Первая могила – на Смоленском:
от сыпного тифа помер доктор Сергей Михайлович Поггенполь.
Точный и верный, знающий и любящий свое дело, железный, вот какой он был доктор железный! – «самый главный над всеми докторами», как определила его Акумовна, вещая старуха.
Ученые люди помянут его, расскажут о его науке, а я – как часто я думал; «если, не дай Бог, случится у нас беда, позвоню Поггенполю, буду просить его приехать (на Васильевский остров он никогда не ездил!), ну, чего бы ни стоило, все сделаю, только бы приехал!» – и теперь помяну его моей верой в его знание и верность.
Вторая могила в Александро-Невской лавре:
от сыпного тифа помер Федор Иванович Щеколдин.
Не могу я никак свыкнуться с этой бесповоротной мыслью о его смерти. С похорон вернулся домой, поставил самовар и подумал: «придет Федор Иванович, расскажу ему, как хоронили – – »
Не придет больше Федор Иванович, и на Пасху не жди –
Отпевали его в Исидоровской церкви. Лежал он в серебряном гробу под серебряным покровом такой же самый, только красный от сыпи, да еще этот белый широкий венчик на лбу, как повязка – как белый обруч! Да когда священник, прочитав «отпускную» – подорожие в безвозвратный путь, коснулся его руки, я видел, как
226
бессильно запрыгали квелые потемневшие пальцы – темные бесплодные прутья!
С Ф. И. я познакомился в ссылке в Устьсысольске: он был честнейший, самый надежный. И его знали во всех уголках России – знали как «Федора Ивановича, которому можно доверить и на которого можно положиться».
О его революционной работе расскажут в «Истории русской революции», я же помяну его великую честность и его любовь к березкам, да к полевым цветам – колокольчикам.
Третья могила – у Троицы-Сергия под Москвою:
помер Василий Васильевич Розанов.
Самый живой из старших современников, всеобъемлющий, единственный в русской литературе, и одинокий в бродячей нашей жизни.
Весной в революцию ездили мы на Шпалерную прощаться с Василием Васильевичем. Говорили в последний раз за самоваром о любимом его – о тайне кровной любви, собирающей живой мир, о монетах — старине драгоценной, и о докторе Поггенполе.
Напишут сотни книг, воспоминаний, станет Розанов – главой в «Истории русской литературы», я же помяну Василия Васильевича, нашего соседа, сердечность его и отзывчивость – много выпало в жизни ему беды житейской! – и благословение его любви, которой жив и крепок вечно раздорный человеческий, грешный мир.
227