СВЕТ НЕМЕРЦАЮЩИЙ
Ехал я как-то из Петербурга, скажу прямо, в ожесточении ехал я: много было такого, чего душа никак не могла принять. И я не только не ожидал встретить что-нибудь хорошее, напротив, сам как-то вызывал дурное, искал его.
В одном купе со мной оказался актер, и этот актер рассказами своими о всяких закулисах и жалобой на всякую подлость актерскую еще более растравил мое отравленное ожесточенное чувство.
Ожесточение я вижу с головой ежиной, отчаяние представляется мне совсем без головы, вместо головы торчит щетина. Бог миловал, до этого еще не дошло.
Проехали мы тягучую ночь, слез мой актер, и освободившееся место занял старичок генерал.
Ехали, помалкивали. Была у меня с собой книжка, думал, почитаю тихонько и успокоюсь. Да куда уж читать: все во мне ходуном ходило. И строчку до конца не доведешь, вспомнишь что-нибудь, вспомнишь день какой, и заслонит жизнь строчку, потеряешь нить, начинай сначала.
137
Долго я так бился и страницу не осилил, сложил книжку. Так сидеть – скучно, вышел я в коридор и вижу, из соседнего купе выглядывает мальчик. В другое время, уж наверное, заговорил бы с ним, а тут как-то не до кого было, – пускай выглядывает, все равно. Стоял я у окна, смотрел.
Весна была, чуть только деревья оделись в свою такую нежную весеннюю зелень, когда каждый листок отдельно видишь, такой нежный зеленый, и веришь и не веришь, словно не вправду все, и кажется только.
Долго я так смотрел и еще бы смотрел, если бы не остановка: поезд вдруг остановился. Я – на площадку.
– Что случилось? – спрашиваю пассажира: из другого вагона вышел пассажир, как и я, должно быть, посмотреть, что случилось.
– Лошадь под поезд попала, – сказал пассажир.
– Переехали лошадь, – сказал проводник, тоже вышедший на площадку, – хвост нашли, внутренности, кишки, а лошади самой нету, – и он нагнулся к буферам, посматривая на рельсы: – может, где и лежит.
И я нагнулся:
«Тронется, – думаю, – поезд, буду следить, на рельсах коня увижу!» – и вдруг почувствовал, что сзади кто-то протискивается. Оглянулся, а это тот самый мальчик, что из купе выглядывал: он слышал наш разговор и тоже тянулся коня на рельсах смотреть.
Я отвел мальчика в вагон, с этого и началось наше знакомство.
И уж не один я стоял у окна, а с Костей. И Костя как и я, смотрел на зеленые деревца, на зеленое поле. Костя все ждал, не выйдут ли медведи: медведи в лесу живут, за деревами.
Была большая остановка. На платформе к окну подошли девочки с молоком, а у самой маленькой в лукошке сидели зайцы: зайцы, как зайцы – уши, как следует, усы нитяные, хвоста совсем нет, вместо глаз черная пуговица и все зайцы разные, одни в зеленых пятнах, другие в малиновых, третьи в кубовых, – пятачок за зайца.
Я выбрал себе малинового. Подает его мне девочка.
– Спасибо! – слышу голос сзади, и чья-то рука тянется, за моим зайцем.
138
Да это Костя, Костя тянулся за моим зайцем.
Ну, и отдал я ему зайца, и началось у нас не просто знакомство, настоящее приятельство.
Заяц, конечно, оказался живой, как сам Костя, только спит заяц. Но это не сразу открыл Костя; Костя долго трогал зайца, глаза заячьи – пуговицы, и как-то тревожно посматривал на меня, потом уронил его на пол, поднял, поднес ко рту и успокоился: заяц живой, только спит заяц.
Костя не расставался с зайцем и ни на шаг не отходил от меня.
Мы сидели в купе и разговаривали. И молчаливый старичок генерал разговорился. Заяц разговорил генерала.
Генерал рассказал нам, как он ездил к сыну, сына проведать, заезжал помолиться к Ефросинии Полоцкой в Полоцк, а теперь домой в Николаев едет.
Старый старик генерал наш, дедушка, нет зубов у него, а у Кости меняются, и хоть осталось, да не очень много. Сижу, ни о чем не думаю, дремлется. Генерал с Костей ведут разговор: один другого спрашивает и отвечают друг другу. Что говорит генерал, вряд ли понятно Косте, не понятны и Костины слова генералу, но разговор идет мирно.
И вообрази Костя, что генерал, как только настанет ночь, заснут все, тут генерал возьмет, да и украдет у Кости зайца. А вообразил это Костя, должно быть, потому, что старичок уж очень зайца его гладил и за ус теребил и похваливал.
И до самого вечера только тем и был занят Костя, что от генерала зайца прятал, мать свою растормошил совсем, добивался до большого тяжелого чемодана, в самый чемодан хотел запрятать от генерала своего зайца.
Съел ли чего Костя или от тряски, разболелся вдруг у Кости животик и уложили его бай-бай и зайца его с ним.
Не простился я с Костей, не погладил его зайца и генерал не простился.
Вдвоем с генералом без Кости остались мы проводить ночь. И всю ночь просидели мы друг против друга, всю ночь проговорили. Не я, старичок генерал говорил: рассказывал он мне свою жизнь большую и долгую и трудную. И было в ней столько добра и теплоты и любви и верности и желания – вся жизнь для других прошла.
139
Стало светать, уложил я старика и сам прилег.
В соседнем купе Костя спал с зайцем. Костя спал и Костин враг – генерал спал, оба спали тихо.
И я подумал: «Чудак ты, Костя, ну, зачем дедушке твоего зайца брать, у него свой есть. И живи он в старое время, его непременно изобразили бы с зайцем, как в житиях затворников пишут. Спи, Костя, ты со своим зайчонком малиновым, а наш дедушка со своим, он, Костя, у него совсем-совсем белый».
1912 г.
140