I
С начала лета мы на новой квартире – на Троицкой. И низко и вода есть и электричество горит.
Как-то ехал я по железной дороге, на остановке хочу выйти из вагона, а никак не выйти – народу набилось в проходе и дверь загородили. Прошу пропустить, а какой-то: «это, говорит, вам не старый режим, товарищ, полезайте в окно!» Я покорно полез – – А тут – наоборот! –
а я уж и не могу, я не могу освоиться после Васильевского острова и вдруг схватываюсь: бутылки не наполнены! Боюсь проливать воду, дрожу над каждой каплей.
А вода идет и электричество горит – –
Освобожденный от «водяной повинности» и выпущенный из тьмы на свет, я начал писать, и опять мне сны снятся.
– – слышу звонок, окликнула С. П. Она говорит: «звонят!» И опять звонок. И еще раз. И слышу голос: «Тут спит черт Копицын!» И это такой был голос – от стены – из стены. И в ужасе я открыл глаза.
II
А что я подумал: может быть, иначе и невозможно? Нельзя, невозможно, чтобы человеческая косная природа «двигалась» по-другому! Инквизиция – огнем, государство – законом, революция – декретом. Надо встряхнуть с корня до макушки – и пустить «на новую жизнь». Я не знаю, хорошо это или дурно, знаю, что это надо, и что для живого человека это очень тяжело.
353
– – когда я выпускал молочницу (она носит к нам молоко на обмен и, конечно, «из-под полы»), вижу, мальчик: одна рука длинная до полу, другая маленькая и весь он какой-то гадкий.
«Откуда ты, – говорю, – появился?»
«А я, – говорит, – всегда между дверями живу в кухне!»
Вот и вода есть и свет. А мне кажется, что я уж не выдержу – я совсем обескровленный! И если держусь на ногах, когда весь валюсь, то лишь упорством – упором, только духом, как безголосый могу говорить отчетливо и громко только из какой-то внутренней силы. Иногда меня подвозят на извозчике, но это всегда очень неудобно: совестно – ездить, когда все пешком!
– – сидим в моей комнате у стола: я, С. П. и мой брат Сергей. Ночь. С улицы вызывают из каждого дома и тут же расстреливают. Сейчас дойдет очередь до нашего дома. Чей-то голос называет (слышу ясно): «209-69». (Это № нашего телефона). И я выхожу – через окно, но нисколько не подымаясь, а как бы через стеклянную дверь. Дорогой обернулся – вижу: у стола С. П. и Сергей. И я поклонился им (а они не видят!) и пошел. Под аркой, где освещено лампочкой, сидит солдат. Он что-то бормочет – и я понимаю: я должен присесть, чтобы с меня сняли фотографическую карточку. И чувствую, что это не к добру: и никакая тут карточка, а просто меня расстреляют. И ясно вижу, – еще солдат светит красным, он негр – и объяснять ему бесполезно, все равно, ничего не поймет!
В продовольственную лавку привезли воз с яблоками. Когда вносили в лавку, один мешок разорвался и яблоки посыпались на мостовую. Откуда ни возьмись мальчишки и прямо на яблоки: кто сколько ухватит, того и счастье!
354
За большими полезли и маленькие.
Тут пущены были в ход вожжи. Мальчишки завизжали да кто куда – все разбежались. А одному голопузу (не понимает!): нагнулся он за яблоком, протянул ручонку, ловит – а извозчик мешок нес, да сапожищем ему прямо на руку. Тот так и закатился!
– Что ты это делаешь?!
– А чего под ноги путается?
Приходил С. М. Алянский с рассказом о Уэлсе: как Уэлса чествовали в «Доме Искусств» –
«ели телятину с шоколадом».
– Уэлс шоколаду не ел! – сказал Алянский.
А вечером разбирали, что написал Уэлс в альбом Алянскому по-английски.
– Какая мудрость в каждой строке! – заметил Соломон Каплун (Сумский). (Соломон Каплун наш сосед и постоянно у нас, много мы вместе в альбомы писали и за себя и за других на всех языках!)
– – я подымался от Варварских ворот, от часовни Боголюбской к Ильинским воротам – только подъем куда выше! – очень трудно. А когда я поднялся, вижу, нахожусь за Курским вокзалом у Андрониева монастыря.
Н. М. Волковыский и Б. О. Харитон командуют: кому выступать. И моя скоро очередь, да не хочется мне идти. И мы уж в каком-то загоне: ждем в баню.
«Все равно, прочитать надо!» – говорит Волковыский.
«Да что читать-то?»
«Ну, что попадется».
А я думаю: «заставят меня читать Немировича-Данченко или что-нибудь о мужиках – – !»
И входим через потайную дверь в нашу новую квартиру. Очень высоко, на самом верху. Во дворе сложены ящики и угольщики разгружают подводы с яблоками. У нас одно окно.
355
Ночь. Какой-то залез в окно да это тот, кого я встретил, когда подымался от Варварских ворот, я узнаю его. И я схватил его – и в окно. И вдруг стало жалко: конец!
*
Ясное утро – так только бывает осенью ясно. Из противоположного дома вынесли гроб – деревянный некрашеный – поставили гроб на дроги. Лошадь рыжая. Только священник серебряный в серебряной митре.
Кого это?
Старуха плачет.
Лития – «вечная память!»
Возница мальчишка сел на дроги и повезли.
И ладан проник ко мне через окно.
Потерял мундштук – ни купить! ни достать!
Упала лампа и разбилось стекло – не знаю, что и делать!
Лопнул горшок из-под каши – где такой добудешь?
– – –
– – в Москве, пробрался в театр. Тут и Борисяк, Есенин, Якулов и З. Г. Гринберг. Я взял стакан воды и полил Гринберга – весь стакан! И подумал: «зачем же это я сделал?» А он ничего, молча встал и вышел, и вижу, возвращается с матерью, знакомит меня. И мне очень неловко. И понимаю, это вовсе не Гринберг, а Вик. А. Залкинд. И я спустился в глубокое подземелье. Прохожу по коридорам к залу: там будет концерт! Но музыки нет: сидит один Пильняк и уписывает такую вот краюху черного хлеба. Я приоткрыл дверь. (Я стою очень низко, пол мне по шею, но вижу не только ноги, а и весь театр!) Играют такую пьесу: «как А. женится на своей дочери». Дочь играет актриса, а он сам себя.
Заходил после обеда Евг. Замятин: принес мне свой старый мундштук. Ну, теперь покурим! А то никак не
356
выходит: трубку не умею, а крученые – без мундштука невозможно.
Не могу никак вспомнить сна и только вспоминаю: дорожка очень зеленая.
Наступил новый год – 1921-й – четвертый революции! Я вспоминаю эти годы – горячо прожитые, а по чувству исключительные. Слышу, звонит колокол в Казанском – мы пробираемся через сугробы в Дом Литераторов встречать новый год.
Кронштадтское восстание. – Речь Ленина о «нэпе» – «Мюр и Мерилиз!»
Я медленно иду – – мимо проходят и говорят:
– – послезавтра ждут кризиса: у нее тиф. Конечно в дороге захворала: 45 дней из Крыма ехали! по дороге девочку 8-ми лет похоронила –
– – –
– – конечно, из Отдела Управления вам дадут бумажку, но ботинки в Петрокоммуне вы не получите. Получают ботинки не только они сами, но их жены и дети, их матери, их бабушки и даже их прабабушки. А тут служишь с утра до ночи, и все равно никогда не получишь –
– – –
– – –нельзя же всех расстрелять!
357