К а з и м и р. Знаю.
Б р о н к а. Скажи мне, скажи, кто я?
К а з и м и р. Белый, чистый снег, что на смерзшую грудь земли падает, греет, прижимает этот труп, пока он не оживет, не начнет пробуждаться и из теплого уже лона, из зерен, из мерзлых зерен новые, свежие зародыши пускать станет.
Б р о н к а (в задумчивости). А казалось, что это зерно, по сеянное в землю, давно уже вымерзло.
К а з и м и р. Вымерзло в морозе, выгнило в болоте...
Б р о н к а. Зерно прорастает, а снег тает... Ты прав – я снег (Вскакивает вдруг.) Почему Ева не спит? Слышишь?
К а з и м и р прислушивается.
Б р о н к а. Слышишь? Теперь идет по лестнице вниз... Через мгновенье здесь будет. (Переходит вдруг к неестественной веселости.) Ах, Казя, какая я удивительно веселая и счастливая. (Обнимает его плечи, старается нагибать то в ту, то в другую сторону.) Лю-лю, лю-лю, моя крошка, лю-лю. Ну, засни же, на конец, беспокойное дитя. (В дверях стоит Е в а и смотрит, видимо забавляясь сценой.)
431
Сцена IV
Б р о н к а (смотрит на нее). Лю-лю, лю-лю, моя крошка. Ну не хочешь спать, так скажи, по крайней мере, Еве: здравствуйте!
К а з и м и р (с неестественной веселостью). Здравствуйте!
Б р о н к а (здоровается с Е в о й). Подумай только, Ева, как рано все мы поднялись тут. Кажется мне, что сегодня Рождество... У нас было обыкновение розгами напоминать этот день детям, потому так живо мы и поднимались с постели.
Е в а. Но что ты, ведь это в Великую пятницу или в Великую субботу.
Б р о н к а. Э, – все равно. Посмотри только на этого большого, смирного, доброго моего медведя. Ах, эта почтительная Казимирка...
К а з и м и р. Бронка пробудилась сегодня в прекрасном настроении.
Б р о н к а. Ты прав... кажется мне, что я маленькая, когда еще взбиралась на самые высокие ветви тополя над тем про клятым черным прудом.
Е в а. И опять этот черный пруд?
Б р о н к а (махает рукой). Э, – все равно, пруд, не пруд, бритва ли, виселица, на кольях распростертая, или же просто в своей кровати... Смерть смертью. (Обрывает вдруг.) Посмотри только, Ева, эта почтительная Казимирка выглядит ветвистым тополем, ах, нет, как мой гигант дядя, на плечах которого так часто живот себе надрывала.
Е в а. Почему ты такая веселая?
Б р о н к а (хватает ее за руку, балуясь). Видишь, Ева, у меня часто такие какие-то глупые печали, глупые тоскования, которыми себе и другим жизнь отравляю, но все это проходит, и тогда у меня вдвойне веселость... (Немного измученная.) Но смотри только, этот Казимир несносный. Ах, какой ты, Казя, нудный, какой нудный... Е в а, знаешь что, если бы мы так теперь выбежали в сад, снег по пояс глубокий... Ох, что за наслаждение бродить в этом снеге, разрывать его грудью и ногами, что
432
бы только как можно скорей проросла эта мертвая, а теперь уж отогретая озимь...
Е в а (притворяется, что не слушает, игриво). Бронка опять сумасшествует. Теперь в снег, в утреннем платье, в туфлях?
Б р о н к а. Ну, и что же из этого, я закалена. А ты ведь уже одета... Пойдем, дорогая Ева, ты такая холодная, так мерзнешь, а я так тебя в снеге разогрею. Полными горстями снега буду тереть твое лицо, буду мыть снегом твои волосы, ах, если бы ты знала, как может снег прижать, отдышать, разогреть смерзшиеся руки и вымерзшее сердце...
Е в а. Нет, Бронка (все с одной и той же сокровенной улыбкой), не нужно мне снега, мне хорошо с моими смерзшими руками и с вымерзшим сердцем. Моя душа еще никогда не нуждалась в снеге, чтобы, припорошив, согреть ее.
Б р о н к а (продолжительно смотрит на нее). Никогда? Правда никогда?.. Ну, пойдем, Казя, вместе в снег полетим, а позволишь облепить себя снегом? Такого чудного болвана из тебя сделаю. (Иллюстрирует жестами.) Тут тебе два угля вложу, – будут глаза, тут тебе кусочек грязи прилеплю, – будет нос, а тут сделаю так, и будут губы, такую трубку тебе в губы вложу... Ох, Ева, Ева, и что ты с нами идти не хочешь? Ну, иди же, Казя, иди. (Тянет К а з и м и р а за собой.) Ева, сейчас Тадеуш сюда придет. (Выбегает вместе с К а з и м и р о м в сени.)
Г о л о с Б р о н к и (из сеней). Тадеуш! Тадеуш! Ева одна, приготовьте нам завтрак.
Сцена V
Е в а – одна – подходит к окну, мгновенье смотрит, держась пальца ми за раму, холодная и суровая, подходит к камину, разгребает кочергой жар, потом садится неподвижная, всматривающаяся в огонь.
Сцена VI
Т а д е у ш входит, оглядывается по комнате, подходит к Е в е,
берет кресло и садится рядом.
Т а д е у ш. Сказать тебе: доброго утра?
Е в а (молчит)
433
Т а д е у ш. Спросить тебя, кто меня звал?
Е в а (поднимает сонно голову). Бронка тебя звала. Побежала в утреннем платье и в туфельках играть с Казимиром в снегу... Говорила, что это красиво – бродить по пояс в снегу, разрывать своей грудью сугробы... Не боишься, что простудится?
Т а д е у ш (будто во сне). Это все равно.
Е в а. Не ревнуешь к Казимиру?
Т а д е у ш (смотрит на нее, но ничего не отвечает)
Е в а. Где ты сию минуту был?
Т а д е у ш. Сам с собой.
Е в а. Около меня, со мной?
Т а д е у ш (взбешенно). Нет, говорю тебе, был сам с собой.
Е в а (гладит его руку). К чему так раздражаться, что с этих пор уж должен раз навсегда остаться и вечно быть со мной.
Т а д е у ш. Быть с тобой? При тебе? Смерть во сто раз милей мне.
Е в а (задумчиво). Когда я вошла в твой дом – ах, нет, нет, не об этом хотела говорить. Да, то мгновенье... Это было одно только мгновенье... Когда ты вернулся, я спала вон в той комнате и не слышала, что говорили вы между собой, но чувствовала, что счастливы вы, задержалась на мгновенье, потом переступила грань вашего счастья и покоя.
Т а д е у ш (будто от сна пробуждается). Где Бронка?
Е в а. Бронка пошла сама по доброй воле разрывать снег, чтобы озимь, посеянная в глыбе замерзшей твоей души, могла скорее прорасти.
Т а д е у ш (собирается с силами, смотрит на нее, смотрит в огонь, а потом вдруг). Ну, чего же ты хочешь?
Е в а (твердо). Чего? ты еще не знаешь чего?
Мгновенье молчания.
434
Т а д е у ш. Этого никогда не будет! (Взбешенный.) Скорей тебе голову скручу, скорей тебя, как червяка, раздавлю, сам себе с тоски о тебе, ты, бешеный сатана, череп разобью скорей, чем позволю, чтобы это могло стать.
Е в а (смотрит на него с восторгом). Какой ты красивый, что любишь меня с такой страшною силой.
Т а д е у ш (хватает ее за руку). Ненавижу тебя.
Е в а. Знаю об этом и тем больше люблю твою любовь.
Т а д е у ш. Не отпираюсь от моей любви, не отпираюсь от моей страшной, страшной тоски о тебе, но дела этого для тебя не сделаю и в этом клянусь тебе, никогда, никогда не станет этого.
Е в а. Должно стать.
Т а д е у ш (пораженный, со страшным криком). Еще раз скажу тебе: никогда, никогда.
Е в а (неподвижная, с широко раскрытыми глазами). Сего дня еще это будет.
Слышен шум в коридоре, два беспокойных голоса.
Т а д е у ш (прислушивается). Что это значит? (Звонит; через мгновенье входит Л а к е й.)
Сцена VII
Т а д е у ш. Что это за ссора и шум?
Л а к е й. Это какая-то женщина пришла и непременно хочет видеться с барыней.
Т а д е у ш. Почему не приказал впустить ее в кухню подождать?
Л а к е й. Сказал, но она не хочет идти в кухню, говорит, что имеет такое же самое право идти к барыне, как ее родная мать.
Т а д е у ш (потирает себе лоб). Впусти ее. (Л а к е й выходит.)
Пауза.
435
Сцена VIII
Входит незнакомая женщина, пасмурная, осматривается, а потом говорит спокойно, без следа унижения.
М а к р и н а. Ты не хотел меня сюда впустить, приказано мне войти в кухню и ждать, но я имею право входить теми дверями, в которые входят в ваш дом всякие господа и хоть бы самые важные владыки этого света.
Т а д е у ш (подходит удивленный к ней). Что это значит?
Е в а (обернувшаяся спиной к Т а д е у ш у и М а к р и н е, разражается внезапным смехом)
Т а д е у ш (не слыша смеха Е в ы, хватает М а к р и н у за руку со все большим и большим испугом). Скажи же мне, что это значит?
М а к р и н а (показывает пальцем на Е в у и говорит очень спокойно и значительно). Я вас знаю, и вы меня хорошо знаете. (Е в а перестает смеяться, вдруг оглядывается, и они мерятся взглядами.) Барин позволит, усядусь я тут в уголок и подожду, пока придет моя госпожа, жена ваша – самое дорогое дитя мое, которое вынянчила и выходила.
Садится в углу у дверей, Т а д е у ш подвигается к Е в е, но Е в а, снова обернувшаяся к камину, не видит его. Вдруг вбегает Б р о н к а, вся в снегу, бросается на Т а д е у ш а и обнимает его изо всей силы.
Сцена IX
Б р о н к а. Отогрей меня, Тадеуш. В огонь меня положи, положи, дров по всему телу. Тадеуш, разогрей меня. (Вскакивает, удивленная, от Т а д е у ш а, оглядывается вокруг, видит вдруг женщину, которая встала со своего места, бросается к ней.) Ты, ты, моя единственная, ты, мать моя любимая! Ах, как хорошо, что пришла ты! О, как хорошо, что ты тут!
Конец третьего акта.
436
АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ
Сцена I
За окнами белеет снег в послеобеденном сумраке поздней зимы. На сцену входит медленно Б р о н к а, больная и как бы ошеломленная мукой, держит в руке измятое письмо, подходит к окну, смотрит долго в парк, потом развертывает письмо, гладит его руками и читает, спиной отвернувшись к зрителям.
Б р о н к а (горьким шепотом читает). «Моя ты единственная, самая, самая любимая Бронка...» (Опускает письмо и плачет.) «Единственная Бронка, Бог ты мой...» А, да, да, единственная. Правда, правда, единственная, единственная на целом свете. (Оборачивается.) Да, конечно, правда. Я теперь действительно одна единственная на свете... А! Макрина, Макрина! (Звонит, блуждающе смотрит перед собой.) Макрина, нянька сестру тоже вынянчила, потом в гробик положила... Ох, этот пруд, этот черный пруд...
Сцена II
Л а к е й (входит). Барыня звала?
Б р о н к а. Да, прикажи смести снег с пруда...
Л а к е й (стоит и молчит)
Б р о н к а (нетерпеливо). Чего ж ты ждешь?
Л а к е й. Два часа назад такая была страшная метель, снег на аршин лежит, работа два часа займет.
Б р о н к а (нетерпеливо). Ну и что же. Всю деревню созови, пруд должен быть, как стекло, чистый, и прикажи проруби прорубить, рыбака позови, прикажи факел приготовить, – сегодня ловля рыб будет.
Л а к е й. Сделаю, барыня, как сказали.
Б р о н к а (очень расстроенная). Но это должно быть сей час, сейчас, сейчас!
Л а к е й (кланяется и хочет выйти)
437
Б р о н к а. Где Казимир?
Л а к е й. Заперлись в своей комнате и приказали сказать...
Б р о н к а. Что приказал сказать?
Л а к е й. Что сегодня уж не выйдут, потому что должны работать.
Б р о н к а (протяжно). Да-а? Ну, ты попросишь его, чтобы через минуту пришел сюда.
Л а к е й (кланяется и хочет снова выйти)
Б р о н к а (вдруг смешавшись). А ты видел барина?
Л а к е й. Барин минуту назад пошли в лес.
Б р о н к а (беспокойно). Один?
Л а к е й. Нет, с госпожой, которая тут у нас.
Б р о н к а (смотрит на него). Ага, ну хорошо... (Задумчивая.) Попроси Макрину прийти ко мне, но помни, чтобы как можно скорее был сметен снег с пруда, прорублены проруби и приготовлен факел, а Макрину попроси – пусть сейчас придет.
Л а к е й выходит.
Сцена III
Б р о н к а (одна, хватается за голову и ходит по комнате). Одна, одна, одна... Он пошел с Евой... Казя заперся... во всем доме Макрина и я... Ха... ха... ха... (Ходит по комнате.) А дня два назад я была его единственной, а сегодня, а сегодня... (Опять развертывает письмо и читает тихо.) «неделя едва минула, а как я страшно стосковался о тебе, как тебя жажду»... (Бросает письмо на землю.) ложь! ложь! (Через мгновение наклоняется и поднимает письмо, целует его.) Нет, нет, это не ложь. (Лелеет письмо, садится на оттоманку.) Так Бог хотел, так Бог хотел...
438
Сцена IV
Входит М а к р и н а и тихо стоит в дверях.
Б р о н к а (не видя М а к р и н ы, все более и более ослабевает). Так Бог хотел.
Молчание.
Б р о н к а (вскакивает внезапно с удивлением). Кто здесь? (Увидела вдруг М а к р и н у.) Ах, это ты, Макрина, Макрина, хорошо, хорошо, что здесь ты. (Подходит к ней, берет ее за руку и сажает рядом с собой.) Это очень хорошо, что ты пришла, Макрина, очень хорошо... (Смотрит вдруг быстро на М а к р и н у.) Скажи мне только, откуда так вдруг мысль тебе пришла столько дней идти в такую метель, в такой мороз, чтобы проведать меня? Столько лет не думала о том, чтобы увидеть дитя, для которого с минуты сиротства была наилучшей матерью, от куда вдруг?.. (Прерывается и смотрит задумчиво на М а к р и н у.)
М а к р и н а (задумчиво). О, это не было внезапно. Выходила тебя, как зеницу ока берегла, была такою для тебя, что лучшей не могла бы быть и родная мать.
Б р о н к а. От колыбели меня хранила... и когда я была такая маленькая – своим молоком меня кормила. Знаешь, Макрина, нисколько, нисколько ты не постарела и осталась такой же спокойной, доброй и тихой.
М а к р и н а (кивает головой). Спокойной, доброй и тихой.
Б р о н к а. Макрина, помнишь, как бережно вынимала ты меня из колыбели, когда была я беспокойная, и целыми ночами ходила со мной по комнате и качала и прижимала.
М а к р и н а. И то помню, как в колыбель тебя положила.
Б р о н к а (вдруг). Что ты говоришь?
М а к р и н а (спокойно). Знаю тебя с тех пор, как ты на свет появилась. Прижимала тебя, баловала, целовала, чтобы к жизни тебя пробудить. (Задумчиво.) Теперь прихожу, чтобы те самые веки, которые моим поцелуем к жизни будила, замкнуть, замкнуть... но уж не поцелуем, только этими, этими пальцами...
439
Б р о н к а (вскакивает). Мне снится?
М а к р и н а. Снится ль тебе? А что же есть жизнь? Сон во сне. Тот самый огонь звезды какой-то, который к жизни будил тебя, странствует, странствует, блуждая и не зная своих пред назначений, предназначений людей, на которых ласки свои проливал, когда они в мир приходили, а потом возвращается через много, много лет, чтобы уничтожить жизнь, которую воскресил.
Б р о н к а (подвигается медленно к звонку)
М а к р и н а (с улыбкой). Почему ты меня пугаешься? Хочешь звать своих лакеев. Может, меня отсюда выгнать хотела?.. (Хватает Б р о н к у за руку.)
Б р о н к а (с удивлением). Какая рука твоя холодная, какая холодная...
М а к р и н а (смотрит на нее нежно). Бронка, как теперь ты мне своего отца напоминаешь... Тогда сидел в своем кабинете, сидел, и вдруг будто молния вошла в него, вскочил...
Б р о н к а. Почему вскочил?
М а к р и н а. Твоя сестра утопилась...
Б р о н к а. Что? что? что?
М а к р и н а. Твоя сестра утопилась. Я сама и из пруда ее выловила, из такого же, как этот ваш, перед окнами. Взяла на руки бедное тельце: качала, отогревала, прижимала, целовала – ничего не помогло... Разбудила ее к жизни поцелуем, а угасшие ее веки пальцами моими замкнула... Твой отец стоял в дверях террасы как столб каменный, ты же лежала, уткнувшись лицом в траву, когда с той дорогой моей ношей я прошла мимо тебя.
Б р о н к а (смотрит на М а к р и н у полублуждающе). Макрина, кажется мне, я больна, не понимаю того, что говоришь ты. На то ты поцелуем своим разбудила к жизни сестру мою и меня, чтобы потом холодными пальцами нам веки замкнуть? Так ты сказала? Правда? А потом сказала, будто есть такие звезды, что людей к жизни будят, идут дальше блуждающей дорогой темных предназначений и возвращаются обратно, чтобы
440
уничтожить жизнь своим внутренним огнем? Так ты сказала? Ах, какие ты дивные сказки рассказываешь... О, расскажи мне эту единственную; подожди – подожди... Я такая ужасно сонная... Правда! Есть звезды такие, что рвут, тянут, разрывают человека, надо идти за ними ввысь в небо, вниз в бездну; вдоль всех океанов, но надо идти за ними, надо... (Прижимается к Макрине.) Он пошел за своей звездой, а я, Макрина, я... одинокая; возьмешь меня на свои руки и понесешь меня в своих объятиях, чтобы положить меня у ног моего отца. Сестру увижу... мать увижу... Макрина, ты такая спокойная и добрая и тихая... Ох, какая я сонная... Сядь около меня, Макрина... (Прислоняется, вытягивается на оттоманке, закрывает глаза).
М а к р и н а (встает тихо, смотрит на нее, а потом с значительным видом выходит из комнаты)
Мгновенье глубокого молчания, Б р о н к а как будто спит,
входит К а з и м и р, подходит к Б р о н к е.
Сцена V
К а з и м и р. Бронка, что с тобой?
Б р о н к а (будто разбуженная ото сна). Ох, Казя, Казя, как это хорошо, что ты пришел.
К а з и м и р. Броня, ты спала?
Б р о н к а. Не знаю, не знаю. Моя голова такая тяжелая, а я одна, такая одинокая. Тадеуш пошел с Евой в лес, а я такая одинокая. Казя, почему я такая одинокая?
К а з и м и р (с испугом). Ведь Маакрина была тут около тебя?
Б р о н к а (потирая глаза и виски). Макрина? Что ты гово ришь? Макрина? Снилась Макрина мне, снился мне мой отец, снилась мне мать моя... Казя, Казя, мать моя мне снилась. Знаешь, как это было; шла я, шла, каким-то пустым, темным полем шла. Вокруг в сером сумраке только кресты глядятся, а там, на дороге, какая-то женщина сидит, не видела я, ничего не слышала, только чувствовала, что там мать моя сидит и прижимает к груди смерзшее дитя. Ха-ха-ха! Казя, почему ты такой удив-
441
ленный? Слушай и смотри, как другое дитя босыми ногами блуждает через тернистые тропы и тропинки... надрываясь... все в гору. И иду я, иду так, как будто кто-то волочит меня за собой. А там мать моя опускает дитя, которое к себе прижимала, и протягивает руки ко мне, а я, уж смертельно усталая, бросаюсь на грудь матери... потом, потом, будто вихрь всю мглу с нее свеял, и она лежит в страшных железных тисках костей и мертвых черепов... О!..
К а з и м и р. Броня, Броня, ты больна.
Б р о н к а. Ха... ха... ха... больна, больна. Что это значит быть больной?! (Смотрит долго на К а з и м и р а, потом говорит сокровенно.) Казя, Казя, говорил ты мне сегодня утром, что любишь меня. Или это мне снилось, или это действительно прав да, ты говорил мне, что любишь меня?
К а з и м и р. Да, да, говорил тебе и еще раз повторяю, что люблю тебя.
Б р о н к а. Ах, как это хорошо, что ты любишь меня. Ты меня не оставишь, Казя? Нет ведь?
К а з и м и р. Нет.
Б р о н к а. А знаешь ты, почему Тадеуш меня оставил?
К а з и м и р. Знаю.
Б р о н к а. И я тоже знаю. Значит, так, Казя, правда?
К а з и м и р. Что?
Б р о н к а. Я была снегом, таким хорошим, белым снегом, что обнимает бедную землю, согрЕ в ает ее, так ведь, Казя?
К а з и м и р (задумчиво). Так... А может, была ты доброй, врачующей рукой, что обнимает какую-то израненную птицу... так с тобой хорошо было, пока был он болен, а теперь крылья его новыми перьями обросли, набрались силой и готовятся к полету... готовиться не надо, потому что он расправил уж свои крылья...
Б р о н к а (пораженная). Не говори, не говори этого!
442
К а з и м и р (расстроенный). Вот именно буду говорить об этом. Тадеуш отлетит от тебя с Евой.
Б р о н к а. С Евой? С Евой? Кто это Ева? Что она?
К а з и м и р. Кто это она, что она? Мой сон; твоя болезнь, кошмар и адская жажда Тадеуша. Это вот и есть Ева. (Усмехается.) Еще не понимаешь? Так слушай: Ева – сон мой, потому что мне нужна была она на то, чтобы узреть тебя во всей твоей силе и красоте. Для тебя Ева – страх и изумление, потому что ты чувствуешь, что ведет тебя в черный омут отчаяния, чувствуешь, разрывает тебя с Тадеушем, для которого она – адская жажда какой-то великой силы и мощи, неугасимая тоска, что вечно рвала его ввысь – ввысь, в небо.
Б р о н к а (вскакивает и выпрямляется). Смотри, я сильна, я настолько сильна и холодна, чтобы ее и его раздавить, уничтожить. Я сильнее их всех, я разорву и убью ее, потому что я – единственная, единственная его тоска!
К а з и м и р. Отпрыск его души выбежал дальше тебя.
Б р о н к а (обезумела). Но, Казя, смотри на меня, смотри! Смотри, я тоже молода, красива... целую вечность он повторял мне это слово: какая ты красивая. Почему его тоска должна вы бежать дальше меня?
К а з и м и р (останавливает ее руки и говорит тихо и нежно). Для меня ты красивое и великое и святое упование...
Б р о н к а (смотрит на него, а потом вдруг). Искушаешь меня?
К а з и м и р. Нет, Бронка, нет, уж сегодня утром я говорил тебе, что пренебрег бы тобой, если бы ты отвечала мне взаимностью, но я тебя люблю той красивой, какая ты во всей твоей немощи и отчаянии... Что-то нехорошее в этом доме делается, а я хочу тебе быть братом, другом, чем хочешь...
Б р о н к а. Казя, правду ты это говоришь?
К а з и м и р. Настолько не знаешь меня?
Б р о н к а (гладит его). Знаю тебя, Казя, знаю. Я одна, одна на свете, и ты один, единственный... тебя не люблю, но твою хо-
443
рошую, красивую любовь люблю. Скажи мне, Казя, что это, такая я сонная, такая измученная?
К а з и м и р (трогательно). Целую ночь не спала ты.
Б р о н к а. Ох, как я его мучила и как он мучил меня.
К а з и м и р. Что он говорил тебе?
Б р о н к а. Ничего, ничего, ничего. Был хороший, был нежный, был любимым... я поняла одно, что отпрыск его тоски упал далеко, далеко за меня. (Вдруг с криком.) Казя, где Тадеуш?
Б р о н к а. Пошел в лес с Евой.
Б р о н к а (вдруг задумчиво). Через леса, через горы, через моря... Ах, и через Бронку, через эту единственную, любимую Бронку, а теперь такую одинокую Бронку, куда? куда?!
Б р о н к а (гладит ей руку). Не знаю.
Б р о н к а. Казя, Казя, снилось ли мне это, но, кажется, Макрина тут была?
К а з и м и р. Я наткнулся в коридоре на нее.
Б р о н к а. Да-а? Наткнулся на нее?.. Скажи, а ты кто?
К а з и м и р (сокровенно улыбается). Эх... может, брат Макрины, потому что никто тебя не любил так и не любит, как Макрина и я.
Б р о н к а. Правда это, правда.
К а з и м и р. Правда, издалека к тебе Макрина пришла, издалека я пришел, чтобы сказать тебе, что я люблю тебя...
Молчание.
Б р о н к а. Да, да, ты и Макрина.
Сцена VI
Л а к е й входит.
Л а к е й. Барыня, снег сметен.
Б р о н к а. О, как за это я благодарна тебе... Проруби прорублены?
444
Л а к е й. Да.
Б р о н к а. Рыбаков приказал призвать?
Л а к е й. Да.
Б р о н к а. Факелы приготовлены?
Л а к е й. Да, барыня.
Б р о н к а. Благодарю. Можешь идти.
Л а к е й выходит.
Сцена VII
К а з и м и р. Что это?
Б р о н к а. Ничего, иду на лов рыб... (Испытующе.) Казя, пойдешь со мной?
К а з и м и р. Пойду, куда хочешь.
Молчание.
Б р о н к а (вдруг весело). Помнишь нашу чудную прогулку по пруду вчера и позавчера?
К а з и м и р (задумчивый и устремленный вдаль). Помню.
Б р о н к а (быстро, потом замедляя). Что ты так задумался и вперился в синюю даль, даль снега, и в те черные поля, на которых прорастает зеленая озимь, когда снег стает...
К а з и м и р (будто эхо). Когда снег стает...
Б р о н к а. Казя, ты меня вправду любишь?
К а з и м и р. Люблю!
Б р о н к а. Но ты знаешь, я только Тадеуша люблю?
К а з и м и р. Знаю.
Б р о н к а. И ты так красив, что мог бы мною пренебречь, если бы взаимна была тебе?
К а з и м и р. А, да, пренебрег бы тобой, если бы хоть одним, одним движеньем ты выразила мне взаимность.
445
Б р о н к а. Но если бы я очень, очень попросила тебя о чем- то, в состоянии ли ты исполнить?
К а з и м и р. Что?
Б р о н к а (испытующе). Даже то?
Мгновенье молчания, смотрят долго друг на друга.
К а з и м и р (задумчивый). Все, все.
Б р о н к а (вдруг). Где лыжи?
К а з и м и р. Зачем лыжи?
Б р о н к а. Для виду, для виду...
К а з и м и р. Хорошо. Как хочешь.
Б р о н к а. Пусть будет так.
К а з и м и р. Гм. Пусть будет.
Б р о н к а (с величайшим изумлением). Должно стать?
К а з и м и р. Да! (Улыбается.) Но зачем приказала созвать рыбаков? На что люди? Факелы?
Б р о н к а (смотрит на К а з и м и р а). Правда, правда! Ведь все это можно так сделать, что и знать никто не будет. Ха, ха, ха, что за глупая мысль! Готовы еще вытащить человека в последнее мгновенье. – Ха, ха, ха – ох, что за глупую комедию продиктовало мне мое растерзанное сердце... (Звонит.)
Сцена VIII
Входит Л а к е й.
Л а к е й. Что угодно барыне?
Б р о н к а. Скажи, ловли рыб сегодня не будет. Завтра утром – завтра утром – понимаешь?
Л а к е й (удивленный). А уж все приготовлено.
Б р о н к а. Это очень хорошо. Но завтра утром будет ловля рыб – ха, ха, необыкновенных рыб...
446
Л а к е й. Значит, факелы не нужны?
Б р о н к а. Разве меня ты еще не понял?
Л а к е й. Понимаю, барыня. Но пруд уж разметен.
Б р о н к а. Очень хорошо.
Л а к е й. Проруби прорублены.
Б р о н к а. Еще лучше.
Л а к е й. Значит, людей отпустить?
Б р о н к а. Ведь я тебе это уж тысячу раз сказала.
Л а к е й кланяется и выходит.
Сцена IX
К а з и м и р. Значит, пойдем?
Б р о н к а. Пойдем! – Таде ведь все равно, здесь ли, там ли скучать? (Смеется истерически.)
К а з и м и р. Совершенно верно – ну, а моя особа удивительным образом покроет странный и в то же время обыкновенный случай, что два человека оказываются в проруби... (Смеется.) Даже завещания писать не нужно...
Б р о н к а (собирается нервно). Ха, ха, ха – без завещания, без завещания... Ты уж готов?
К а з и м и р. Давно.
Б р о н к а. Пойдем, пойдем... (Всматривается вокруг, взором прощается с комнатой – выходят.)
Сцена X
Сцена мгновенье пустая. Входит М а к р и н а,
оглядываясь по всем углам.
М а к р и н а. Пошли, уж пошли... Моя жатва... моя жатва-одну несли на моих руках... теперь другую ... другую... (Подходит к оттоманке, обходит медленно вокруг комнаты.) Тут си-
447
дел тот любимый, белый голубок, тут... Я ее больше всего любила... (Дальше идет, по пути дотрагивается до мебели.) Здесь... здесь моя голубка хоронила свои слезы. (Подходит к креслу.) Здесь еще сегодня утром сидела Бронка... Бронка... Бронка... И не вернется уж, не вернется... И тот красивый сокол не вернется... Так должно было стать... Белое виденье матери ее по дому ходит и зовет... зовет... Не вернутся уж, не вернутся уж никогда... А теперь уж я тут останусь. (Садится неподвижно и остается.)
К о н е ц д р а м ы