По случаю войны закон Божий отменили…
– Теперь война, уроков закона Божьего не бывает: батюшка больше не ходит!
Так ответила Тоня, когда мать ей замечание сделала, почему закон Божий не учит, и книжка по полу валяется.
Родители Тони держали мастерскую: делали они искусственные ноги и руки. Отец, занятый своей мастерской, за недосугом мало обращал внимания, мать же следила за девочкой и, как женщина набожная, немало была смущена неподобным ответом, но возразить ничего не могла, как не возражала соседу лавочнику, который за все брал втридорога, ссылаясь на военное время.
327
По случаю войны закон Божий отменили!
Живая и понятливая, черненькая, любила Тоня погулять, для чего и пускалась на всякие выдумки. Летом нынче ей исполнилось десять, и второй год, как училась она в городской школе, и шла хорошо, – понятливая.
Как-то в морозы, о которых у питерцев надолго останется самая баснословная память, Тоня прибежала домой такая оживленная, веселая и в новеньких теплых перчатках.
– Откуда это у тебя, Тонечка?
– На Разъезжей нашла! – отвечала Тоня, и весь вечер ничего не делала, примеряла перчатки.
Мать поверила: редко, конечно, а бывает, находят и деньги, и золото, вон тот же сосед лавочник Пряхин, как-то будучи по делам в Пензе, на базарной площади ночью большущий ящик нашел и с документами, едва до дому дотащил!
Дела в мастерской шли прекрасно, заказов прибывало и хорошо платили, словом, во всем была удача. И с войной они вздохнули, или говоря по-другому, все то, что в обычное время вызывает гадливость и ужас – шпионство, калеченье, убийство и разорение – явилось для них благодеянием.
И Тонина мать благодарила Бога.
А как раз в ту же пору, как раз в морозы пропали перчатки у Тониной подруги Сони: пришла Соня в училище в перчатках, а как уходить домой, хватилась, нет нигде перчаток.
И за это дома досталось Соне.
Соня жила с матерью, отца не было, мать напульсники и набрюшники вязала, этим и жили, и хоть с войной заработок был больше, да все на провизию уходило. По теперешнему времени, знаете, бедному люду хоть волком вой, и этого никогда не поймут имущие и за непонятливость свою – придет срок! – горько попеняют на себя.
Сонина мать этих самых проклятущих перчаток, – ведь, новенькие, сама вязала! – никак не могла забыть Соне.
Прошли морозы и не так уж надобились перчатки – у ребятишек кровка живая, не мы, безлёдья, холода они не очень боятся, сам Холод Холодович их беготни боится! – и с голыми руками проходила бы до весны Соня,
328
А как она обрадовалась, когда случайно увидела свои перчатки.
– Это мои! Мои! – от радости кричала Соня и тормошила Тоню.
– И не твои, а мои! –отбивалась Тоня.
И как ни уверяла Соня, что перчатки ее, не Тонины, Тоня стояла на своем. Ни уверить, ни доказать Соня не могла, да и невозможно: мало ли перчаток одинаковых, не на одну руку вяжутся, а на тысячи, и фасон один!
Дома рассказала Соня матери.
Ну, мать узнает, та не ошибется, еще бы: своя работа!
И на другой же день, захватив с собой всяких напульсников, связанных из той же самой шерсти и такими же рядами, как и перчатки, отправилась Сонина мать в училище. Там, в раздевальной, вытащила она у Тони из кармана перчатки, сличила – они самые! – и с доказательством в руках прямо к учительнице.
Учительница велела перчатки положить на место. И вызвала к себе Тоню.
– У тебя есть перчатки?
– Есть, – Тоня вдруг покраснела.
– Где ты их взяла?
– Нашла на Разъезжей.
И сколько учительница Тоню ни уговаривала, сколько ни убеждала во всем сознаться, Тоня одно твердила:
– Нашла на Разъезжей.
– Не сознаешься, я скажу твоей матери!
Тоня молчала.
– Я скажу перед всем классом, что ты украла!
И Тоня созналась, – только такая угроза и последняя подействовала, – Тоня созналась: она взяла перчатки у Сони.
– Зачем же ты взяла?
– Понравились.
Перчатки были отобраны у Тони и переданы Соне.
Грустная пошла домой Тоня: уж нет у нее больше ее любимых перчаток!
А вскоре после судилища праведного учительница вы звала к себе Тонину мать и ей все рассказала о Тоне, как взяла Тоня чужие перчатки, и что за девочкой надо присматривать.
329
Тонина мать не хотела верить, – у Тони свои есть хорошие и еще одни есть, и незачем ей было у других брать! – потом поверила.
Учительнице она ничего не сказала, и отцу не сказала, и Тоню не попрекнула: она вспомнила, что ей еще в начале осени говорила Тоня о законе-то Божьем, и, как женщина набожная, она все поняла и покорилась.
1916 г.
330