Только любовь неизменна.
И это истинная правда, что́ это так. И думаю я, в последние минуты земли нашей, при последнем ее издыхании, одна не замрет и не замерзнет любовь.
Надежда Дмитриевна мало чего еще понимала в жестоком веке нашем и любовь она не могла оценить, но уж думать думала, и в тайниках дум своих представляла любовь, и, пожалуй, верно – в самой сути ее неизменной.
И верила, что так и есть.
И всегда будет.
Глаза у нее небесные.
Вы спросите их:
«Что вы видите?»
И они ответят:
«Видим мы Божий мир – цветы цветут, звезды сияют, милые сердцу проходят по земле люди».
«А дурные? И все это злое, злоба человеческая, измена – вы испугались?»
Поутру, как идти на службу, свернет Надежда Дмитриевна с Симбирской и к Происхождению Честных Древ зайдет, поставит свечку Божьей Матери и молится – так молятся цветы и звезды.
А неказистая служба у Надежды Дмитриевны – в Крестах.
Придет в канцелярию, повесит на колок кофточку да шляпку и за дело: возьмет одну большую книгу, возьмет другую и замелькают Иваны, Петры да Сидоры – арестантов она записывает.
И бегает перо – сжаты белые пальчики – пишет без конца.
А какая у нее рука!
Подойдет помощник начальника, прапорщик Эдингард, забудет, что́ и сказать хотел, а другой помощник плешак Звездкин так тот только губой чмокает, тычась по углам.
А Надежда Дмитриевна знай пишет, да из стакана холодный чай отхлебывает. Она не понимает, чего это стоит Эдингард и смотрит, и о Звездкине она не понимает, чего топчется да чмокает: и Эдингард и Звездкин не больше трогают ее сердце, чем эти казенные большие книги.
413
Целый день за книгами и в этом вся служба.
А бывают тяжелые дни – очередные дежурства. И тогда сидит она до семи за перегородкой и записывает ответы новых арестантов, которых опрашивает дежурный помощник.
И потому, что это очень трудно – ведь, надо не пропустить ни одного слова и все должно быть точно! – и потому еще, что слова-то эти и обыкновенные, да ведь тот, кто произносит их, в неволю идет, такие дни тяжелы.
И всегда измученная с неспокойным сердцем пугливо возвращается Надежда Дмитриевна домой.
Чует сердце, что в мире неладно, и боится сказать, и жалко ей.
Если бы было и каждому из нас хоть немного жалко друг друга, не было бы никаких безжалостных Крестов!
Был серый дождливый день, когда смеркается рано и сумерки несут тоску.
Дежурным был помощник Головтеев.
На его дежурстве всегда бывало очень трудно; и бестолков – и спрашивает, и отвечает совсем не то – и как мга какая, безразличный.
А тут еще и арестантов навели тьму-тьмущую.
И вот среди первых опросов о фамилии из потемок услышала Надежда Дмитриевна голос:
– Граф д'Оран-д'орен.
И это такой был голос, – стукнуло маленькое сердечко: или почуяло?
или что вспомнило? – прямо ей в душу.
А когда у загородки стал высокий молодой арестант, она поняла, что это он.
И заиграло на сердце.
Это он, о ком она мечтала, ее рыцарь, туманный всадник, мчавшийся по розовому полю в ее тайных девичьих розовых снах.
Как быстро он отвечал на вопросы и как воздушно прошел, когда старшой Юматов грубо окликнул:
– Ну, пойдем!
И в дреме перед сном в ту ночь вдруг всплыли перед ней знакомые глаза и голос повторял:
«Граф д'Оран-д'орен».
414
А сердце, окропленное любвиявленскою водою, забилось вперебой: д'оран-д'орен.
Вы спросите глаза ее, в них орга́н гремит.
«Отчего вы певучи так?»
И они ответят:
«Есть в Божьем мире любовь и любовью запета земля, оттого и поем».
А случилось так: три томительных дня, и Надежда Дмитриевна нашла у себя на столе большую чайную розу, в еще через день они встретились.
И то, что смутно выговаривало сердце, сказалось ясно и закрепилось навсегда.
Выбранный арестантами старостой, граф д'Оран-д'орен явился в канцелярию: на нем была офицерская тужурка и белый Георгий. И никак нельзя было подумать, что он арестант. Скорее плешивый Звездкин, либо крикливый Одингард – арестанты. Эдингард ходил неряшливо, Звездкин, хоть и чисто, но потрепанно и старомодно, а на нем все было ново и необыкновенно, как на картинке.
И говорил он ни на кого не похоже. И кажется, такому ни в чем не откажешь. И даже Головтеев на его вопросы отвечал куда мягче, чем всегда.
С Надеждой Дмитриевной он сказал в эту первую встречу всего несколько пустяшных слов, но в каждом слове было столько скрыто, и самого главного, и это говорил его взгляд.
Прошла неделя. Как незаметно пролетела неделя – краткие, решающие встречи! – и опять цветы на столе, две лилии.
Низко нагнулась Надежда Дмитриевна над толстой книгой, а не видит ни имен, ни цифр, и не глядя, видит только его и слышит только его – его шепот.
Они уедут вместе – забудут весь мир – с первой встречи полюбил он ее – и всегда будет с нею –
– Навек.
И горячие его губы обожгли ее щеку.
И в ответ запылала щека. Еще ниже наклонилась Надежда Дмитриевна над толстой книгой, а сердце стучит, и кажется, из соседней комнаты Звездкин слышит, как ее сердце стучит.
415
Две лилии она унесла с собой и весь вечер просидела над ними.
Какие белые-белые, она сохранит навек.
«Навек, – стучит сердце, – навек».
И большего счастья не надо ни на земле, ни на небе.
А в тот вечер на собрании во втором корпусе после всяких тюремных пререканий вошел в круг арестантов д'Оран-д'орен и сказал так же негромко, как и там в канцелярии Надежде Дмитриевне, почти шепотом:
– Через неделю освободится тридцать человек, мечи жребий. Кто сумеет уйти, того счастье.
И каждое слово его отозвалось на все Кресты.
С каким нетерпением ждала Надежда Дмитриевна утра, когда вновь увидит его и опять он ей скажет, как ее любит, и как они вместе уедут и не расстанутся друг с другом век.
Неизменные – слова любви, вы горячее всех слов на земле, и самые тихие, вы громче и ярче самых громких призывов и кличливей всех кличей. И в предсмертном бреду на издыхающей земле, знаю, только вы не замрете. И тот, кто вас слышал однажды, не забудет до смерти.
Дежурным был Звездкин.
Маленький, лысенький, чмокая, поглядывал он из-под очков на Надежду Дмитриевну: так была она вся овеяна и тянула любовью своей, как огоньком. Тычась по углам, Звездкин кружил около стола ее, заговаривал.
А она сидела над толстою книгой, не видя и не слыша, – ожидая его.
Стуча сапогами, в канцелярию вошел Юматов.
– Г-н помощник, разрешите свидание: жена к графу Дардарену пришла. Давать им, как прикажете?
– Что ж, можно. Зови сюда, – ответил Звездкин.
И шурш шелка наполнил всю канцелярию. Согнувшаяся над книгой Надежда Дмитриевна собрала все свои силы и, не приподнимая головы, заглянула.
Боже мой, какая красавица стояла за перегородкой!
И слезы так и брызнули на книгу, размазывая чернила, а маленькое сердце забилось робко под каблуком этой нарядной красивой дамы.
416
*
Раздавленная вышла Надежда Дмитриевна на волю. А как еще сегодня поутру шла она легко! Нет, пешком ей никак не дойти.
В трамвае было очень тесно.
Какая-то дама беспомощно металась со множеством всяких маленьких свертков, которые валились у нее из рук. Надсжда Дмитриевна сейчас же стала ей помогать, а тут и место освободилось, помогла сесть. Дама успокоилась, но когда хватилась платить за билет, кошелька не оказалось, и подняла крик на весь вагон, указывая на Надежду Дмитриевну.
Надежда Дмитриевна не хотела верить.
– Обыскать надо! – сказал кто-то.
А дама, схватив ее за руку, кричала в иступлении:
– Умоляю, отдайте кошелек!
– Что вы говорите? И разве можно –
И, теперь поверив, она вывернула себе карманы, и слезы побежали по проторенным дорожкам.
Кошелька не было, все убедились.
Проехав свою остановку, Надежда Дмитриевна вышла.
За ней вышла и дама.
– Верю, – со слезами сказала ей дама, – и не могу. Мне не денег жалко, серебряный кошелек, это память.
И Надежде Дмитриевне ничего не оставалось, как зайти куда-нибудь во двор, и пусть там ее всю обыщет и убедится.
Так и сделала.
И во дворе всю ее ошарила дама, а кошелька не было.
– Но я не могу жить без него, это такая память! – повторяла дама, еще и еще шаря по груди и рукам.
В отчаянии обе вышли на улицу.
И вдруг Надежда Дмитриевна все поняла и точно в первый раз посмотрела на мир, где цветы цветут и сияют звезды.
И каким жестоким показался ей мир цветной и звездный.
И в этом жестоком мире жила она.
«Одна, – вздрагивали пересохшие ее губы, – одна – одна».
И надорванное сердце не проклинало.
417
Только зябко.
Беззащитно.
Вы спросите глаза, отчего есть такие, в них крест горит?
И они только горько заплачут.
С неделю не показывалась Надежда Дмитриевна в канцелярии. Все одна в комнатенке своей, как больной зверок на пеньке – так и дни прошли. И вот опять повесила на колок кофточку да шляпку и за книгу.
И не слышно.
В канцелярии были оба помощника и Эдингард и Звездкин.
Оба шутили и на все их шутки она подымала глаза и только смотрела.
Перемену приписали болезни и замолчали.
Тычась по углам, Звездкин вынул из шкапа какую-то бумагу и несколько раз повернув ее около самого носа, вдруг сказал, неизвестно кому:
– А какая бестия этот Дардарен: и сам ушел и тридцать арестантов увел, каналья!
1917 г.
418