Т. 12. Русалия

Христиан Дитрих Граббе

ШУТКА, САТИРА, ИРОНИЯ

И НЕЧТО ПОГЛУБЖЕ

Комедия в 3-х действиях

Действующие лица

Б а р о н ф о н Г а л ь д у н г е н

Л и д д и, его племянница

Г-н ф о н В е р н т а л ь

Б а р о н ф о н М о р д а к с

Г о с п о д и н М о л ь ф е л ь с

Т р у т к а, поэт

Д е р е в е н с к и й б а к а л а в р

Т о в и я, мужик

Б о г у м и л, его сын

М а р г а р и т а, служанка жены судьи

К о н р а д, кузнец

Ч е т ы р е н а т у р а л и с т а

Ч ё р т

Б а б у ш к а Ч ё р т а

Ц е з а р ь Н е р о н, ее прислужник

Г р а б б е, автор комедии

Т р и н а д ц а т ь п о р т н ы х и д р у г и е в т о р о с т е п е н н ы е л и ц а.

Действие происходит в деревне барона

и в окрестностях.

263

ДЕЙСТВИЕ 1

Сцена 1

Комната Б а к а л а в р а. Б а к а л а в р сидит за столом

и из большой бутылки наливает стакан за стаканом.

Б а к а л а в р. Utile cum dulcí, – водка с сахаром! Скверный день предвидится для меня сегодня, мне предстоит вбить в деревенских мальчиков первое склонение имен существительных. Деревенские мальчишки и первое склонение! Это все равно, как если бы ворон должен был надеть чистую рубаху! (Смотрит в окно.) Чёрт возьми, ведь это идет рябой Товия с своим глупым пузырем. Чёрт бы тебя побрал. Куда тут спрятать водку? Живей, живей! спрячем-ка ее в брюхе. (Выпивает бутылку чрезвычайно быстро.) Ну, такого глотка не постыдился бы сам Песталоцци! А пустую бутылку прочь в окошко!

Входят Т о в и я с Б о г у м и л о м.

Т о в и я. Как изволили почивать, г-н бакалавр?

Б а к а л а в р. Спасибо, кум, спасибо! Как поживают ваши, хорошо?

Т о в и я. Э, ничего! Жена будто и здорова, а вот моя самая лучшая свинья лежит в предсмертных судорогах. Хрюкает и стонет, как старый мужик.

Б а к а л а в р. Жаль, жаль и свиньи, и старого мужика.

Т о в и я. А как там на политическом горизонте, г-н бакалавр? Что пишут свежие газеты? Что греки – победили? Прогнали, наконец, исконного врага.

Б а к а л а в р. Обстоятельства не слишком плохи. «Гамбургская Независимая» опять убила 30 000 турок, а «Нюренбергский Корреспондент» по-прежнему без устали продолжает насиловать греческих девушек благороднейших семейств. Передают также на ухо из наиболее достоверных источников, будто разбитая армия Ипсиланти в большом сражении 25-го числа будущего месяца одержала громадную победу.

Т о в и я (задрав нос и разинув рот). 25-го числа будущего ме...?

264

Б а к а л а в р. Не удивляйтесь, г-н Товия. Курьеры ездят быстро. Улучшенные дороги, улучшенные дороги!

Т о в и я. Господи Иисусе! Я хоть перед смертью хотел бы увидеть такой почтовый тракт, по которому курьер проезжает за месяц вперед.

Б а к а л а в р. Действительно, у нас что-либо подобное случается редко. Но, однако, г-н Товия, вы по собственному опыту должны знать, что хороший конь по хорошей дороге обыкновенно часовой путь проходит в полчаса. Так вот представьте вы себе коня все лучшего, дорогу все исправнее, и тогда сделается совершенно естественным, что ваша лошадь пройдет свой путь в четверть часа, в десять минут, в одну минуту, в ничто, в совершенное ничто и, наконец, в меньше, чем ничто! Уразумели?

Т о в и я. Уразуметь-то я уразумел, но чтобы понять, – так чтоб меня чёрт побрал, всё ничего не понимаю.

Б а к а л а в р. Если вы меня уразумели, то вовсе не важно, чтобы вы еще при этом меня и поняли! Но, однако, как сказал Цицерон Цезарю, эй, а что это ты там вытаскиваешь из кармана?

Т о в и я. Именно то, за чем я и зашел к Вам с Б о г у м и лом. Жена велит вам очень кланяться и просить, чтобы вы не пре небрегли этой колбасой.

Б а к а л а в р. Чтобы не пренебрег? (Хватает колбасу и съедает.)

Т о в и я. Видите ли, у нашего Богумила завелись червяки и поэтому моя жена думает, что из него выйдет со временем ученый. Правда, Богумил, ты хочешь быть ученым?

Б о г у м и л. Да, у меня завелись червяки.

Б а к а л а в р. Можете быть уверены, кум, что я сумею оценить многообещающие наклонности полного надежд вашего сына.

Т о в и я. Так вот мы, я и жена, и хотим, чтобы вы его взяли к себе и, говоря со всем нашим почтением, выучили его пастором. Нам так хотелось бы, говоря со всем почтением, видеть его

265

на кафедре. В благодарность за ваши труды мы готовы присылать вам ежегодно на Мартына девять жирных гусей и бочонок водки.

Б а к а л а в р. Бочонок? И полный до краев?

Т о в и я. Даже выливаться будет, г-н бакалавр.

Б а к а л а в р. Что ни шаг, то водка. Ваш сын – один из гениальных умов. Я посвящу его не только в глубочайшие тайны догматики, гомилетики и других побочных подразделений, но, кроме того, и в главные пластические, идиллические и мефитические знания наших деревенских казнодеев, как то: колотье свиней, резку коров, накладывание навоза. А чтобы доказать вам, как близко я принимаю к сердцу успехи Богумила, я еще сегодня пойду с ним в замок, чтобы представить его прибывшей вчера молодой баронессе и ее дяде и выставить его как величайшего гения. Быть может, они дадут мне экстренное пособие на ведение дальнейших занятий.

Т о в и я. О, сделайте это, г-н бакалавр! Только прошу вас: не мучьте слишком много мальчика наукой. У меня есть пара волов, которые должны тянуть головой, так мне известно, что значит головой работать. Счастливо оставаться. (Уходит.)

Б а к а л а в р (Б о г у м и л у). Иди ж теперь сюда, осел, и слушай, что скажу. Я хочу научить тебя, как должен ты держать себя в замке, чтобы произвести впечатление гениального человека. Одно из двух: или держи язык за зубами, тогда подумают: «Чёрт его возьми, у этого, должно быть, есть много, о чем молчать, если он не обмолвился ни одним словом», или говори безумные вещи, так как тогда будут думать: «Чёрт его возьми, он, вероятно, высказывает глубокие мысли, если уж мы, которые всё-таки всё понимаем, не поняли ровно ничего». Можешь также есть пауков или глотать мух: «Чёрт его возьми, – удивятся тогда –это, должно быть, великий человек (или, как было бы вернее относительно тебя, великий юноша), если он не брезгует мухами и пауками». Говори теперь, животное, которому совету ты последуешь?

Б о г у м и л. Я хочу держать язык за зубами.

266

Б а к а л а в р. Ну, мне всё равно, держи его хоть руками. Это даже будет выглядеть более аллегорически и не будет лишено поэзии. Кроме того, не могу не порекомендовать тебе одной не обходимой вещи: от времени до времени ты должен проявлять нечто вроде гениальной рассеянности. Сделаешь ты это, мой Б о г у м и л, приблизительно так. Выходя из дому, ты возьмешь в карман для часов дохлую кошку. Потом, когда ты будешь прогуливаться с какой-нибудь красивой барышней или считать с ней звезды на небе, ты вытащишь из кармана и поднесешь себе к носу дохлую кошку, как бы собираясь в нее чихнуть. Барышня, разумеется, побледнеет, как мертвец, и крикнет: «Дохлый кот!». А ты в рассеянности скажешь: «Ах, Боже мой, я думал, что это звезда с неба». Видишь ты, уродина, такие вещи приносят славу оригинальности.

Бьет его по лицу.

Б о г у м и л. Ай! ай! ай!

Б а к а л а в р. Не ори, щенок! Utile cum dulci. Знай, что это составляет одну из тонкостей моей воспитательной системы. При каждой интересной науке я отбиваю на лице ученика пронизывающую все его кости оплеуху. И если он когда-нибудь вспомнит ее, в его памяти воскреснет и наука, которой сопутствовала оплеуха. Ну, а теперь марш в замок. Обмакни-ка в чернильнице перо и проведи им наискось по лицу и через нос толстую чернильную линию. Пусть благородные господа видят даже на моем лице следы моего рвения.

Б о г у м и л проводит по его лицу толстую черту, и оба они уходят.

Сцена 2

Ясный теплый солнечный день. Чёрт сидит на пригорке

и замерзает.

Ч ё р т. У, холодно! Ой, холодно! В аду теплей! Хоть моя сатирическая бабушка сшила мне семь теплых рубах, – так как число семь всего чаще повторяется в Библии, – семь теплых плащей и семь теплых штанов, а всё-таки холодно! Ой, холодно! Если бы можно было хоть деревьев накрасть, или лес под-

267

жечь, лес поджечь! Эх, сто ангелов, ведь это было бы нечто не вероятное, если бы вдруг чёрт замерз! Деревьев накрасть, лес поджечь, поджечь, накрасть... (Замерзает.)

Входит Н а т у р а л и с т, занятый собиранием растений.

Н а т у р а л и с т. Ей-Богу, в этих местах попадаются редкие растения. Господи, Боже мой, кто это лежит там на земле? Мертвый человек и, как кажется, основательно замерзший. Вот оказия! Чудо, если только бывают чудеса! Сегодня у нас второе августа, солнце печет, кажется, дождался я самого жаркого дня в моей жизни, а этот человек, вопреки всем правилам и выводам ученых людей, осмеливается замерзнуть самым бессовестным образом! Нет, это невозможно! Нужно поскорей надеть очки! Очки надел, а этот негодяй всё-таки замерз. Небывалый случай, необыкновенный! Нужно его показать коллегам.

Берет ч ё р т а за ворот и тащит за собой.

Сцена 3

Зал в замке. Ч ё р т лежит на столе. Его окружают

четыре натуралиста.

1-й н а т у р а л и с т. Вы должны согласиться со мной, господа, что тело этого покойника чрезвычайно запутанная проблема.

2-й н а т у р а л и с т. Это затянется. А хуже всего то, что его теплые одежды представляют такой бесконечный лабиринт, что даже путешественник Кук, который объехал весь свет, не мог бы их расстегнуть.

1-й н а т у р а л и с т. Вы должны согласиться со мной, что это – человек.

3-й н а т у р а л и с т. Разумеется. Ведь он имеет пять пальцев и не имеет хвоста.

4-й н а т у р а л и с т. Нужно только решить вопрос: что это за человек?

1-й н а т у р а л и с т. Верно! Приступая, однако, к исследованиям, никогда нельзя сказать, что ты достаточно осторожен.

268

Поэтому, несмотря на то, что день ясный, я советую зажечь свечи.

3-й н а т у р а л и с т. Совершенно справедливо, коллега!

Зажигают свечи и ставят возле Чёрта на столе.

1-й н а т у р а л и с т (после долгого молчания, во время которого все четверо с напряженным вниманием присматриваются к чёрту). Господа, я думаю, что в вопросе об этом загадочном трупе я, наконец, дошел до искомой ясности суждения и надеюсь, что не ошибаюсь. Заметьте, прошу вас, этот вздернутый нос, эти широкие одутловатые губы, заметьте, говорю я, эту решительно не поддающуюся подделке печать божественной тривиальности, разлитую по всему лицу, и вы перестанете сомневаться, что перед вами лежит современный рецензент, притом один из типичнейших.

2-й н а т у р а л и с т. Дорогой коллега, я решительно не могу согласиться с вашим чрезвычайно быстро высказанным мнением. Не говоря уже о том, что современные рецензенты и особенно театральные критики, по моему мнению, скорей простодушно наивны, чем тривиальны, я не нахожу в лице покойника ни одной из только что перечисленных черт. Наоборот, я скорее вижу в нем нечто девственное!... Эти кустистые нависшие брови свидетельствуют о болезненной женской стыдливости, которая старается скрыть даже свой взгляд; нос же, который вы находите вздернутым, мне кажется как бы отогнутым из любезности для того, чтобы жаждущему любовнику угодить возможно большим местом для поцелуя. Одним словом, если только признаки не обманывают меня, мы имеем дело с дочерью пастора.

3-й н а т у р а л и с т. Я должен признаться, что эта ваша гипотеза мне кажется несколько смелой. Что касается меня, то я допускаю, что покойник – чёрт.

1-й и 2-й н а т у р а л и с ты. Это ab initio невозможно, так как чёрт не подходит к нашей системе.

4-й н а т у р а л и с т. Не ссорьтесь, уважаемые коллеги. Я хочу высказать вам свое мнение и готов биться об заклад, что вы

269

мне будете аплодировать. Заметьте это неслыханное уродство, которое, кажется, нахально бьется в каждой черте этого лица, и вы должны будете согласиться, что такое чудовищное уродство не существовало бы, не будь немецких писательниц.

О с т а л ь н ы е т р о е. Да, это немецкая литераторша. Мы уступаем перед силой справедливых аргументов.

4-й н а т у р а л и с т. Благодарю вас, коллеги! Но что это? Вы заметили, господа, что с тех пор, как мы пододвинули ей к носу огонь, покойница начинает шевелиться? Вот у нее корчатся пальцы – движется голова –открываются глаза, она жива!

Ч ё р т (поднимаясь на столе). Где я? У-у, я все еще мерзну! (К н а т у р а л и с т а м.) Господа, я вас попрошу, закройте оба окна; я не выношу сквозняка.

1-й н а т у р а л и с т (закрывая окно). У вас, сударыня, вероятно больные легкие?

Ч ё р т (слезая со стола). Не всегда! Когда я сижу в хорошо натопленной печке, тогда нет.

2-й н а т у р а л и с т. Что такое? Что? Вы, сударыня, сидите в натопленной печке?

Ч ё р т. Я имею обыкновение иногда сидеть там.

3-й н а т у р а л и с т. Редкая привычка! (Старательно записывает.)

4-й н а т у р а л и с т. Ведь вы, сударыня, писательница? Или нет?

Ч ё р т. Писательница? Это еще что такое? Этих женщин чёрт иногда бесит, но да сохранит Бог чёрта от того, чтобы они стали чертями.

Н а т у р а л и с ты (все вместе). Так значит чёрт? (Хотят убежать.)

Ч ё р т (в сторону). Ну, теперь я должен врать, врать, сколько влезет! (Громко.) Господа, господа, куда же вы? Успокойтесь, пожалуйста! Я думаю, вы не станете же убегать от маленькой шутки? Я позволил себе пошутить над собственным именем.

270

(натуралисты возвращаются.) Меня зовут Чёртом, но я не чёрт.

1-й н а т у р а л и с т. С кем же мы имеем удовольствие...

Ч ё р т. Теофил Христиан Тейфель, каноник при дворе князя X., почетный член Общества распространения христианской религии среди евреев, кавалер папского ордена за заслугу. Орден я получил недавно, именно в средние века, за поддерживание всякой сволочи в постоянном страхе.

3-й н а т у р а л и с т. В таком случае вы в очень уж почтенном возрасте

Ч ё р т. Ошибаетесь. Мне около 11-и лет.

3-й н а т у р а л и с т (ко второму). Э, да это величайший враль, какого только я видел когда-либо!

2-й н а т у р а л и с т (третьему). Как таковой, он будет очень нравиться дамам. Чёрт всё ближе подвигается к свече и, наконец, всовывает палец в пламя.

1-й н а т у р а л и с т. Господи Боже, г-н каноник, вы держите палец на огне!

Ч ё р т (в смущении отдергивая руку). Да, я люблю иногда подержать палец на огне.

3-й н а т у р а л и с т. Редкий случай! (Старательно записывает.)

Входят Б а р о н, Л и д д и, В е р н т а л ь и Т р у т к а.

4-й н а т у р а л и с т. Ах, г-н Б а р о н и с ним всё общество!

1-й н а т у р а л и с т (обращаясь к входящим). Господа, позвольте вам представить каноника Теофила Тейфеля, который в средние века получил от папы орден за гражданские заслуги; охотно сидит в хорошо натопленных печках и с удовольствием держит палец в огне.

Т р у т к а. А, г-н каноник, вы появились очень кстати, чтобы обручить прелестную Лидди с г-ном фон Вернталем.

271

Ч ё р т (в смущении). Обручить? Я? (Вполголоса.) Разрази меня гром. Я не знаю церковных формул!

Л и д д и. Не говорите так страшно, каноник! Мы можем подождать с обручением еще добрых несколько месяцев.

В е р н т а л ь. Как можете вы приказывать мне так долго ждать эту руку, которую я с такой тоской прижимаю к губам?

Л и д д и (отдергивая руку). Г-н ф о н В е р н т а л ь, оставьте меня в покое! Я так не люблю ваших шуток.

В е р н т а л ь. О, дорогая Л и д д и, я благодарю вас так безгранично, что...

Б а р о н (спешит угостить его табаком). Не угодно ли табачку, г-н ф о н В е р н т а л ь. (В е р н т а л ь нюхает и чихает.)

Ч ё р т в это время опять подошел к огню и воткнул палец.

Н а т у р а л и с ты (которые следили за каждым его движением, вскрикивают в один голос). Смотрите, смотрите, господа, каноник опять держит палец в огне.

Ч ё р т. А, если так!.. (Правой рукой вырывает у себя левую руку, бьет ею натуралистов и прогоняет их за дверь; потом прикрепляет руку и возвращается к обществу.)

Т р у т к а. Сударь, сударь! Что вы прикажете думать о себе? Вы вырываете руку, а потом снова надеваете ее, как чулок. Ей- Богу, в поэзии это было бы слишком смелым, а что же в действительной жизни!

Ч ё р т. Вас пугают мелочи! Ничего, кроме маленькой ловкости! Я учился в ххх университете, где на лекциях можно между прочим почерпнуть сведения и касательно таких вещей.

С л у г а (в двери). Бакалавр желает, чтобы его допустили сюда. Он привел с собой гения, которого хочет представить.

Б а р о н. Скажи этому пропойце, чтобы убирался он вместе со своим гением ко всем чертям.

Л и д д и. Дядя, вы портите наше развлечение. Бакалавр – самая веселая шельма из всех, какую я знала, а при своей глупости, в которой его подозревают, он великолепно знает, что

272

делает. Он отыскал, вероятно, на деревне какого-нибудь отчаянного дурака и представит его нам как великого поэта, причем самым бессовестным образом будет сравнивать его с Гомером и Ариостом.

Б а р о н. Ну, так пусть войдет. (Слуга уходит.) Но вы, г-н каноник, немножко прижмите его!

Ч ё р т. Я уж его заберу на молитву, Барон.

В е р н т а л ь (Л и д д и). И всегда вы каждому...

Б а р о н. Табачку, г-н фон Вернталь?

В е р н т а л ь нюхает и чихает.

Л и д д и. Бакалавр наверно принес с собой новый запас селедок.

Т р у т к а. Ах, эти проклятые сельди! (Выходит, нахмурившись.)

Б а р о н. Что означают эти сельди, несносная племянница? Трутка очень заметно обиделся.

Л и д д и. Терпение, дорогой дядя! Ты скоро узнаешь из уст самого Бакалавра.

Входят Б а к а л а в р и Б о г у м и л.

Б а к а л а в р (с глубоким реверансом). Имею честь, а также...

В е р н т а л ь. Бог ты мой! Что это за странная клякса у вас на лице, г-н бакалавр?

Б а к а л а в р (деланно улыбаясь). У меня? Клякса? Неужели? Вы сами, господа, можете оценить, что такое прилежание – старание...

Л и д д и. Не беспокойтесь! Мы знаем, что это значит. Вчера после заката солнца вам, вероятно, пришла в голову какая-нибудь великая мысль, и так как у вас под руками белой бумаги не оказалось, вы быстро записали свою мысль на лице.

Б а к а л а в р. Вы угадываете очень недурно...

273

Л и д д и. Или, может быть, вы случайно взглянули в зеркало и собственная физиономия показалась вам слишком отвратительной, так вы ее перечеркнули.

Б а к а л а в р. Ах, вы становитесь колкой, очень колкой. Чернила – это подлинная кровь сердца ученого, и горе тому ученому, у которого кровь сердца ляжет на лице, ибо это выглядит противно, некрасиво и делает чёрные пятна.

Б а р о н и В е р н т а л ь. Потешный педант!

Л и д д и (шепотом бакалавру). Шутки в сторону! Старуха Мария получила деньги?

Б а к а л а в р. Да, барышня, и при этом она плакала от радости.

Л и д д и. Тише! Вот вам еще один луидор. И скажите ей, что я сама сегодня вечером зайду к ней.

Ч ё р т, который в это время опять подошел к огню, начинает плакать и всхлипывать.

Б а р о н. Смотрите, что это сделалось с каноником? Всхлипывает, как маленькое колесо.

В е р н т а л ь. Действительно, у него по щекам струятся слезы.

Б а к а л а в р. Каноник?! Богумил, поклонись!

Л и д д и. Что с вами, дорогой каноник?

Ч ё р т. И вы еще можете спрашивать? Здесь произошло нечто благородное.

Б а р о н. Нечто благородное?

Б а к а л а в р. Г-н каноник не ошибается, Лидди дала мне сейчас луидор для больной Марии.

Ч ё р т. Ведь я сказал!

В е р н т а л ь. И поэтому вы начали плакать?

Ч ё р т. Да, это меня настроило меланхолически.

Л и д д и. Успокойтесь. Это не повторится уж скоро.

Б а р о н. Это что-то очень странное у вас, каноник.

274

В е р н т а л ь. Что же вы скажете на это, г-н бакаалавр?

Б а к а л а в р. Уважаемый каноник, вероятно, очень чувствительно настроен.

Б а р о н. «Чувствительно настроен?» Откуда вы выкопали это пошлое выражение?

Б а к а л а в р. Я его вычитал в великосветской газете.

Б а р о н. Великосветская газета? А у вас она откуда?

Л и д д и. А теперь, дядя, помните вы сельди, от которых убежал эстетический Трутка?

Б а к а л а в р. Видите ли, барон, это дело приблизительно таково. У меня в городе есть дальний родственник, г-н Пфенигшлюкер, который торгует дратвой, резными камнями, оружием, рыбой и старыми штанами. Торговля очень прибыльная.

Б а р о н. Верим охотно.

Б а к а л а в р. Так вот этот-то человек имеет обыкновение присылать мне через каждые две недели сверток полусгнивших селедок, за которые я плачу смешную цену, 14 грошей. Каждую селедку купец старательно завертывает в чистые листы самых скверных стихов и газет. Таким образом, я бываю всегда более или менее знаком с нашей современной литературой.

Б а р о н. Ха, ха, ха! Селедочная литература!

Б а к а л а в р. Этим манером я получаю стихи Августа Куна, рассказы Круга фон Нидда, звуки варгана или лиры Теодора Гелля, а также трагедии некоего г-на фон Гоувальда.

В е р н т а л ь. Бог ты мой, все – дамские писатели, все –любимые дамами авторы.

Л и д д и. Г-н фон Вернталь, если называть бездарнейших писак, как это теперь в моде, писателями для дам, – это не значит сказать комплимент нашему полу.

Б а р о н. Не сердись, Лидди, на г-на Вернталя. Подумай только: Гоувальд! Остроумный, печальный и больной Гоувальд, обернутый вокруг селедки! Что за унижение!

275

бакалавр. Это не унижение, барон, а улучшение! Почтенному писателю хотелось иногда сатиры. Недавно он написал пародию на «Вину», которая, несмотря на все свои недостатки, кажется мне еще слишком хорошей, чтобы рецензенты могли понять ее. Труд г-на Гоувальда назывался, если память меня не обманывает, «Мышеловкой» и имел в самом деле много тривиальности, но ни крупинки соли. С того же времени как мои селедки сжалились над ним, он пропитался солью насквозь, так что даже Мюльнер, если бы взял его в рот, должен был бы воскликнуть: «За всю мою жизнь я ничего не пробовал такого соленого».

Б а р о н. Брависсимо, бакалавр! Вы мне нравитесь! Но, скажите, как вы, сидя в деревне, доходите до этих сатирических воззрений на современную литературу?

Б а к а л а в р (кланяясь в сторону Л и д д и). Вот моя учительница. Когда прошлой зимой барышня болела, я каждый вечер читал ей новые произведения, и хотя она тогда приказала сжечь большинство книг, я всё-таки многим воспользовался.

Л и д д и. Вы мне делаете слишком много чести, г-н бакалавр!

Во время всего этого разговора Чёрт проскользнул в сторону. С злорадной улыбкой он изломал один из стульев, бросил обломки в камин, развел огонь, поставил перед камином ширмы и спрятался за ними.

В е р н т а л ь (заметивший первый отсутствие ч ё р т а). Но куда же девался наш каноник?

Б а р о н. Должно быть, сбежал. Может быть, и он один из числа этих писак.

Б а к а л а в р. Да, да, вероятно, и он когда-нибудь будет обернутым вокруг гнилой селедки.

Б а р о н (сердито). Всю июльскую книжную ярмарку следовало бы обернуть вокруг этих сельдей! Еврейские пузыри, всё воспитание которых состоит в пожирании свинины, взбираются на судейские трибуны и не только восхваляют до небес банальных лавочников, но еще осмеливаются затрагивать своими похвалами достойных всякого уважения людей! (Л и д д и

276

разговаривает в стороне с В е р н т а л е м. Барон разражается еще сильнее.) Кузнецы рифмы, глупые до такой степени, что если какой-нибудь их свисток дойдет до публики, эти ослы поднимают себе цену и называются хорошими поэтами; актеры, такие скучные, что все аплодируют от радости, когда они уходят со сцены, присваивают звание интеллигентных артистов; бездарности, с голосами острыми до того, что ими можно было бы резать хлеб, называются у нас истинными драматическими певцами! Муза трагедии сделалась шляющейся девкой, которую берет первый встречный сопляк и плодит с ней пятиногих уродов-телят, таких отвратительных, что я должен жалеть несчастного, который их создал. Слова «гениальный», «остроумный», «глубоко чувствующий» так опошлены, что предвижу время, когда для посрамления в глазах всей страны будут на виселице самого отчаянного мерзавца прибивать надпись: «№1 – остроумный, чувствительный, знаменитый, гениальный!». О, когда же придет, наконец, великий гений, от головы до пят покрытый панцирем божественной силы, который, сжалившись над немецким Парнасом, прогонит этот сброд обратно в болото, из которого он выполз!

Б а к а л а в р. Этот гений пришел, барон: вот он стоит перед вами; этот гений – Богумил.

Л и д д и (хохочет). Так это он!

Б а к а л а в р. Это он, многоуважаемая, это он! Он недавно у своей собственной матери выбросил за окно все горшки.

Л и д д и. Богумил, ты – гений?

Б о г у м и л. Я – я – я...

Б а к а л а в р. Изумляйтесь, сударыня, присутствию мысли, с каким он принимает живописную позу! Как чудесно он царапает виски! Ведь это точная проза Гогартовского «плачущего уличного мальчика». Я всегда говорил, что в Богумиле дремлет большой талант к художественной драме.

Б а р о н. Художественная драма, бакалавр? Что это такое?

Б а к а л а в р. Художественная драма – новость, барон. Дитя, которое охотно играет красками, радуется, когда находит их.

277

Смысл этих драм состоит в том, что всё в них должно быть художественным, начиная от действующих лиц, скорее наивных, дуралесов, получающих имена рыцаря Нанни, Ван Дика, Спинарозы, маркиза ди Сорренто и т. д.

Б а р о н. Что вы скажете, г-н фон Вернталь, на эту характеристику художественных драм?

В е р н т а л ь. Я боюсь, что бакалавр представляет их себе более художественно, чем было это в намерениях автора.

Л и д д и. Господа, вы не замечаете, что в комнате становится невозможно душно?

В е р н т а л ь (который уже несколько раз вытирал пот со лба). О да, чувствуется сильно увеличивающаяся жара. Почти получается впечатление, будто в комнате натоплено.

Б а р о н. Откуда же? Разве солнце топит печи.

Л и д д и. Скажи, Богумил, кто из них прав?

Б о г у м и л. Да.

Л и д д и. Ой, бакалавр, ведь это невозможный дурак!

Б а к а л а в р. Дурак – гений, каких очень много в наше время. Он хочет быть понятым, он имеет глубину. Его произведения не бывают обернутыми вокруг гнилых селедок.

Л и д д и. Это говорит в его пользу и, по крайней мере, свидетельствует, что он еще ничего не написал.

В е р н т а л ь (Б а р о ну). Господа, заметьте этот дым в комнате? Он-то уж, вероятно, не от солнца происходит.

Ч ё р т (начинает петь в камине за ширмами на мотив рыбачьей песни Гете)

Ах, если б знал ты, как приятен

Чёрту жар огня...

(Протягивает последнюю ноту.)

Б а р о н. Чёрт возьми, ведь это голос кавалера папского ордена!...

278

Б а к а л а в р (бежит за ширмы, но тотчас же возвращается в величайшем ужасе). Ну, ну! – что это творится!? Волосы поднимаются у меня на голове. Г-н каноник сидит в камине среди пылающего огня, глотает раскаленные угли и тянет такие трели, что упаси нас, Господи!

Все. Что такое?! Быстро отодвигают ширмы: видно, как чёрт вылезает из камина.

Б а к а л а в р. Смотрите, смотрите, господа, откуда он вылезает! О!

Б а р о н (Ч ё р т у). Чёрт возьми, что за выходка? Вы с ума сошли? Сидеть в камине? Угли гло...

Ч ё р т (в сторону). Ну, теперь нужно быть на вершине своей славы и выворачиваться своим медным лбом. (Б а к а л а в р у) Ты, чёртов хомяк! Как ты смеешь говорить, что я сидел в камине!

Б а к а л а в р. Господин...

Ч ё р т. Теперь я непоколебимо верю, что пятьдесят бочек Данаид были пятьюдесятью Б а к а л а в рами, так как всё должно наполниться, только такой истый труженик по части выбивания оплеух на детских лицах, как ты, никогда не наполнится. Каким образом, спрашиваю я тебя, бутылочная ты пиявка, мог бы видеть меня в камине, если б ты не был пьян до бессознания? Знай, что я сидел перед камином и дул в огонь.

Б а к а л а в р. Вот тебе и раз, г-н каноник!

Ч ё р т. Что!? Ты у меня еще будешь разговаривать? Ты...

Л и д д и. Тише! Довольно уж этой брани.

Б а р о н. Скажите, пожалуйста, чем вы натопили камин?

Ч ё р т (с видимым удовольствием). Прекрасным креслом, которое стояло там в углу.

Л и д д и. Это было лучшее кресло в доме.

Ч ё р т. Неужели? О, мои предчувствия! (Радуется.)

Б а р о н. А что если бы этого мошенника бросить в собачью яму?

279

В е р н т а л ь. Я ничего не имел бы против этого.

Л и д д и. Но, дядя! Этот человек только теперь начинает интересовать меня. Я прошу, прикажи ему дать комнату в замке. За кресла, которые он изломал, я охотно заплачу.

Б а р о н. Ох, женщины! Вам каждое сумасбродство тотчас же забивает голову! (Ч ё р т у) Если вам угодно остаться – в вашем распоряжении прекрасная комната.

Ч ё р т. Я принимаю ваше предложение и благодарю от всего... (В сторону.) Что? Благодарить? Ведь это будет благородно! (Вслух.) Мне ваше предложение нужно так, как собаке пятая нога. Наконец, как можно принимать у себя в доме совершенно чужого человека, о котором ровно ничего не известно? Это скорее глупо, чем неосторожно! Но все равно. Где же тот дурак, который укажет мне мою комнату? (Уходит.)

Б а р о н (Л и д д и). Ну, твоего гостя с кашей не съешь.

Л и д д и. Скажи лучше, которого и огонь не возьмет.

Б а р о н. Я боюсь, моя девочка, что ты и часа с ним не выдержишь.

Л и д д и. Об этом не беспокойся.

Б а р о н. Он готов с своим высокомерием перейти всякие границы.

Л и д д и. Тогда я велю выбросить его вон.

Б а р о н. О, ты всегда найдешь, что сделать. Твою руку. Мы велим подать нам кофе в саду.

Л и д д и. Я сейчас приду.

Б а р о н и В е р н т а л ь уходят.

(Б а к а л а в ру) Прошу вас: мелочь на утоление жажды. Не стесняйтесь, я знаю вашу слабость. Но вы сейчас же отнесите Марии луидор.

Б а к а л а в р. Сию минуту, барышня.

Л и д д и. До свидания. (Уходит.)

280

Б а к а л а в р. Божественная девушка! А ты, мой Богумил, что скажешь? Тебя узнали, бедный мальчик. Радуйся, так везло всем великим умам. Даже Солон, Платон, Картуш, Робеспьер, Генрих IV и Калигула испытали подобную судьбу. Пойдем, мальчик, пойдем! Я запру тебя на четыре дня в каморке и не дам ничего есть: это, быть может, сделает тебя еще более сосредоточенным, чем ты уже есть.

Б о г у м и л орет, выходит с Б а к а л а в р о м.

Сцена 4

Другая комната в замке. Входит Ч ё р т.

Ч ё р т. Подожди же, барон. Ты мне дал комнату в замке – я тебе отомщу. Лидди хочет выйти замуж за Вернталя и должна будет надеть чепец – сумею помешать этому – или я не чёрт! Я не понимаю, что это значит, щекочет у меня где-то на душе. Меня охватывает какое-то сомнение – какое-то сожаление – какая-то грусть! Бог меня возьми! неужели у меня с копыта слетела подкова? (Разворачивает платки, которыми у него были обернуты ноги.) Ох, даже слишком верное предчувствие. Подкова совершенно стерлась. Я еле могу ступать на копыто. Ой, ой!... Нечего делать, надо превозмочь себя и послать за кузнецом. (Хлопает в ладоши.) Эй! кто там?

С л у г а. К вашим услугам, сударь.

Ч ё р т. Послушай-ка, любезный. Есть тут на деревне кузнец?

С л у г а. Целых два, сударь.

Ч ё р т. Ну, так иди и приведи мне того, который меньше смеется.

С л у г а. О, в таком случае я приведу толстого Конрада; он совсем осовел с тех пор, как исправили шоссе. (Уходит.)

Ч ё р т. Бедный я, бедный! Как тут ловчее объяснить, почему у меня лошадиная нога? Несчастный я, несчастный... Но вот он уж идет. Смелей! Смелее!

К у з н е ц. Вы приказали...

281

Ч ё р т. Так вы этот... этот...

К у з н е ц. Я кузнец из деревни. А где ж лошадь, которую нужно подковать?

Ч ё р т (вспыхнув). Послушайте, я не... (Прикрывает рукой рот.) Осторожнее, голова! Прошу вас, садитесь, г-н кузнец, очень прошу. Вы женаты?

К у з н е ц. Разумеется.

Ч ё р т. Ваша жена, вероятно, превосходная женщина?

К у з н е ц (вздыхая). Ну, у каждого свои изъяны.

Ч ё р т (тоже вздыхая). Ах, да.

К у з н е ц (вставая). Будьте добры, скажите мне...

Ч ё р т. Ах, вы торопитесь, вам очень некогда... Вы – отец семейства! Носите сапоги! Имеете ноги! (Застегивает у него жилетную пуговицу.) И у меня тоже, и у меня тоже нет лошадиных ног.

К у з н е ц. Верю вам, сударь, даже не глядя, верю.

Ч ё р т. Верьте этому всегда: взглянувши или не глядя. У меня нет лошадиных ног! – нет! Самое большее, так это может быть... (Говорит шепотом и произносит такие слова, как «моральный», «благородный», «христианин», с величайшим усилием, беспрестанно чихая.) Господин кузнец, вы очень бла-бла...-благородный! мо – морд – моральный!.. – воспитанный человек, очень набожный, трудолюбивый, усердно посещающий кир – кир-кут – кирху... христианин. Вам я могу с доверием сказать (старается спрятать левой ногой правую) – на правой ноге у меня копыто!

К у з н е ц (рассматривая с любопытством). Что? Как? Копыто? А!?

Ч ё р т. Нет, нет, нет! Не столько копыто, сколько лошадиная ступня – или, вернее, нечто, похожее на лошадиную, или, скорее, на человеческую ступню – одним словом, несколько затверделая подошва, которая издали и при плохом зрении может производить впечатление копыта.

282

К у з н е ц (сгорая от любопытства). Может быть, вы бы эту ступню, если можно...

Ч ё р т. Сейчас, сейчас, милый, дорогой кузнец! Сию минуту! (Снимает с ноги платки и показывает ее кузнецу; сам же, сгорая от стыда, закрывает лицо носовым платком.) Если бы вы прибили сюда поскорее какую-нибудь железку.

К у з н е ц (берет его ногу в руки). Э, послушайте, да это не затверделая подошва, – это здоровенное копыто, каким ни одна лошадь – то есть, вернее, ни одна душа человеческая по хвалиться не может.

Ч ё р т (стыдливо шепчет из-под платка, которым он всё еще закрывает глаза). Подкуйте, подкуйте же поскорей!

К у з н е ц. К счастью, у меня с собой есть подкова величиной с канделябр. Приколочу ее так, что просто прелесть! (ПодковываетЧёрта.) Ну, теперь держится крепко!

Ч ё р т (радостно). Держится?

К у з н е ц. Это стоит талер.

Ч ё р т (про себя). Талер? Разве я с ума сошел? (Вслух.) Ах ты, разбойник, грабитель, да знаешь ли ты, кого ты подковал? Я – чёрт, мне (Кузнец убегает; чёрт кричит ему вслед), мне пять раз сто тысяч лет с чем-то, я уж поймал душу твоего деда и надеюсь прийти и за твоей; я еще при жизни сверну тебе шею, если ты хоть слово пискнешь обо мне! И я еще буду платить тебе, висельник! (Переменяет тон.) А как этот бедный грешник удирал, когда узнал мое настоящее имя! Но должен, однако, отдать ему справедливость: угодил он мне шибко. Подкова держится как живая! Меня охватывает приятное чувство силы. (Гребет копытом.) Ну, а теперь, чтобы окончательно прийти в себя, надо с часок вздремнуть, а потом с особенным старанием примемся за расстройство этого брака. (Садится на диване и вытаскивает из кармана книжку.) Как это хорошо, однако, что взял я с собой мое никогда неизменное средство для сна: «Мессиаду» Клопштока! Достаточно мне прочитать в этой книге две строчки, чтобы почувствовать себя сонным, как суслик. (Раскрывает книгу.) Где мы остановились в последний раз? Ага, на странице 29-й! (Читает две строки и засыпает.)

283

ДЕЙСТВИЕ 2

Сцена 1

Зал в замке. Входит Ч ё р т с завернутым копытом.

Ч ё р т. Шляется здесь какой-то верзила, длинные пальцы его, кажется, без устали показывают на виселицу, на которой его когда-нибудь вздернут. Может быть, он пригодится для исполнения моего плана. А вот и он! Отойдем в сторону и послушаем, что он скажет?

Б а р о н М о р д а к с. Шикарная штучка эта Лидди и сильно мне по вкусу. Женюсь на ней или убью ее.

Ч ё р т (выходя из прикрытия; в сторону). Почтенный человек! (Вслух.) Граф Скотина, если не ошибаюсь?

Б а р о н М о р д а к с. Барон Мордакс, если у вас шкура не чешется.

Ч ё р т. Вы с ума сходите от молодой баронессы.

Б а р о н М о р д а к с (со стоном). О, чрезвычайно.

Ч ё р т. Я ее дам вам.

Б а р о н М о р д а к с. Как?

Ч ё р т. Но оговариваю для себя одно условие.

Б а р о н М о р д а к с. Оговаривайте, что вам только угодно.

Ч ё р т. Прежде всего, вы должны приказать своему старшему сыну изучать философию.

Б а р о н М о р д а к с. Согласен.

Ч ё р т. Во-вторых, вы должны убить 13 портных.

Б а р о н М о р д а к с. Что ты смеешься надо мной, мошенник? Что за идиотское желание? Убить тринадцать портных! Почему же именно портных?

Ч ё р т. Потому что они самые невинные.

Б а р о н М о р д а к с. Ах, вот что! Но тринадцать! Что за не имоверное число? Ну, уж в крайнем случае я готов свернуть шеи семи, но ни одному больше.

284

Ч ё р т (обидевшись). Вы думаете, что я, как цыган, буду с вами торговаться? (Хочет уйти.)

Б а р о н М о р д а к с. Подождите! Я убью девять, – одиннадцать, – наконец, двенадцать. Но от тринадцатого вы меня увольте. Это будет больше круглого числа.

Ч ё р т. Хорошо, я удовлетворюсь и этим, если вы изломаете тринадцатому хоть несколько ребер.

Б а р о н М о р д а к с. Ну, из-за нескольких паршивых ребер мы не будем ссориться. Но... но...

Ч ё р т. Еще «но»?

Б а р о н М о р д а к с. Видите ли, у меня новая тужурка и белый жилет: при стольких убийствах я могу слишком запачкаться.

Ч ё р т. Только это? Так ведь можно прикрыться салфеткой.

Б а р о н М о р д а к с. Ах, чёрт меня возьми! Резон! Ведь можно прикрыться салфеткой.

Ч ё р т. В таком случае я жду вас завтра возле лесной избушки в Шальбрунне. Там вы снимете салфетку и примете Б а р о нессу в свои объятия.

Б а р о н М о р д а к с. Ого-го-го! Для этого мне не надо будет салфетки. (Уходит.)

Ч ё р т. Вот так повезло! – как говорит Октавий Пикколомини. Судя по моим физиономическим наблюдениям, с г-ном фон Вернталем дело тоже должно наладиться, потому что он выглядит точь-в-точь, как набожный Эней, когда вчера в полдень три тысячи лет тому назад я встретил его убегающим от Дидоны.

Входит В е р н т а л ь, разговаривая сам с собой.

В е р н т а л ь. Итак, скоро свадьба. Моя невеста остроумна, весела и благородна. Но у меня есть 12 000 талеров долга, она же слишком умна для того, чтобы дать мне в руки такой большой капитал. Ах, если б она сидела на Лысой горе, а я нес на спине ее золотые мешки!

285

Ч ё р т (выходя из прикрытия; в сторону). Тоже почтенный человек! (Вслух.) Ваш слуга, г-н фон Вернталь. Что у вас слышно?

В е р н т а л ь. Ох, скверно, г-н каноник.

Ч ё р т. Сколько вы хотите за свою невесту?

В е р н т а л ь (разражаясь гневом). Послушайте, вы!

Ч ё р т. Я страстный собиратель холостых жуков, и толстых трактирщиков, и молодых невест; за хорошей ценой не поскуплюсь.

В е р н т а л ь. Гм! гм! Значит, коллекционер? Вы не поскупитесь в хорошей цене. Так сколько вы дадите за Лидди? Она чрезвычайно красива.

Ч ё р т. За красоту уплачиваю 2000 талеров конвенциональной монетой.

В е р н т а л ь. Умна!

Ч ё р т. За это скидываю 5 грошей и 2 пфеннига, так как ум у девушки – порок.

В е р н т а л ь. У нее изящная нежная ручка.

Ч ё р т. Значит, она дает нежно пощечины. За это плачу 7000 талеров золотом.

В е р н т а л ь. Она еще невинна.

Ч ё р т (с кислой миной). Ах, невинность здесь, невинность там! За это не дам больше 3 грошей и 1 пфеннига медью.

В е р н т а л ь. Но кроме того у Лидди много чувства и воображения.

Ч ё р т. Чувство портит тело, а воображение создает голубые подковы под глазами. За весь этот товар я для шутки дам только 3 гроша.

В е р н т а л ь. У вас довольно скверный вкус.

Ч ё р т. И, наконец, чтобы вы не говорили о возможных моральных качествах баронессы, этих вещей не выносит мое здо-

286

ровье, я заплачу вам еще 11 000 талеров голландскими рублями. И теперь спрашиваю, можете вы принять мои условия?

В е р н т а л ь. Сколько же это всего выйдет?

Ч ё р т (считая на пальцах). За красоту – 2000 талеров конвенциональной монетой, за невинность 3 гроша 1 пфенниг медью, за нежную ручку – 7000 талеров золотом, за чувство и воображение – 3 гроша для шутки, за умолчание о моральных качествах лица – 11 000 талеров голландскими рублями. Всего: 20 000 талеров 3 гроша и 4 пфеннига. Из этого долой: 5 грошей 3 пфеннига за ум; остается чистым: 19 999 талеров 22 гроша и 2 пфеннига.

В е р н т а л ь. Давайте руку, г-н коллекционер невест и жуков! Когда ж я получу денежки?

Ч ё р т. Сейчас! Но только прежде вы должны пообещать мне, что завтра вы заманите Лидди к лесной избушке в Шальбрунне, что сумеете устроить так, чтобы ее не провожали служанки, и не будете стараться узнать, кто там похитит барышню.

В е р н т а л ь. Согласен на всё, кроме заманивания Б а р о нессы в Шальбрунн, так как это могло бы кинуть на меня подозрение. Я бы вам советовал подговорить эстета Трутку, чтобы он убедил Лидди проехать в ту сторону. Он страстно зачитывается произведениями неоромантической школы и до безумия любит одинокие лесные избушки.

Ч ё р т. Попробую воспользоваться им. Но, однако, ввиду этого ограничения нашего договора, вы должны согласиться, что половину следуемой вам суммы я уплачу австрийскими бумагами.

В е р н т а л ь. Однако же вы чертовски заядлый скопидом.

Ч ё р т (принимая это за комплимент, сконфуженно благодарит). О, что вы... Я краснею. Действительно, я рад своему посрамлению, действительно, я очень охотно бываю скупым, с бешеным удовольствием подковываюсь, но всё-таки не чувствую себя достаточно заядлым скопидомом. (Уходит с Вернталем.)

287

Сцена 2

Комната Трутки.

Т р у т к а (сидит за столом и жаждет творить). Ах, эти мысли! Рифмы есть, но мысль, мысль! Вот я сижу, пью черный кофе, грызу перо, пишу, зачеркиваю и не могу найти ни одной мысли! Гм! Как ее поймать? Стой, Эврика! Что за идея блеснула у меня сейчас! Фантастично! Божественно! Я напишу сонет о мысли, что я не могу найти мысли, и ей-Богу, эта мысль о безмыслии – гениальнейший помысл, какой только мог блеснуть у меня! Я срифмую произведение именно о том, что ничего не могу произвести! Как это будет остроумно, как оригинально. (Бежит к зеркалу.) Честное слово, у меня гениальное выражение лица! (Садится к столу.) Ну, теперь начнем! (Пишет.)

Сонет

Я за столом сижу, перо в зубах терзаю,

Как...

Что? Что такое, выходит, похоже, как я, сидя, грызу перо? Где мне взять подходящее сравнение? Побегу разве к окну и взгляну на двор, может быть, увижу случайно что-нибудь подходящее. (Открывает окно и смотрит.) Там вон под забором сидит мальчик... Нет, это не подходит! А вон там на скамейке сидит нищий и грызет кусок сухого хлеба. Нет, это было бы слишком тривиально, слишком обыкновенно! (Закрывает окно и ходит по комнате.) Гм, гм! Неужели действительно ни одна мысль не придет мне в голову? Перечислим по очереди всё, что грызет и жует. Кот грызет, хорек грызет, лев... Эврика! лев! Что грызет лев? Грызет овцу, вола, козу, коня. Стой! Коня! Что для коня грива, то для гусиного пера бородка: следовательно, сходство довольно близкое. (С радостным криком.) Победа! Вот образ! Смелый, новый, кальдероновский!

Я за столом сижу, перо в зубах терзаю,

Как – (дописывает) – лютый лев, пока день не забрезжит,

Коня, терзая быстрое свое перо, скрежещет...

(Читает две дописанные строчки шепотом, затем вслух, затем прищелкивает языком, очевидно, наслаждаясь ими.) Нет, нет! Такой метафоры еще никогда не было. Меня поражает соб-

288

ственная поэтическая мощь. (С наслаждением цедит сквозь зубы чашку кофе.) Конь – львиное перо! и еще эпитет «быстрое». Как это неслыханно метко! Какое же перо может быть быстрее коня? А слова: «пока день не забрезжит». Разве они не прямо- таки гомеровские? Они, правда, не нужны там, но, однако, они создают самостоятельный образ; возвышают его до малого эпоса! О, я должен еще раз посмотреться в зеркало! (Смотрится.) Ей-Богу, высоко гениальное лицо! Нос, правда, велик, но это так и должно быть по носу гения!

Входит Ч ё р т.

Ч ё р т. Bonjour, г-н Т р у т к а.

Т р у т к а (поворачивается и уж хочет ответить на приветствие, как вдруг замечает копыто, с которого в эту минуту свалились платки). Всемогущий Боже – чёрт! (Хочет проскользнуть мимо него боком, чтобы добраться до двери.)

Ч ё р т (увидев свое обнаженное копыто, бешено бьет им). Отвратительная неосторожность! (Трутке.) Не пугайтесь. Я читал ваши произведения.

Т р у т к а (делаясь сразу сговорчивым). Вы действительно читали?

Ч ё р т. Да. И нравились они мне страшно.

Т р у т к а (теперь с полным доверием). Вы награждаете меня похвалой, которой в действительности... Вы сами тоже пишете?

Ч ё р т. Я...

Т р у т к а (не дав ему кончить). Вы должны писать! Только попробуйте! Вы будете писать чудесные поэмы!

Ч ё р т (в сторону). Потому что похвалил твои.

Т р у т к а. Только я вас попрошу, подписывайте под стихами не свое имя, а какое-нибудь другое. Не потому, что вы, по теперешней моде, стыдились бы своих произведений, а чтобы скрыть характерность своего имени. Если, например, некто, у кого голова полна мрачных и слепых закоулков, может называться ясным, то почему не можете вы титуловаться ангелом, небом или добродетелью?

289

Чёрт. Г-н Трутка, вы даете мне спасительный совет! Впрочем, уж не одно из моих произведений увидело свет, хотя бы, например, недавняя французская революция, трагедия в четырнадцати годах с прологом Людовика XV и хорами эмигрантов. Пьеса была принята очень скверно, главным образом потому, что гильотинировала критиков. Не могу я также, несмотря на тайные усилия многих моих друзей, поставить ее во второй раз в Пруссии, Австрии или Англии. Цензура там очень суровая. Однако ж я имею надежду, что с небольшими изменениями она увидит свет рампы в Испании, если только князь д'Ангулем не выпьет до дна моего горького испанского винца. В настоящее время я работаю над фарсом под названием «Борьба Греции за независимость», сочинение автора французской революции. Выпущу я его в издании турецкого султана.

Т р у т к а. Ваши произведения, которые, как оказывается, я знал давно, не зная, что вы их автор, ваши произведения, говорю я, представляют из себя нечто громадное, г-н Чёрт! Но, однако, неправдоподобности и свободы касательно места и времени, какие вы позволяете себе, слишком велики. И, наконец, стихи! стихи! Размер и мировоззрение в этих произведениях указывают до некоторой степени...

Ч ё р т. А вы знаете, что такое мир?

Т р у т к а. Что за вопрос? Мир – это соединенное представление обо всем, что существует, начиная от крохотного червяка и кончая наиболее необъемлемой солнечной системой.

Ч ё р т. Знайте же, что это соединенное представление о мировой жизни, которое вы величаете титулом мира, есть не что иное как посредственная комедия, состряпанная во время школьных каникул безусым и желторотым ангелом, – ангелом, если не ошибаюсь, из восьмого класса гимназии, живущего в мире, всё-таки не понятом людьми. Экземпляр, в котором мы находимся, дает книжный магазин в X.; в настоящее время его читает красивая дама, которая знает автора, и еще сегодня, т. е. за шесть триллионов лет, выскажет за вчерашним чаем свое мнение о книжке.

Т р у т к а. Послушайте, я с ума сойду! Если мир – комедия, то что же в таком случае ад, который ведь тоже находится в мире?

290

Ч ё р т. Ад – это иронический отрывок упомянутой пьесы, который удался восьмикласснику, как это обыкновенно бывает, лучше, чем небо. Небо же должно быть спокойной частью произведения.

Т р у т к а. Неужели же ад не представляет ничего больше? Но как же – как вы караете преступников?

Ч ё р т. Над убийцей мы смеемся так долго, пока сам он не начнет с нами смеяться, что дал себе труд уничтожить человека. Самым тяжелым наказанием для осужденных на вечную муку является обязательное ежедневное чтение «Вечерней газеты» и «Вольнодумца» с лишением права наплевать на них с отвращением.

Т р у т к а. Да, я вижу, г-н Чёрт, что в аду знают не только мои стихи, но даже всю немецкую литературу. Чем это объясняется?

Ч ё р т. Очень просто. В ад попадает не одно только зло, но и всё пошлое и тривиальное: почтенный Цицерон сидит возле злого Катилины. Но так как теперь самой пошлой из всех бездарностей является современная немецкая литература, то мы занимаемся ею преимущественно.

Т р у т к а. Гм, если немецкая литература составляет в аду главное занятие, то какими же удивительными должны быть ваши второстепенные дела?

Ч ё р т. В свободное время мы выделываем из невидимых, а следовательно, прозрачных духов стекла для окон или для очков. А вот, например, недавно, когда моей бабушке пришел в голову удивительный каприз увидеть подлинное ядро добродетели, она надела себе на нос двух философов: Канта и Аристотеля. А так как от этого в глазах у нее делалось всё темнее, она вместо них взяла для лорнета двух мужиков-поморов, благодаря чему она стала видеть так отчетливо, как только ей хотелось.

Т р у т к а (всплеснув руками). Неслыханное, удивительное дело! Скажите, вы там знаете что-нибудь о небе?

Ч ё р т. Почему же нет? Недавно много было у меня хлопот с Самиэлем из «Вольного стрелка», который пришел в ад и непременно хотел подружиться со мной; но за добро, сделанное

291

им при жизни лесничему Максу, я принужден был, однако, силой вытащить его на небо. Он сильно упирался, но, наконец, когда я продел ему сквозь ноздри железное кольцо, он глухо сказал: «Это припомнится!». У ворот неба принял его с распростертыми объятиями Сократ и повел поскорее к парикмахеру, чтобы он сбрил себе бороду и принял хоть немного цивилизованный вид.

Т р у т к а. О, если вы так знаете небесные дела, заклинаю вас, скажите мне, что делают те бессмертные рыцари добра, которых я избрал путеводными звездами моей жизни и моих произведений. И прежде всего, что делает этот высокий образец дружбы, божественный маркиз Поза?

Ч ё р т. Вы имеете в виду маркиза, который выступает в «Дон- Карлосе»?

Т р у т к а. Да, мальтийца.

Ч ё р т. В таком случае вы сильно ошибаетесь, он сидит у меня в аду.

Т р у т к а. Что такое?

Ч ё р т. Да, да, мой дорогой. Подобно тому, как Самиэль уди вился, когда ему велели идти на небо, так маркиз Поза обалдел, очутившись вдруг в аду. Но мы тотчас же отобрали у него его громовую трубу голоса и дали ему роль, к которой он проявлял большую склонность: он сделался суфлером и открыл пивную с вывеской: «Королева Елизавета».

Т р у т к а. Это невозможно, неправдоподобно. Поза – пивник! Я подумать об этом не могу!

Ч ё р т. Успокойтесь! Как кажется, он полюбил свою настоящую деятельность: он полнеет, жиреет, живот уж отвис у него...

Т р у т к а. Маркиз Поза с отвисшим животом! А что поделывает другой высокий образец самопожертвования, благородный искренний художник Спинароза? Он, вероятно, заседает в первом ряду сияющих небесной славой, рядом с Курцием и Регулом?

292

Ч ё р т. О, нет, ошибаетесь и на этот раз. Спинароза исполняет обязанности маркера в пивной Позы; там он упражняется в самопожертвовании, в которое так охотно играл на земле, несмотря на то, что оно ему никак не удавалось. Теперь же, когда он подает гостям кувшин Мерзебургера, его полуоткрытый рот красноречиво свидетельствует, что отказаться от этого кувшина для него гораздо труднее, чем от деревянной Камиллы. Не давно он даже украдкой попробовал замочить уста в кувшине, но в это время Поза так ловко смазал его по уху, что он русский месяц об этом не забудет.

Т р у т к а. Боже! Как человек ошибается! Поза дает пощечину Спинарозе! Я просто теряюсь! А Камиллу вы называете деревянной! Неужели вы серьезно так думаете, г-н Чёрт? Ах, пожалуйста, как поживает это идеальное создание любви, которое даже в позднейшие, так называемые лучшие годы, когда сыну уж минула шестнадцатая весна, не забывает о любовнике и на ходит для него в своей груди сладкие вздохи, как восемнадцатилетний подросток? О, эта почтенная женщина, вероятно, витает вместе с Теклой и Юлией над болотами вечного счастья?

Ч ё р т. Да, она попала на небо и присоединилась к обеим девушкам. Но когда однажды Текла мысленно назвала ее «матерью», эта почтенная особа так сильно обозлилась, что вскоре очутилась у нас в аду. Там она провела в одиночестве три недели, продолжая начатые еще на небе размышления: правильны ее взгляды или нет. Как вдруг однажды проходил мимо нее Фальстаф, как всегда томимый жаждой, и уж не знаю, как это случилось, но только принял он ее за стакан сиропа, схватил и выпил без остатка. Потом он жаловался мне, что сироп, вероятно, был не свежий, так как с ним случились страшные боли.

Т р у т к а. Я уже не верю собственному мнению: я почти теряю смелость спрашивать еще. И все-таки, что поделывают мои любимые герои трагедий: Валленштейн Шиллера и Гуго Мюльнера?

Ч ё р т. Оба они в аду. Гуго, правда, умирая, думал, что небо раскрывается перед ним, но ему привиделось то, что у умирающего является весьма понятным. Правда, брат его вырвал из Рук Херувима страшный меч мести, но не затем, чтобы отбро-

293

сить его, а для того, чтобы собственноручно отрубить голову убийце. И если при этом он привлекал его улыбкой, он делал это, как тот, который смехом и кликом манит непослушного пса, чтобы затем оттрепать его побольнее. Что же касается Валленштейна, то мы, проэкзаменовав его как следует, нашли в нем достоинства директора училища, поэтому мы немедленно поручили ему заведование адской гимназией в X. Мы были бы им в высшей степени довольны, если бы не один недостаток: сколько раз он поднимает палку, чтобы оттрепать ею какого-нибудь маленького лентяя, столько же раз кричит: «здесь не место, чтобы бить!» – «несмотря на это, пусть бьют!» – «однако я предпочитаю не делать этого!» и т. д. до тех пор, пока мальчишка не подцепит ему сзади бумажный хвостик.

Т р у т к а. Чёрт меня... (Торопливо поправляется с поклоном.) Пусть г-н Чёрт будет добр взять меня, если изумление и удивление не стеснили мне дыхание! Но продолжайте! Что поделывают одинокие поэты? Шиллер, Шекспир, Кальдерон, Данте, Ариосто, Гораций?

Ч ё р т. Шекспир пишет объяснения к «Францу Горну»; Данте выбросил за окно «Эрнеста Шульца»; Гораций женился на Марии Стюарт; Ариосто купил себе новый зонтик; Кальдерон читает ваши стихи, велит вам очень кланяться и советует, что бы вы вместе с Лидди посетили лесную избушку в Шальбрунне, так как этот одинокий домик лежит в истинно романтической местности.

Т р у т к а. О, я счастлив! Чрезвычайно счастлив! Я влезу на шпиц крыши! Кальдерон читает мои стихи! Кальдерон велит мне кланяться! Я от радости съем сальную свечку! Кланяйтесь тысячу раз г-ну де ла Барка. Скажите ему, что я его неистовый поклонник, что я посещу избушку вместе с Лидди, хотя бы я должен был переломить ей ноги, что...

Ч ё р т. Довольно! У меня нет больше времени! Если я вам когда-нибудь буду нужен, я живу, как вам известно, в аду. Отсюда из деревни, правда, туда немножко далеко, но если вы захотите попасть туда особенно скоро, поезжайте в Берлин, Дрезден или Лейпциг и спросите швейцара первой попавшейся гостиницы на улицах, посещаемых по вечерам. От этих гостиниц до

294

Тартара будет много-много пять минут пути, а ведут к нему великолепные, чрезвычайно часто исправляемые шоссе. Но вече реет! Умеренного сна! (Хочет уйти.)

Т р у т к а (удерживая его). À propos! Одно слово! не могу ли я узнать, для чего вы теперь вышли на землю?

Ч ё р т. Потому что в аду сейчас предпраздничная уборка: моют полы.

Т р у т к а. Благодарю вас за любезный ответ. Сладкого сна!

Ч ё р т. Умеренного сна! (Уходит.)

Сцена 3

Пригорок у деревни. Входит М о л ь ф е л ь с.

М о л ь ф е л ь с. Вот она, наконец, родная деревня! А вот серая церковная башня откликается на «Ангел Господень». Как приветливо звонит она мне после четырехлетней разлуки! И старый замок остался тем же: величественный и гордый, он господствует среди цветущих садов; в его огромных окнах играет пурпуром первый блеск вечерней зари! О, Лидди, Лидди! Как я люблю тебя! (Гневно.) Если бы только не был я так безобразно некрасив!

Входит Б а к а л а в р, не видя М о л ь ф е л ь с а.

Б а к а л а в р. Тут я остановлюсь, отсюда буду смотреть на нивы моего школьного округа и распущу вожжи моей патриотической фантазии. Как это всё могло бы быть улучшено! Если бы мужики были обязаны ходить в школу до тех пор, пока чему-нибудь не научатся, они должны были бы еще и после конца мира доучиваться недель шесть на хлебе и воде. Затем, какое употребление можно было бы сделать из большого дубового леса, лежащего там, вдалеке? Когда же настанет это блаженное время всеобщего образования, когда весь этот лес срубят на школьные скамьи, скамьи систематически расставят по всем полям, сгонят на них жаждущую знания молодежь и меня на значат директором всего этого? О, тогда с помощью воздушного шара я сделаю из солнца мою светлую кафедру, церковный шпиль я буду употреблять вместо пера, озеро в долине будет

295

моей чернильницей, а ближние пригорки – куском солонины, поднесенной мне родителями и друзьями просвещения в знак благодарности. (Глубоко задумывается.)

М о л ь ф е л ь с (подходит и бьет его по плечу). Вы погрузились в истинно педагогические мечты, г-н бакалавр?

Б а к а л а в р. Г-н Мольфельс! Я ослеплен этой радостной неожиданностью! Как же вам понравилась Италия, страна, в которой камни говорят? На Венере Медицейской всё еще не заметно следов старческого увядания? А...

М о л ь ф е л ь с. Всё это я расскажу вам при случае. А теперь, что у вас тут слышно? Всё по-старому?

Б а к а л а в р. Ничего особенного не произошло здесь во время вашего отсутствия, вчера приготовляли насос, чтобы предотвратить третьедневошний пожар; а богач Варфоломей, женившись, наконец, на Катерине, которую он так трогательно любил, сделал теперь аналогию к своим штанам: куртку из оленьей шкуры; она несколько смягчает твердость кулаков его жены. Что касается моей нижайшей половины, то мне везло, как старику Гомеру: два года я не ел свинины.

М о л ь ф е л ь с. Из чего вы заключили, что Гомер не ел свинины?

Б а к а л а в р. Из того, что он так тонко ее описывает, г-н Мольфельс.

М о л ь ф е л ь с. В таком случае вы должны безобразно описывать водку.

Б а к а л а в р. Водку не обязательно, а добродетель.

М о л ь ф е л ь с. Оказывается, нет правила без исключения. Но скажите, что слышно в замке? Что Лидди? Всё весела?

Б а к а л а в р. В замок прибыл печник, который выдает себя за каноника и претендует на потерю невинности уже за две недели до появления на свет. Наконец, веселость баронессы и колкий юмор ее дяди находится...

М о л ь ф е л ь с. Пожалуйста! Взамен хороших новостей вот экземпляр «Воспоминаний» Якова Казановы де Зейнгальт. Хоть они сшиты и в сафьян переплетены, но всё-таки невозможно

296

растрепаны. Я купил их у еврея, от которого не мог иначе изба виться. За всем тем, они мне ни на что не нужны. (Уходит.)

Б а к а л а в р. «Воспоминания» Якова Казановы де Зейнгальт? Этого Наполеона разврата? Этого генерала наиболее победных поражений? И что же я, ничтожный бакалавр, стану делать с ними? Ага, знаю. Я подарю книжку жене судьи в благодарность за присланный мне горшочек гороха. Она всё понимает и сумеет основательно проштудировать Якова Казанову де Зейнгальт.

Входит Т о в и я.

Т о в и я. Добрый вечер, г-н бакалавр!

Б а к а л а в р. Добрый вечер, г-н Товия! (В сторону.) Чёрт возьми! Как тут избавиться от этого дурака?

Т о в и я. Ну, что поделывает Богумил? Были вы с ним в замке?

Б а к а л а в р. Вы не слышали, г-н Товия, что около получаса тому назад в корчму прибыл дантист, который бесплатно рвет зубы?

Т о в и я. А, чёрт с ним! Посмотрите, у меня два ряда таких здоровых зубов, что можно на них вилы точить.

Б а к а л а в р. Ну, так что же? Ведь рвут бесплатно. Нужно и это принимать в расчет.

Т о в и я. А, ей-Богу, правда! Хороша собаке и муха. Пойду и велю вы-рвать себе несколько коренных. (Уходит.)

Б а к а л а в р. О, блаженная наивность! Сладчайшая простота! Ты покинула роскошь городов и скрылась в избе мужика! Товия велит себе вырвать зубы, потому что получит это удовольствие бесплатно! О! о! о! (Уходит.)

Сцена 4

Комната в замке. Входит Л и д д и и Б а р о н.

Б а р о н. Позволь предостеречь тебя. Я не доверяю г-ну фон Вернталю.

297

Л и д д и. У него есть свои недостатки, но что он имеет и достоинства мужчины, он доказал это недавно в поединке с графом фон Наубек.

Б а р о н. В поединке? Ого, вчера дрались на дуэли два молодых барича из-за того, что в то время, когда один уверял своей честью, что он уже несколько раз стоял у позорного столба, другой не хотел ему верить. Спокойной ночи! Что касается г-на Вернталя, я сказал свое. (Уходит.)

Л и д д и. Предостережения дяди начинают оказывать свое влияние. Вернтальне таков, каким я его считала в первые дни нашего знакомства. И странно, мне сейчас вспоминается некий г-н Мольфельс. Правда, у него было безобразнейшее лицо, как только можно себе представить, однако он был самый остроумный и самый милый человек, какого я знала.

Входит С л у г а.

С л у г а. Какой-то г-н Мольфельс ждет в зале.

Л и д д и (удивленная). Кто такой? Мольфельс? Каков он из себя?

С л у г а. Мы только что вытащили из замкового пруда семь старых баб, которые, взглянув на него, попадали со страху в воду.

Л и д д и (в сторону). Без сомнения, это он! (Вслух.) Проси сюда. (Слуга выходит.) Мне будет немножко трудно скрыть от него свое удивление.

Входит М о л ь ф е л ь с.

М о л ь ф е л ь с (в сторону). Вот я снова вижу ее! (Вслух.) Сударыня, я возвращаюсь из Италии и спешу приветствовать вас.

Л и д д и. Я приветствую вас в родном краю, приветствую сердечно. Вас не обманули ожидания? Как Рим?

М о л ь ф е л ь с. Серые руины выглядывают из-за зеленых лесов, гулкие шаги раздаются по пустынным улицам, но, слушая с Капитолия, со всем вымершим городом семи холмов перед глазами, замирающие где-то на далеком горизонте громы

298

минувшей бури, чувствуешь особенное волнение, как если б стоял в такую минуту на церковной башне в Берлине.

Л и д д и. Мне кажется, что в Риме даже мысль о смерти не должна причинять боли.

М о л ь ф е л ь с. Правда! Там человек почти стыдится, что живет.

Л и д д и. Вы видели во Флоренции моего брата.

М о л ь ф е л ь с. Вот письма от него и его супруги.

Л и д д и. Ах, дайте. (Ломает печати.)

М о л ь ф е л ь с (пристально вглядываясь в Лидди, пока она читает письма). Что за прелестная женщина! почти слышна музыка ее движений. Как два одухотворенные керосинные огня, блестит неугасающее пламя ее очей, как озеро над своим дном колеблется ее грудь над сердцем! Счастлив избранник, усталая голова которого может отдохнуть на такой груди! (Нетерпеливо проходит по комнате.) Пусть я буду проклят, если смогу дальше выносить это положение! Я, наконец, должен узнать, могу ли я надеяться, или же должен повеситься на первой попавшейся осине. Несмотря на свое уродство, признаюсь ей в любви – и тогда пан или пропал! (Подходит к Лидди.) Пусть не пугает вас мое предложение, так как я даже слишком хорошо понимаю, что моя особа пугает лошадей, что мои сапоги, несмотря на то, что в них торчат мои ноги, так пусты, как две дуплистых вербы, что мои уши...

Л и д д и. Господи! Г-н Мольфельс, вы начинаете бредить?

М о л ь ф е л ь с. А мой нос! Ого-го, мой нос! Всё человечество вздрагивает, как шкура тигра, красный, как лисица, плоский, как новелла Каролины Пихлер, и короткий, как секунда.

Л и д д и. Как секунда! Как же длинна в таком случае ваша правая рука?

М о л ь ф е л ь с. Как високосный год! Стоя, выпрямившись, я могу расстегивать у себя ботинки. Этот рост мой, конечно, не напоминает прусского гвардейца, а скорее приводит на память сны и мечты сержанта лейпцигской муниципальной гвардии. Чёрт должен знать, как мои руки научились бесконечной скром-

299

ности: они делают из меня стереотипный комплимент и неутолимого исследователя собственных ног, которые можно бы не дурно сравнить с двумя опухшими турецкими саблями.

Л и д д и. Увольте вы меня от этих опухших турецких сабель и выведите меня, наконец, из изумления. К чему ведет это вдохновенное описание собственной персоны?

М о л ь ф е л ь с. К тому, чтобы упасть к вашим ногам, к тому, что я боготворю вас, что я вас люблю!

Л и д д и. Я должна вам признаться, что вы умеете ловко затягивать нить любовных объяснений! Вы по крайней мере предпосылаете им подробное описание своей наружности. Судя по этому описанию, я скорее предположила бы, что ввиду своих ног вы запишетесь в цех пекарей, чем будете объясняться мне в любви.

М о л ь ф е л ь с. О, не разрывайте мне сердца моими ногами. Нет человека, который питал бы более злостную ненависть к этим двум универсальным средствам против любви! Если бы я, например, спас жизнь какому-нибудь хорошему человеку, который упал в болото, то он, взглянув на мои ноги, отвесит мне пощечину и убежит что есть духу! Несмотря на всё, дорогая Лидди, сила страсти вынуждает меня высказать во второй раз мою любовную клятву; я зашел уж так далеко, что стыжусь есть говядину с горчицей, так как это кажется мне слишком тривиальным для влюбленного. В моем любовном экстазе я написал трагедию, содержание которой слишком идиотское для того, чтобы я мог удержаться и не рассказать вам его сейчас. Итак: моим произведением вместо судьбы я велел управлять богине антифаталистов: скуке! При поднятии занавеса богиня чествуется чтением отрывков из драматических произведений Эдуарда Геге. Вдруг из храма раздается приговор, что богиня уничтожает благородную княжну из Сальвавении. Толпа воет, колокола звонят, княжна стонет, будто чёрт уж хватает ее в когти; все в бешеном отчаянии бросаются к выходу, долой со сцены. Потом входит Оссиан и съедает бутерброд. Когда он кончает есть, вдруг переменяется декорация и представляется аудиенц-зала в царском дворце. Царь одет в наполеоновскую жилетку, а сильные мира сего стоят кругом в серых гамашах, расстегнутых

300

в великом горе. В углу комнаты лежит пара разозлившихся друг на друга чулок, которые стараются отравить друг другу жизнь. Здесь же висит плюшевый кафтан и перелистывает Энциклопедию, попивая из чашечки чай. Но вот ползет жаждущее крови, мстительное, ипохондрическое перо для сметания пыли...

Л и д д и. Останови его, справедливое небо! Я начинаю дрожать за свой рассудок.

М о л ь ф е л ь с. Я хотел только показать вам, что мой ум пропал от любви.

Л и д д и. Я надеюсь, что вы не принимаете слишком серьезно эту любовь, хотя бы потому, что я уже обручена с г-ном Вернталем.

М о л ь ф е л ь с. О, пусть же после этого меня поглотит земля, я самый несчастный человек в мире! Обручена! Ей-Богу, слезы бьются у меня в глазах. (Водит ладонью по лбу.) Если... Если в этой тоске я покушусь на свою жизнь, то вероятнее всего, что я застрелюсь, так как, топясь, я мог бы получить насморк, а являться к судейскому трону Бога-Отца с насморком, принимая во внимание чиханье, было бы слишком шумно и не прилично. (Уходит.)

Л и д д и. Этот человек мог бы нравиться женщинам больше, чем он сам предполагает.

ДЕЙСТВИЕ 3

Сцена 1

Комната Б а к а л а в ра, освещенная лампой.

Кузнец и Б а к а л а в р разговаривают.

К у з н е ц. Да, г-н бакалавр, у него было лошадиное копыто и гривка над ним.

Б а к а л а в р. Это чёрт, Конрад, чёрт собственной персоной! Можете прочитать в любой естественной истории, что чёрт имеет лошадиные копыта.

К у з н е ц. Да он и кричал мне вслед, что он – чёрт, и грозил свернуть мне шею, если я кому-нибудь об этом проболтаюсь.

301

Б а к а л а в р. Ну, об этом вам нечего беспокоиться! Я вот на него имею другие планы. Что вы скажете на то, что вот мы бы с вами чёртика этого поймали, посадили в клетку да и стали бы возить его по ярмаркам и по праздникам, как морскую деву или, для того чтобы сделать афиши еще более изумительными, как морскую вдову? Себе бы мы присвоили звание профессоров морской девственности.

К у з н е ц. Мы бы вскоре сделались тогда сумасшедшими богачами.

Б а к а л а в р. Мы могли бы также преподнести его публике как то, чем он есть, именно как чёрта. Мы научили бы его танцевать: велели бы скакать с палкой в такт мелодии: «Как дивно нынче блещут зори по утрам!» и, наконец, для изумления зрителей, мы всадили бы ему, как дрессированному льву, голову в пасть.

К у з н е ц. Ну, этой штуке трудно будет его научить: у него довольно маленький рот.

Б а к а л а в р (гордо шагая по комнате). Достойный сожаления, неверный Фома! Моих учеников я выучивал вещам гораздо более трудным.

К у з н е ц. Э, я до сих пор как-то не заметил этого на своем Юрке.

Б а к а л а в р. Ваш Юрка! Это тупое картофельное брюхо! С ним даже Конфуций, наверно, не знал, что такое свечка, напрасно жег бы свечи.

Входит М а р г а р и т а.

М а р г а р и т а. Добрый вечер, г-н бакалавр! Барыня велела мне назвать вас бессовестным быком и бросить вам в нос присланные воспоминания Якова Казановы.

Б а к а л а в р (собирая отдельные тома). Гм, гм! Значит, эти книжки не годятся барыне для науки или для кухонных занятий?

М а р г а р и т а. Ах, г-н бакалавр, какой вы глупый! Что эти вещи не для кухонных занятий, за милю всякая душа христианская слышит. Барыня бесится от злости.

302

Б а к а л а в р. Гм, гм! Но я вижу здесь только три тома, а я послал барыне четыре: куда же девался четвертый?

М а р г а р и т а. Как раз во время самой крепкой ругани барыня быстро спрятала этот четвертый том в ручной мешочек.

Б а к а л а в р. Во время самой крепкой ругани, в ручной мешочек! Что за невозможное недоразумение!

М а р г а р и т а. До свидания, г-н бакалавр! (Уходит.)

Б а к а л а в р. Кузнец, кузнец, теперь уж я знаю, как мы поймаем чёрта! Вы можете построить клетку?

К у з н е ц. Думаю, что сделаю ее хорошо.

Б а к а л а в р. Так беги, лупи домой и сделай сегодня ночью клетку величиной с человека, с дверцами в пол-аршина. Я поставлю эту клетку завтра вечером в лесу, положу в нее воспоминания Якова Казановы де Зейнгальт, а сам спрячусь за деревьями. Такого прохвоста, как чёрт, всегда следует подозревать, что он ходит в лес красть деревья. Когда он придет, я надеюсь, что воспоминания Якова Казановы де Зейнгальт, которые, судя по тому, что жена судьи оставила у себя четвертый том, должны заключать в себе нечто исключительно греховное, приманят его в клетку той магнетической силой, какой зло притягивает чёрта. Тогда я выскочу, захлопну дверцы и засвищу сквозь пальцы.

К у з н е ц (видимо, желая сказать Бакалавру чрезвычайно лестный комплимент). О, г-н бакалавр, да вы обмозговали это истинно фило... филю... Ну... как это...

Б а к а л а в р (покровительственно хлопая его по плечу). Говорится: философски, мой друг, философски. Немецкие филологи производят это слово от «viele Stvohwisch» что значит: много соломенных вех. Нужно только «е» в слове «viele» переменить на «о», «stvoh» читать как «so», вместо «ю» произносить «f», и слово «philosophisch» очень не философски, но зато истинно филологически будет выведено и произведено.

К у з н е ц (делая вид, что понял). Совершенно верно, господин бакалавр. Выведено. Тут сидит заяц в перце, а там кот из горшка выглядывает. Офицер же, это опять нечто другое. Ого, мы, кузнецы, не глупы. Мы, кузнецы, не глупы. (Уходит.)

303

Б а к а л а в р (надевая халат). Поздно уж. Для подкрепления желудка налью-ка себе еще рюмочку, а потом скорее под перину. О, кто-то еще стучит? Войдите.

Входят Т р у т к а и М о л ь ф е л ь с.

Т р у т к а. Вы уж собирались спать, г-н бакалавр? Нам очень неприятно, что мы помешали. Вы не знаете ли какого-нибудь средства против самоубийственных порывов? Г-н Мольфельс страдает этой болезнью.

Б а к а л а в р. Если бы я смел советовать, то я предложил бы незаменимое в таких случаях успокоительное средство из восьми или двенадцати бутылок вина; они по крайней мере не сколько отдаляют зло.

Т р у т к а. Bene, г-н бакалавр! Дюжину вина! Живо! За крыть ставни! Мы сегодня устроим себе веселую ночку! Идет, г-н Мольфельс?

М о л ь ф е л ь с. Да возрадуется ад. Страдание – это зеркальный соус радости, и я сделаю сегодня такое употребление из моего горя. Бакалавр, вина! Вот деньги. Если же я, несмотря на всё, пожелаю упорно держаться своего намерения, то завтра у меня будет достаточно времени, чтобы исполнить то, что я сегодня не исполнил.

Б а к а л а в р (вдруг становясь подвижным, как кубарь). Эхма. Вы изрекли рыцарские слова, г-н Мольфельс. Моей же идеей будет – притащить вино. (Бежит к занавеске.) Богумил, Богумил, вылезай из постели. Раз, два. Надень фонарь, зажги штаны. Вылезай из постели. Вылезай скорей. Пойдешь со мной в корчму и поможешь мне нести вино.

Б о г у м и л (вылезает из-за занавески, заспанный, в откровенном неглиже; плаксиво моргает глазами). Ги, гу, ги... Печка дымит... Турки трубят...

Б а к а л а в р. Что ты, бродяга? Шарики у тебя в голове пере вернулись? На вот, вотри себе воды в глаза! Живо, живо! Где твои штаны, где камзол? На, надевай мою тужурку. Так. Видишь, как она величественно сидит на тебе. Как бархатное платье с хвостом. Ты выглядишь, как театральная королева. Идем, брат, идем, идем! (Выбегают.)

304

М о л ь ф е л ь с. Ха-ха. Трутка, эту сцену вы можете целиком втиснуть в одну из своих комедий!

Т р у т к а. Г-н Мольфельс, в уме ли вы? Такой тривиально комический выход? В настоящее время комизм должен быть тонким, таким тонким, что его совершенно незаметно. Если же зритель, несмотря на это, что-нибудь заметит, то тогда его удовлетворит не столько пьеса, сколько собственная наблюдательность, которая нашла что-то даже там, где решительно ничего не было. Да, наконец, немцы слишком воспитанны и рассудительны для того, чтобы выносить смелый здравый юмор.

М о л ь ф е л ь с. О, да, немец не смеется до тех пор, пока он не убедится, что сумеет дать себе формальный ответ в том, чему он смеялся.

Т р у т к а. Поверьте, что если бы теперь кто-нибудь написал пьесу, до малейших подробностей основанную на высших началах, если бы он решился провести свои идеи смело и оригинально, большинство публики узнало бы о нем именно поэтому, не умея среди чащи деревьев разглядеть леса.

М о л ь ф е л ь с. Вы, наверное, провалились уж с такой комедией, созданной во имя высших начал?

Т р у т к а. Ах, не говорите: «провалился», – это звучит слишком грубо. Лучше сказать, «упал», – это, во всяком случае, выражение нежнее.

М о л ь ф е л ь с. Могу я вам дать совет? В будущем пишите исключительно трагедии. Если только вы сумеете придать им надлежащую уверенность, вы будете упиваться аплодисментами. Прежде всего сюжет пьесы должен быть соответственно ничтожным и плоским, ибо в противном случае ни один близорукий бараний лоб не сумеет объять целого. Затем, вы не должны полагаться на ум и наблюдательность читателя даже в мелочах, а если, по несчастью, в целое впутается какая-нибудь выдающаяся сцена, вы сейчас же должны объяснить, какую она имеет цель и в какой связи с целым ее надо понимать. Притом, ради Бога, всё вместе мягко, ибо всё мягкое нравится, хотя бы это был только жидкий кал. Вкусы дам помните всегда как лучшее указание, так как, хотя ни один истинный поэт не признает

305

их призванными судить о делах искусства, они теперь в его царстве составляют высшую апелляционную инстанцию. Что призвало их на этот высокий пост: слабые ли нервы или лов кость в щипанье корпии, до сих пор остается вопрос неразрешенным. Но вместе с тем достоверно, г-н Т р у т к а, что если вы имеете в себе достаточно силы, чтобы низвергнуть одно из этих прав, то о вас сейчас же закричат, что вы – безумный, мечущийся куда ни попало, грубый фантазер, который в диком раз махе соединяет вместе красивое с уродливым. Если бы Шекспир и Гомер встали бы теперь из гроба с своими творениями, следовало бы ждать приговоров критики, в которых «Илиаду» назвали бы безвкусной путаницей, а «Лира» сараем для бомб. Мало того. Вероятно, нашлись бы рецензенты, которые дали бы Гомеру добродетельный и деликатный совет, чтобы он путем обработки и подражаний попробовал взобраться на высоту «Зачарованной розы», а Шекспиру посоветовали бы, чтобы он учился познанию людей, усердно штудируя повести Гельмины фон Хези и Фанни Тарнов.

Т р у т к а (во время всей речи Мольфельса покрякивает и выражает жестами, что он не согласен с ним). Мои воззрения не позволяют мне поощрять ваши вылазки против всевозможных правил. Правила, по-моему, необходимы; они до некоторой степени – штаны гения. На чем же должен основываться писатель, по чему познавать самого себя, если в своем отношении к критикам он не...

М о л ь ф е л ь с. Писатель должен основываться только на собственном таланте, познавая себя только по спокойному и ясному творческому самосознанию. Что же касается его отношения к критикам, то следует помнить, что критики в поте лица строят свои укрепления на пространстве величины их мозга, а следовательно, очень узком; появится же гений, увидит кругом жалкую тесноту, разрушит преграды и бросит их на головы критикующих господ с такой силой, что те завоют. А толпа, услышав эти крики, в простоте душевной говорит: они критикуют.

Т р у т к а. Гм, значит, каждый нелестно раскритикованный поэт мог бы найти в вас горячего защитника.

306

М о л ь ф е л ь с. Как далек я от чего-нибудь подобного, доказывает уже то, что я неоднократно упрекал правительства в жестокости по отношению к публике и взывал к ним, чтобы они без колебаний повесили добрую половину поэтов за их не годные стихи.

Т р у т к а (с непонятным беспокойством). Нет! Нет! Это было бы слишком! Вешать! Милосердный Боже, что за ужасная мысль... Генрих Дёринг, Фридрих Штейн... о, челюсти у меня трясутся, ей-Богу, у меня челюсти трясутся. (Вздыхает с видимым облегчением.) Ах, наконец-то идет бакалавр с вином.

Б а к а л а в р и Б о г у м и л – оба нагруженные бутылками.

Б а к а л а в р (поет)

Vivat Бахус, Бахус вышний,

Бахус – это крепкий муж!

(к Богумилу)

Пой же, глупый фитиль!

Б о г у м и л (пискливо)

Vivat Бахус, Бахус вышний,

Бахус – это крепкий муж!

М о л ь ф е л ь с. Ты, Богумил, так пищишь, что камни хотели бы иметь уши, чтобы заткнуть их.

Б а к а л а в р. Хе, хе! Правда, у этого мальчугана миленький голосок. У меня уж есть двадцать два письма от сирен; они хотят пригласить его в свой хор; но я каждый раз отвечаю, что он еще слишком молод.

Т р у т к а. Ну, длинноносый, довольно молоть языком. Стаканы на стол.

Б а к а л а в р (ставит стаканы). Есть.

Т р у т к а. А теперь наливать.

Б а к а л а в р. Терпение. Терпение. Одну минуточку! (Бежит к кровати, хватает простыню и обертывает ею голову.)

307

М о л ь ф е л ь с. Что значит, чёрт возьми, эта идиотская чалма?

Б а к а л а в р. Маленькая предусмотрительность, г-н Мольфельс, только предусмотрительность. Имея в виду падение на землю, я спокойно напиваюсь с повязанной головой.

М о л ь ф е л ь с. О, светлый испытанный практик! Как твой покорный ученик, я последую тебе тотчас же в твоих средствах безопасности.

Т р у т к а. И я тоже!

Оба срывают с кроватей простыни и повязывают головы.

Б а к а л а в р. Ей-Богу, три наших головы в этих уродливых простынях выглядят, как три несчастных мухи, которые попали в горшок с молоком.

М о л ь ф е л ь с. Расскажите, бакалавр, какую-нибудь историйку из времен вашей молодости.

Т р у т к а. Во, во, во, что-нибудь из вашей молодости. Садятся к столу и наливают вино.

Б а к а л а в р (пьет). Finimus troes! Прошли золотые, телячьи годы! Богумил, где ты? Разинь рот, простофиля! Глоток онемеченного шампанского не может повредить твоему патриотизму. Итак, господа, рассказ из [пропуск в тексте. – Ред.] для педагога, который желает поддержать у своих воспитанников должное к себе уважение, и для супруга, которого жена мучает ревностью, как бы то ни было – вещь щекотливая.

М о л ь ф е л ь с. Без предисловий! Вы любили! Сдать рапорт в своей первой любви!

Т р у т к а. Ого, какой дрожью потрясает худого педагогического козла воспоминание о первой любви!

Б а к а л а в р. О, вы, прекрасные, полные солнечных грез, не возвратно минувшие дни, когда я... Господа, чокнитесь со мной – да здравствует Анна Медок!

М о л ь ф е л ь с и Т р у т к а. Да здравствует!

308

Б а к а л а в р. Извините, господа, пожалуйста, я ценю эту девушку так бесконечно, что, выпивая за ее здоровье, не могу удовлетвориться одним стаканом. (Выпивает один за другим шесть стаканов.)

М о л ь ф е л ь с и Т р у т к а. Браво, бакалавр! И мы сумеем оценить Анну! (Тоже выпивают по 6 стаканов.)

Б а к а л а в р. Но раз мы все почтили Анну должным образом, я могу продолжать рассказ. Дорогое дитя было ангелом, а ее отец помощником инспектора в местной школе и слишком жалкий [пропуск в тексте. – Ред.] Он носил парик с косичкой, за которым с утра до полночи гонялись все собаки и кошки, принимая его, очевидно, за гнездо водяных крыс. Его кожаные штаны, укороченные долгим существованием, сделались когда- то предметом спора между нашими историками, которые дебатировали о древнейших следах торговых сношений немецкого племени с чужими народами; определили тогда эти штаны как посмертный финикийский памятник.

М о л ь ф е л ь с. Ого! Посмертный памятник! (Пьют.)

Б а к а л а в р (Богумилу, который стоит бездеятельно в углу). Ты – злостный, завистливый, хладнокровный, коварный щенок. Что ты стоишь в углу, как пень, и губой не шевельнешь? Хочешь остаться трезвым, чтобы потом осмеивать наше пьянство? Выпей мне эту бутылку, или иначе велю тебе отгрызть у себя локоть на левой руке.

Б о г у м и л хватает бутылку и радостно принимается за нее.

Б а к а л а в р (снова обращается к Мольфельсу и Трутке). Итак, помощник инспектора был хищником, и мы, ученики, ненавидели его так же сердечно, как искренне любили его дочь. Так как я был развитым мальчиком, а он, скучая в долгие зимние вечера, в которые никогда не зажигал огня, искал коротающего время общества, я должен был приходить к нему, как только спускались сумерки. И сидел я с ним и дочкой в темной комнате, имея его по левую, а ее по правую сторону. Цитируя ему, как попугай, отрывки из его уроков, я сжимал ручку дочери, а когда получал ответное пожатие, заходил дальше: обнимал рукой ее прекрасную шейку, трепал жабо на груди, щипал

309

за затылок. На мое несчастие старик однажды занял ее место; я не заметил этой перемены и начал, по обыкновению, маневрировать руками. Правда, меня поразило, что на Анне было какое-то странное, плотно застегнутое на большие стальные пуговицы платье, но, ослепленный любовью, я не обращал на это внимания. Г-н инспектор, будучи старым вдовцом, принимал эти мои ласки, очевидно, с сладостным чувством, так как не пошевельнул пальцем и молчал как рыба. И только когда я шепнул ему на ухо: «Анна, Анна, отчего ты сегодня такая плоская, сморщенная, сухая и скверная», он, обиженный, должно быть, поношением своей красоты, взбесился и так сильно огрел меня по губам, что не только вывел меня из недоразумения, но на другой день все расспрашивали меня, не велел ли я случай но привить себе натуральных пощечин.

М о л ь ф е л ь с. Великолепно, Б а к а л а в рище, великолепно! Щипать старого инспектора за камзол! О, прелесть, прелесть, прелесть!

Б а к а л а в р. Да здравствует щипание!

М о л ь ф е л ь с. Vivat! (Пьют без счета.)

Б а к а л а в р. Ах, г-н Мольфельс, как у Трутки глаза пухнут!

Т р у т к а (пьяный, хватает Бакалавра за грудь). Скажи ты мне, разве нет, разве нет! Разве мои стихи не избитая, бездарная мазня, на которую следует наплевать?

Б а к а л а в р. Они стоят ровно столько, сколько стихи Элизы фон Гогенгаузен, урожденной Оке.

Т р у т к а. Разрази меня, бакалавр, источи меня! Я червь, я жалкий идиот! В моих стихах нет свежести и силы, в моих мыслях нет смысла. Я червь, я ничтожный червь. Брось меня в помойку, бакалавр, брось меня в помойку!

Б а к а л а в р (всё пьет и понемногу также теряет сознание). Не плачь, Труточка, и говори тихо, чтобы ночной сторож не услышал. Ты вошел в раж. Не правда ли, Мольфельс?

М о л ь ф е л ь с (бросается Бакалавру на шею). Ах, моя Лидди, моя Лидди!

310

Б а к а л а в р (женским голосом). Ты изломаешь мне жабо на груди, дорогой Карл. (Указывая на Богумила, который высовывается из угла с пустой бутылкой в руках.) Но спрячься скорей, спрячься, дорогой. Потому что идет отец!

М о л ь ф е л ь с. Ты немножко пьяна, моя Лидди?

Б а к а л а в р. Увы, Карл, под хмельком я немножко.

Т р у т к а (валясь на пол). «О, непотребство, ты побеждаешь, а я должен погибнуть». (Засыпает.)

Б о г у м и л (взбираясь на колени к Бакалавру и говоря ему прямо в лицо). Ты, недобрый бакалавр! Бил ты меня, толкал ты меня, ругал ты меня! Я пьян. Теперь я тебя бью, я тебя толкаю. Видишь!

Б а к а л а в р. О, мой почтенный отец! Прости! Я не могу иначе: или выйду за Карла, или должна буду умереть. О, не будь таким жестоким, великолепнейший из отцов. На коленях я умоляю тебя, не будь жестоким: не убивай твоей несчастной дочери!

М о л ь ф е л ь с. О, да, барон, не убивайте нас, не омрачайте нашего счастья, временного и вечного.

Б о г у м и л валится на землю.

Б а к а л а в р (радостно). Победа! Победа! Он прощает, он валится на землю. Карл, Карл, приди в мои объятия! Мы можем свободно любить!

М о л ь ф е л ь с (внимательно присматривается к Богумилу). Когда я внимательно присматриваюсь к отцу, он кажется мне чертовски маленьким в сравнении с тем, каким он был раньше.

Б а к а л а в р. Он вынес оспу, дорогой мой!

М о л ь ф е л ь с. Ух! Ух!

Б а к а л а в р. Боже, о чем ты так вздыхаешь?

М о л ь ф е л ь с. Горе мне, горе! Я боюсь, что свалюсь со стола.

311

Б а к а л а в р. Против этого нет другого средства, как только поскорее влезть на стол.

М о л ь ф е л ь с взбирается на стол, чтобы не упасть с него, и падает на пол.

Б а к а л а в р (раздирающе кричит, ломает руки над головой). О, судьба, судьба, неумолимая судьба! Никакая мудрость людская тебя не отклонит, ни один смертный не уйдет от тебя. Несмотря на то, что Мольфельс взобрался на стол, он, однако, должен был упасть с него! О ты, жестокое, как мрамор, твердое, чудовище.

М о л ь ф е л ь с. Что же мне никто не поможет подняться? Бакалавр. Лидди. Куда вы девались?

Б а к а л а в р. Zayre, vous pleurez? Больно мне это. Ma parole, это мне больно! Venez, ma chère! На дворе темно, как в аду. Пойдем в костел, поиграем на органах. (Берет Мольфельса под руку, и оба, шатаясь, уходят.)

Сцена 2

Поляна на рассвете.

Б а р о н М о р д а к с выходит на прогулку,

встречает 13 портных, закрывает себе грудь салфеткой и закалывает

их всех по очереди.

Сцена 3

Поле в деревне. Входят ч е т ы р е н а т у р а л и с т а

с окровавленными головами; у каждого из них в руке большой камень.

Все вместе. Мы умышленно разбиваем камнями себе головы для того только, чтобы наконец додуматься, кто такой этот так называемый каноник, который всовывает пальцы в огонь. О! О! О!

О д и н и з ни х. Только не сомневаться, господа. Наука призывает нас. Попробуем еще раз. Смелее. Еще раз побьем себе головы.

В с е. Да, еще раз побьем себе головы.

312

Бьют себя камнями по голове так, что искры сыплются;

не получают результатов и, ругаясь, уходят.

Входят Б а к а л а в р, М о л ь ф е л ь с и Т р у т к а.

Б а к а л а в р. Бешеная была эта ночь! Бешеная ночь! Когда я проснулся, я, к своему изумлению, лежал возле педали костельного органа.

М о л ь ф е л ь с. Я сидел, как турок, с подогнутыми ногами на одном из гробов фамильного склепа баронов.

Т р у т к а. А я, бакалавр, спал под вашим столом, рядом со мною храпел, как барсук, Богумил.

Б а к а л а в р. По моему, разумеется, неплохому предложению, было бы недурно съесть общую раннюю закуску; она должна облегчить послеродовые боли пьянства, или, говоря по-немецки, прогнать катценяммер.

Т р у т к а. Очень досадно мне, что я не могу составить вам компании, у меня не терпящее отлагательства поручение к баронессе. (Уходит).

М о л ь ф е л ь с. Я с вами, г-н бакалавр. Идемте! У меня громадный аппетит. (Уходят).

Сцена 4

Комната в замке. Входят Т р у т к а и Л и д д и.

Т р у т к а. О, не отказывайте в моей просьбе: позвольте мне убедить вас поехать. Шальбрунн – это один из великолепнейших уголков земли: как пастушья хижина из Pastor fido Гуарини, в одинокой зелени дубового леса стоит сторожка; словно два длинных и текучих соловья, чирикают два журчащих ручья в окружающей тишине, а пленницы, как чувствительно выражается некий граф и вместе юркий поэт, пленницы цветут там среди зелени и тихо шелестят свои молитвы в сладком уединенном лесном умилении.

Л и д д и. Нежно продекламировано, г-н Трутка! Как далеко отсюда до Шальбрунна?

313

Т р у т к а. Меньше мили. Дорога идет через живописную местность, среди лесных пригорков и моря цветов.

Л и д д и. Так будьте готовы, а кучер пусть запрягает. Через час мы поедем с дядей к сторожке. (Выходит вместе с Труткой.)

Сцена 5

Густой лес. Вечер. Входит Б а к а л а в р,

неся на плечах огромную клетку.

Б а к а л а в р. Солнце зашло, усталый мир надел звездный шлафрок, одна половина земли кажется мертвой, злая мечта страшит беззащитный сон, чародейство начинает свою страшную службу у бледной Гекаты, испуганный воющим стражем ночи, волком, громадными шагами бандита крадется разбой, чтобы начать свое кровавое дело, кузнец сковал мне клетку: я поставлю ее здесь в чаще, издали эхо доносит удары топора – это чёрт крадет деревья, и я сильно ошибся, если бы магическое влияние трех томов Якова Казановы де Зейнгальт, изданных Вильгельмом фон Шуцом, не привлекло бы его сюда! Для верности я усилю эффект сочинениями покойного Альтинга и положу их на Казанове, как злой перец на кабаньей ветчине.

Ставит в зарослях клетку, открывает дверцы, кладет вовнутрь

Казанову и посмертные сочинения Альтинга, а сам прячется

в стороне; молчание; входит Ч ё р т и нюхает.

Б а к а л а в р. Ага, уж явился! Как его колет в нос.

Ч ё р т. Я чувствую двоякую добычу: слева что-то отвратительное, развратное, справа – спившееся, бьющее детей!

Б а к а л а в р. Поди к чёрту! Это намек на мою особу?

Ч ё р т (идя к Казанове). Разврат сильно меня влечет (поворачиваясь в сторону Б а к а л а в ра), но пьянство тоже притягивает. (Останавливается по-середине.) Если б только знать, что из двух более ненормально? (Нюхает еще сильнее).

Б а к а л а в р. Ой, моя совесть!

314

Ч ё р т. Есть, наконец! Вот это, насквозь перепившееся и притом бьющее детей, в сто раз хуже, в сравнении с ним отвратительнейший разврат является истинной невинностью. (Бежит в сторону Б а к а л а в ра.)

Б а к а л а в р (убегает от него кругом, прячась за стволами деревьев). Вот те и попал я в кашу! Не подумала моя душа, что она грешнее, нежели воспоминания Якова Казановы де Зейнгальт и посмертные сочинения Альтинга! Потому что ведь это только клевета злостного г-на Мефистофеля! Слава Богу, у меня в кармане есть кусочек конфессионала, который я вчера спьяна вытащил. Нужно показать ему, это его сразу прогонит. (Делает, что сказал.)

Ч ё р т (фыркает и отскакивает назад). Тьфу! Пьянство облагородилось щепкой конфессионала. Тьфу! Ну, в таком случае, я обращусь лучше к разврату, хотя он и более добродетелен.

Жадно вскакивает в клетку; в то время, когда он взял в руки

Казанову, прибегает Б а к а л а в р и захлопывает за ним дверцу.

Ч ё р т (вскакивает с криком). Проклятие, заперли меня, я в заключении! (С силой встряхивает решеткой.) Напрасно! Напрасно! Прутья спаяны накрест; ничего я не сделаю. (Увидев Бакалавра.) А, это ты, шельма, бродяга, мошенник – нет, нет! Я хотел сказать: как это ты, дорогой, милый, добрый человек! О, выпусти меня, выпусти меня, почтенная душа!

Б а к а л а в р. Prosit, вкусное! На сало ловятся мыши, а на Казанову и Альтинга черти. (Берет на плечи клетку и уносит Чёрта.)

Б а р о н М о р д а к с входит с разбойниками.

Б а р о н М о р д а к с (откашливается, отплевывается и начинает речь). Господа разбойники! Баронесса Лидди пребывает в настоящее время в сторожке в Шальбрунне. Так как упомянутая особа по своей воле моего предложения принимать не желает, я вынужден схватить ее. Вы начесали свои волосы на физиономии гуляк, чтобы я через вас не осрамился.

Р а з б о й н и к и. Да, начесали.

315

Б а р о н М о р д а к с. Прекрасно.

Уходят.

М о л ь ф е л ь с (входит с тремя вооруженными слугами). Шляются здесь в лесу подозрительные банды. Лидди теперь в Шальбрунне – я опасаюсь, что на нее готовится какое-то покушение. Зарядите пистолеты! Может быть, выдастся случай влепить в лоб какому-нибудь мошеннику.

Заряжают и уходят.

Сцена 6

Убогая комната в шальбруннской сторожке.

Входят Б а р о н, Л и д д и и Т р у т к а.

Л и д д и. О, г-н Трутка, вы нас жестоко надули. Если здесь романтично, то... Дядя, дорогой, всё тут пронизывает меня ужасом. Вели запрягать, чтобы убежать скорей из этого разбойничьего гнезда.

Б а р о н. Ты дрожишь, дитя? Что такое, это не в твоем обычае.

Л и д д и. О, умоляю тебя, вели запрягать, вели скорее запрягать!

Б а р о н. Эй, вы! Хозяин! (Входит Хозяин.) Накормил ты моих лошадей?

X о з я и н. Я чужих лошадей не кормлю. (Уходит.)

Л и д д и. Старый медведь!

Б а р о н (выбегая за ним). Дерзкий мошенник! Ты должен их накормить!

Л и д д и. Дядя, куда? Не слушает! Мчится вниз по лестнице. И хоть бы немного света в этой мрачной комнате! Г-н Трутка, где же вы?

Т р у т к а (сдавленным голосом). Я, Лидди, я...

Л и д д и. Боже, что это? Что за шум под полом?

Т р у т к а (стуча зубами). О, это, наверно, только мышь пробежала.

316

Л и д д и. О, я почти дрожу от собственного дыхания. Такого беспокойства я никогда не испытывала! Ах, наконец! Дядя возвращается со свечкой.

Б а р о н (со свечкой в руке; его быстрые движения обнаруживают в нем большое волнение). Взгляните мне в глаза, г-н Трутка! (Освещает его лицо.) Нет, вы ничего не знаете об этом. Я освобождаю вас от ответственности.

Л и д д и. Боже мой, да что всё это значит?

Б а р о н. Здешний хозяин – изменник и мошенник. Он впускает в дом шайку разбойников и отказывает дать мне лошадей.

Л и д д и. Господи! Мы погибли!

Б а р о н. И не беда, если бы дело шло только о деньгах, но намерения грабителей касаются тебя, Л и д д и, тебя!

Т р у т к а. О, если так, спасите нас, спасите нашу жизнь! Утопающий и за бритву хватается. Если вы согласитесь предводителю этой шайки в приватной аудиенции, возможные по следствия которой можно будет легко скрыть в так называемой поездке на воды...

Л и д д и. Молчи, несчастный рифмоплет, и спрячься за печкой вместе с своей жалкой жизнью! (Выхватывает из волос шпильку.) Прежде чем кто-нибудь из этих бродяг коснется моей руки, эта шпилька десять раз пронзит мою грудь. Ну, дорогой дядя, забаррикадируем дверь! В опасности самый слабый часто бывает самым сильным.

Б а р о н. Благородное рыцарское дитя! (Загромождают дверь.)

Л и д д и. Нужно заставить ее столом.

Б а р о н. Он слишком тяжел.

Л и д д и. Я сама перенесу его.

Б а р о н. Лидди, Лидди, ты раздавишь себе грудь этой громадной доской. Бог ты мой, откуда берется в тебе столько силы?

Л и д д и. Возьми эту шпагу, а мне дай свой охотничий нож. Ага, вот шайка приближается!

317

Б а р о н М о р д а к с и его разбойники штурмуют дверь и после нескольких ударов вышибают ее; Л и д д и бросает в них охотничий нож; шайка на мгновение колеблется; через минуту слышен голос М о л ь ф е л ь са, летят пули, нападающие в страхе убегают; вбегает М о л ь ф е л ь с, за ним его слуги ведут пленного Б а р о н а М о р д а к са.

Л и д д и. Мы спасены. (Лишается чувств и склоняется в объятия Мольфельса.)

М о л ь ф е л ь с (Барону, указывая на Мордакса). Вот виновник гнусного нападения. (Двое слуг вводят фон Вернталя.) А этот, которого мы нашли вблизи, по признанию Барона Мордакса, получил за баронессу 20 000 талеров; при этом он пред усмотрительно нагрузил оба кармана луком, чтобы выжимать им у себя слезы горя.

Слуги выворачивают карманы фон Вернталя; множество луковиц падает на пол.

Л и д д и (приходя в себя). Так значит, г-н Мольфельс, вы из-за меня рисковали жизнью? Если моя рука может вознаградить вас, вот она!

М о л ь ф е л ь с. Осчастливленный, я склоняюсь к вашим ногам...

Л и д д и. О, нет! Такой человек, как вы, не должен склоняться ни перед какой женщиной. Я с радостью запечатлеваю поцелуй на устах, с которых вы сами так часто бросали смех!

Б а р о н. Великолепно! Благословляю ваш союз.

Т р у т к а. А я приготовлю свадебный гимн.

Л и д д и (с улыбкой). Ах, г-н Трутка, какой же вы противный.

Т р у т к а. Я – поэт.

Б а р о н (Вернталю и Мордаксу). А вы, негодяи, позор дворянства, получите безжалостную кару, какую оба вы заслужили: как самых обыкновенных злодеев я велю заковать вас вместе в кандалы и среди белого дня везти в город.

Б а р о н М о р д а к с (раздражаясь). Разбой и смерть! Это превышает мое терпение. Транспонировать меня в кандалах

318

в город! Так это – награда за то, что я так божественно сыграл свою роль? И вы думаете, г-н театральный Б а р о н, что мы не знаем, что вы только актер г-на ххх и что ничего мне сделать не можете? Итак, г-н фон Вернталь, слезем в оркестр к музыкантам; это мои сердечные друзья, среди них у нас волос с головы не упадет.

Б а р о н М о р д а к с и В е р н т а л ь слезают в оркестр; входит Б а к а л а в р, неся клетку с Ч ё р т о м.

Б а к а л а в р. Поздравляю вас, г-н барон, с счастливым избавлением вместе с племянницей из когтей барона Мордакса.

Б а р о н. Что это, я с ума сошел, бакаалавр? Ведь это вы каноника тащите в клетке на плечах?

Б а к а л а в р (ставя клетку на стол). Гм, если чёрт может быть ксендзом, то он также может быть каноником и даже епископом, ибо этот замерзший печник всю жизнь был чёртом в своей собственной персоне.

Все присутствующие, не исключая Б а р о н а М о р д а к с а и г-на В е р н т а л я в оркестре, кричат в изумлении:

Что такое? Чёрт? О чудо!

Б а к а л а в р. Да. Вот уже во второй раз я избавляю от него отягченный земной шар и, как воробья, завещаю его в клетке человеческому роду для свободного исследования.

Ч ё р т. Г-н барон, заклинаю вас, освободите меня из клетки, избавьте меня от этого Б а к а л а в ра. Он издевается надо мной без конца, безжалостно давит меня, щекочет длинной крапивой, сыплет на голову мне мелкий песок три раза в минуту...

Б а к а л а в р. Это чёрт, барон, это чёрт! Он заслужил этого! Потрудитесь взглянуть: я попробую исполнить мой заглавный эксперимент. Я велю ему съесть молитвенник и потом подать лапку. (Дает ему молитвенник.) Ешь! (Чёрт вздрагивает.) Жри, собачье племя! (Чёрт вздрагивает еще сильнее).

С л у г а (в дверях). Какая-то молодая красивая дама в теплой шубе появилась в сенях неведомо откуда.

319

Ч ё р т (радостно прыгает в клетке). О, это моя бабушка! Это моя бабушка! Она надела шубу, чтобы не простудиться.

Т р у т к а. Вы ошибаетесь, г-н Чёрт. Слуга говорит не о бабушке вашей, а о молодой и красивой даме.

Ч ё р т. Ты теленок! Разве моя бабушка может быть старой и некрасивой! Разве не знаешь ты, что мы, бессмертные, вечно остаемся молодыми? Если же, несмотря на это, я состарился и нажил морщины, то этому виной мои особые печали по причине нахождения румфордского супа.

Входит Бабушка Чёрта, цветущая, красивая женщина в модном зимнем костюме и приветствует молчаливым кивком головы.

Б а б у ш ка Ч ё р т а. Г-н Б а к а л а в р, прошу выпустить моего внука из клетки! Взамен этого вы можете требовать какой угодно любезности.

Б а к а л а в р. Так пусть, ваше превосходительство, он подаст мне лапку.

Б а б у ш ка Ч ё р т а. Подай лапочку! (Чёрт подает Бакалавру лапку, после чего тот выпускает его из клетки.) Так вот как, дорогой внук!... Будь весел, мальчик! Мытье полов в аду окончилось. Можешь сейчас же вернуться со мной. Горячий кофе, который тебя, бедного, должен разогреть, уже ждет на столе.

Ч ё р т. Великолепно, отлично, бабуся! Но во время кофе я с удовольствием что-нибудь почитаю. Г-н бакалавр, нет ли с вами сочинений профессора Круга, особенно трактующих о новых исследованиях греческого вопроса?

Б а к а л а в р. Конечно есть, именно сегодня мне прислали пачку гнилых селедок. (Вытаскивает из кармана несколько пачек.) Я даже могу предложить вам рассказы Ван дер Вельда, собрание сочинений утопленницы Луизы Брахман и, если не ошибаюсь, «Западно-восточный диван», а также «Годы путешествия Вильгельма Мейстера», сочинение Гете.

Ч ё р т. Ого, какие кучи печатной бумаги! Бабушка, ты взяла с собой прислужника, чтобы он всё это захватил?

320

Б а б у ш ка Ч ё р т а. Да, цезарь Нерон пришел со мной. Он теперь стоит на лестнице и чистит твои кавалерийские сапоги, которые я привезла с собой.

Ч ё р т (кричит). Нерон! Нерон!

Входит римский император Нерон в лакейской ливрее, неся в руках кавалерийские сапоги.

Н е р о н. Вы звали?

Ч ё р т. Давай сапоги. (Натягивает сапоги. Нерону.) Что поделывает твой друг Тиверий?

Н е р о н. Лежит на белильне и сушит свое белье.

Ч ё р т. И умно делает! Мой почтенный Нерон, ты возьмешь под левую мышку новейшие произведения греческого вопроса, под правую – поэтические произведения Луизы Брахман и понесешь это за мной.

Н е р о н. К вашим услугам.

Ч ё р т (обращаясь к присутствующим с плутовской улыбкой). До свидания, господа.

Чёрт, его Б а б у ш к а и ц е з а р ь Н е р о н выходят, нагруженные книгами.

Б а к а л а в р. Что это было, барон?

Б а р о н. Я вас об этом спрашиваю, г-н бакалавр.

Т р у т к а. У меня мелькает идея наивно-безумной баллады под названием «Нерон чистит для чёрта кавалерийские сапоги»!

Б а р о н. А тебя, Лидди, не изумляет всё это?

М о л ь ф е л ь с. Лидди и я не обратили внимания на то, что здесь происходило.

Б а р о н. Это делает вам честь; так и приличествует влюбленным. (Слуге.) Наш экипаж очень испорчен?

С л у г а. До него никто не дотронулся.

321

Б а р о н. Так принеси из-под козел корзинку с бутылками. (Слуга уходит.) Подкрепимся немного несколькими стаканами пунша.

Б а к а л а в р (словно с неба свалившись). О, барон, какой же вы умный человек!

С л у г а вносит корзинку.

Т р у т к а (у окна). А кто это ходит еще там в лесу с фонарем? Он, кажется, подходит сюда!

Б а к а л а в р. А чтоб тебя черти удавили! И шляется вот этакий мужик поздней ночью по лесу только затем, чтобы совершенно напрасно помогать нам лакать пунш! Ведь это – проклятый этот Граббе, или, как вернее я должен назвать его: этот карлик-краб, автор этой комедии! Глупый, как телячьи копыта, он ругает всех писателей, а сам ничего не стоит; у него коровьи ноги, косые глаза и обезьянья физиономия. Г-н барон, запремте дверь, запремте дверь!

Г р а б б е (за дверью). О ты, проклятый бакалавр! Ты, бездонный мешок лжи!

Б а к а л а в р. Г-н барон, велите запереть дверь, велите запереть дверь!

Л и д д и. Бакалавр, бакалавр! Как можно быть озлобленным на человека, который нас написал! (Кто-то стучит в дверь.) Войдите!

Входит Г р а б б е с зажженным фонарем.

Главная

Содержание

Комментарии