церковнославянское
Помню сводчатую с венецианским окном келью Андрониевского лампадника отца Еввула, веселую: цветы во все окно, в углу иконостас, неугасимые лампады и свежие просфоры на столике ‒ серебряное блюдо.
И мягким солнцем весенний льется звон.
Всякий день всю Цветную неделю крестный ход после обедни вокруг старой монастырской ограды ‒ носят артос.
И мягким солнцем весенний льется звон.
Господи, и до чего хорош весною монастырский пасхальный звон!
Отец Еввул-Пучок ‒ такое повелось «пучок» за невообразимую отца Еввула тонкость выражений для вещей совсем неподходящих и грубых и самых резких! ‒ немудреный добродушный хозяин сейчас вернется с крестного хода.
Самовар на столе кипит, раскрыт янтарный кулич и с розой паска.
28
Единственная книга ‒ однокнижная библиотека отца Еввула ‒ большая в кожаном малиновом переплете с медными застежками ‒ какие чудесные картинки, какие буквы! ‒ киевская книга Патерик.
*
Божіею Милостію Великому
Государю Царю и Великому Князю
Петру Алексіевичу
Всея Великія и Малыя и Бѣлыя Россіи
самодержцу
Московскому, Кіевскому,
Владимирскому, Новгородскому, Царю Казанскому, Царю Астраханскому, Царю Сибирскому, Государю Псковскому и Великому князю Смоленскому, Князю Естляндскому, Ліфляндскому, Корѣлскому, Тферскому, Югорскому, Пермскому, Вятскому, Болгарскому и Великому князю Новгорода Низовскія Земли Черниговскому, Рязанскому, Ростовскому, Ярославскому, Бѣлоезерскому, Удорскому, Обдорскому, Кондинскому и всея Сѣверныя страны и Повелителю и Государю Іверскія Земли, Карталинскихъ и Грузинскихъ царей и Кабардинскія Земли, Черкаскихъ и Горскихъ князей и иныхъ многихъ Государствъ и Земель восточныхъ и западныхъ и сѣверныхъ, Отчичу и Дѣдичу
и Наслѣдному Государю и Обладателю,
Богомъ дарованному,
Богомъ вѣнчанному,
Богомъ хранимому
Православному Монарсѣ.
*
Замер звон.
Желтый чижик в клетке поет по-всякому.
‒ Отче, благослови! ‒ стучит в дверь запыхавшийся хозяин отец Еввул.
‒ Аминь.
Сколько лет потом не видал я Патерика. А вспоминал не раз, вспоминались картинки: заяц Афанасия Затворника, бесы
29
Принял я однажды страсть гонения этапного. Накануне подумал: чего на дорогу возьму? И купил Патерик. Не такой, без картинок. Но и не такой не пошел со мной: начальнику ли понравился, только оставили его в тюремной конторе, не дали.
И вот уж в наши дни, в смутные и не ища, нашел я Патерик. Тоже не такой, переплет не такой, не малиновый, а желтый, и застежек нет, а картинки те ‒ гравюры Л. Терлецкого.
А попал в мои руки Патерик от Ивана Петровича Прохорова.
А свел меня с Иваном Петровичем Иван Павлович. Иван Павлович приятель с Иваном Александровичем, а Иван Александрович ‒ князь обезьяний.
* * *
Иван Петрович ‒ камер-лакей, замечательный человек, низкий ему поклон от меня за Патерик.
Восемь лет беспорочно служил Иван Петрович рядовым лейб-гвардии Павловского полку, потом переведен в сводный его величества стрелковый батальон, и к нему, высокому и черномазому, очень подошла форма императорского стрелка с ярко-малиновыми кантами и малиновой рубахой. И эта малина решила его семейную судьбу: он женился на Агафье Федоровне, высокой, немного вялой, миловидной девушке, дочери камер-лакея Матюшкина.
И из этой малиновой поры любил вспоминать Иван Петрович лагери под Павловском, маневры у Царского валика, звучный, чуть хриповатый голос императора Александра II, раздававшийся на заре и до сих пор все еще звучащий ясно: ‒ Трубачи, вперед!
Тринадцать лет военной службы и новая пора ‒ золотая.
Тесть устроил лакеем в Аничков дворец. В дворцовом доме на Фонтанке в хорошей квартире и в спокойной обстановке,
30
нарушаемой лишь мелкими дрязгами мелких людей, зажил Иван Петрович тихо и смирно. Семья медленно, но неуклонно умножалась. Подрос старший сын Александр, поступил в семинарию.
Раздобрел Иван Петрович, отяжелел, стал невозмутим и ровен, и прежний трепет души, с которым встречал он каждый шаг и каждый звук голоса венценосца, сменился выдержкой и равнодушием, и появление новых лиц шло бесследно по его душе.
Седой старик, о многом позабыв и половину перепутав, одно себе оставил ‒ через все годы и до сегодняшняго дня донес он светлый образ царя-освободителя неизменным.
‒ Царь Александр III, ‒ шамкал Иван Петрович, надев на кончик носа тяжелые серебряные очки, ‒ был ростом вот повыше Ивана Павловича, а в плечах шире его раза в полтора. Да, был царь, а все далеко до Александра II батюшки. Тот был царь настоящий и последний. Они знали, кого убить. А потом пошли все ‒ чиновники. Трепету от них никакого не чувствуешь. А если гроза, так ровно купец трактир разносит. Да и царями они были больше для проформы, вот их и свергли поэтому. Какие ваши убеждения, не знаю, уж извините, а только настоящего свергнуть нельзя-с. Убить можно. А чтобы он отказался, да ни Боже мой. Это, знаете, испуг и слабость, царям не свойственны.
Старик подымал глаза и, глядя поверх очков, усмехался: или непонятно, что настоящего свергнуть нельзя? Или все можно?
‒ От старого века была у нас, ‒ продолжал старик, ‒ только царица Александра Федоровна. И пройти умеет и взглянуть по-царски, так что почувствуешь, что сам ты трава и червь, а все-таки далеко до матушки Марии Александровны! Та даже не унизила себя и русским языком, все по-иностранному. И так будто не человек, а выше человека. Конечно, мы твари презренные, а понимать должны, где какая высота. Тут-то вот святость царского сана с Богом сливается, можно сказать, сияние какое- то. Отец протоиерей в Серпухове Памфил говорил мне, что как он в первый раз Николая Павловича увидал, так, верите ли, говорит, от страху чуть душа из тела не вылетела, да только царь рукой махнул и задержал. А при нынешних, чтобы душа вылетела, нужно, чтобы вышибли ее.
31
Иван Петрович скупал для старшего сына Александра книги, и Александр собирал библиотеку. А тут началась война, Александр был призван и на войне его убили. Книги после революции Иван Петрович стал распродавать.
По указанию Ивана Павловича я пошел посмотреть книги. Познакомился с Иваном Петровичем, завязался разговор, то да се, и вот ‒ Патерик.
И опять я смотрю картинки, как там в келье с венецианским окном, ‒ какие чудесные картинки, какие буквы! ‒ и в душе моей весенний льется звон.
1918 г.
32