СВЕТ НЕМЕРЦАЮЩИЙ
Был я тогда совсем маленький, лет шесть мне было, не больше, и был у меня приятель кот, такой кот-воркота чудесный, белогорлистая шея, серый хвост, и очень усатый, а курлыкал и мурлыкал, вроде как разговаривал. Не помню, с чего повелось, только ввечеру, перед ужином я укладывался на пол, у горячей печки, и тут же прилаживалась к печке старая наша нянька, и приходил кот мой любимый.
Свет не зажигали в детской, одна лампадка горела у Скорбящей – малый огонек, а все видно: старуха-нянька за лампадкой ходила.
Кот запевал песню – где-то теперь мой кот усатый, где его душа витает? – запевал кот ласково песни, тепло ему, приятно было: там под полом тоненько скреблась мышка-теретышка, я ему, усатому, под его белым горлышком шейку почесывал, – и нянька начинала сказку.
Пелась песня, сказывалась сказка – об Иване-царевиче и сером волке, моя любимая сказка.
Я все мечтал обернуться волком, стать самим серым, и все твердил за старухой, как скажу Ивану-царевичу, когда, не узнав меня, примется за меня царевич:
– Не губи меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь!
Я все мечтал, я все хотел пройти ту опасность смертную, что волку выпала. Ведь, волк-то для царевича все сделает, волк из беды царевича выручит, от самой смерти, уж на куски разрезанного, снова вернет к жизни, а царевич смотрит и не узнает волка, не видит, не узнает серого и хочет порешить с ним.
140
– Не губи меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь!
Так с полным сердцем, готовым к смертной опасности, и слушал любимую сказку и повторял заветные слова серого волка.
Уж по двору дрёма бродила, собирала она наряд себе, расспрашивала, где кто спит и рыбка-соломинка ни хвостика у ней, ни ребрышка, только одна спинка – огненная рыбка плыла у меня в глазах.
Но, бывало, в сумерки… но это уж про другое из тех же первых дней, когда зацветшая крапива да лапушник казались, как кудрявая калина, калина – с горку, гора, как облаки, а облаки-небо, как крыша, чуть что разве повыше нашей крыши, другое я вспоминаю, такое странное – и легкое и грустное, как тонкий сон.
К нам в дом приходила белица – молоденькая монашка из монастыря, белица. И, бывало, в сумерки я любил, когда совсем неслышно, вся в черном, она входила в нашу детскую.
Она примащивалась на полу, и я подле нее свертывался калачиком, я клал голову в ее колени, и она искала у меня вошку – ласково так гладила по голове, перебирала волосок за волоском, раскладывала волосок к волоску, а сама рассказывала. Так не рассказывала нянька-старуха, Нет, совсем другим голосом, совсем другими словами, и Про Другое, не об Иване-царевиче, о лебедях, о кораблях воздушных, о море, о морской царевне рассказывала она сказку.
И я лежал тихонько и слушал, и думал в тонком сне, легком и грустном. И вдруг замолкал голос, обрывалась сказка… и тогда тихонько подымал я голову и с замеревшим сердцем глядел на нее, в глаза ее, а в глазах у нее, как волны, – шла волна за волной.
О лебедях, о кораблях воздушных, о море, о морской царевне – какие это были странные сказки!
Потом она пропала.
– Пропала девка! – раз услышал я, как разговаривали большие: старуха, наша старая нянька, сказала.
И правда, ведь, пропала. И я уж никогда ее не видел – не показывалась она у нас в доме, не приходила в детскую, и я больше нигде ее не встречал, ни в церкви, ни в
141
монастыре, ни на улице, – пропала, как в воду канула. О лебедях, о кораблях воздушных, о море, о морской царевне… и в глазах, как волны, шла волна за волной… – какие это были странные сказки!
И все позабылось, другое вошло в душу, другим занялись мысли.
Померла старуха-нянька – царство ей небесное, и где-то теперь ее душа отдыхает? – и нянька не вспоминалась, ни ее сказка.
И вот уж много спустя, однажды ночью, в глухой час проходил я длинными бульварами, летом, и вдруг словно толкнуло меня, и я вспомнил о лебедях, о кораблях воздушных, и было, как в тонком сне, легко и грустно.
И с замеревшим сердцем я засматривал в глаза прохожим – так вот и увижу, мне казалось, так вот и узнаю.
А еще много, много спустя, в смертельной опасности опять, словно толкнуло меня, и я вспомнил о сером волке, я на колени стал и просил Ивана-царевича – он в своей беде не узнавал меня.
– Не губи меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь!
1913 г.
142