На одном из убогих чердаков людного Ермеевского дома на Васильевском острове жил студент Медицинской Академии Лапин.

355

Наука давалась ему с трудом, а еще труднее было добывать кусок хлеба. Но он был смел, прилежен и настойчив.

Сашенька, шляпница из мелких мастериц, та же беднота, что и сам он, разделяла его труд и помогала, в чем могла. В тяжелой нужде и заботах, он даже при трепетном свете лампы как-то не замечал, красива она или нет, а после полунощной работы прямо валился спать.

В свои именины Лапин собрал у себя товарищей, и до глубокой ночи, когда Сашенька давно уж преспокойно спала за ситцевой занавеской, распивали пиво и водку.

На чердак доносились порывы ветра с моря, но шум голосов заглушал.

Разговор зашел: кто храбрее?

И решено было, чтобы каждый совершил необыкновенный поступок.

Первым выступил студент Прокопов.

– Давайте сделаем так... Неделю назад, как вам известно, умер наш профессор, знаменитый хирург Петров; всю свою жизнь провел он нелюдимо и слыл колдуном. Похоронен он, как вам известно, на Смоленском – мы позовем этого нелюдима к себе в гости!

Одобрительный смех товарищей, как ветер, захлестнул слова.

– А чтобы он не упрямился, – горячей продолжал Прокопов, – мы снимем временный крест с его могилы. И пусть тот, кто вызовется это сделать, в знак храбрости принесет этот крест сюда.

И опять смех, и еще громче, взорвал чердак. Не хватало только смельчака.

– Я согласен, – сказал Лапин, – я пойду и позову его, но креста я не возьму: это будет обида для покойника.

– А какое же доказательство твоего приглашения? – закричали товарищи.

– А пусть кто-нибудь со мной пойдет, вот и будет свидетель.

– Хорошо, – поднялся высокий чернобородый Смыгин, самый хмурый и самый сильный, – я пойду.

И под смех товарищей, пошатываясь, оба вышли из комнаты. И когда спустились с лестницы и очутились на дворе, ветер едва не сшиб их с ног. Но это их нисколько не остановило: ре­шимость оказалась хмельнее и пива и водки.

356

Через липкую грязь и канавы добрались они до кладбища. Луна, тая в быстром облачном лёте, издалека мерцала. Порывом с шибающим ветром пылил мелкий дождь.

Это был час, когда по северному морю пробегает летучий голландец.

После немалых поисков, наконец, нашли они свежую могилу профессора, белый его березовый крест. Лапин снял шапку.

– Достопочтенный ученый, – сказал он, обращаясь к могиле, – вся ваша жизнь была посвящена облегчению горя вашего ближнего. Вы спасли тысячу жизней от смерти, болезней, несчастья. Теперь, когда вы получили справедливое успокоение от трудов, я прошу вас разделить компанию ваших бывших учеников: я полагаю, что у вас имеется свободное время за гробовой доской.

Лапин хотел было надеть фуражку, но ветер вырвал ее из рук, поднял вверх над крестом и унес.

И в ту же минуту Смыгин схватился обеими руками за крест и с силой рванул его из земли.

– Не смей! – крикнул Лапин.

Но было уже поздно: рыхлая земля легко поддалась.

И когда они опять вернулись к себе на чердак и Смыгин показал белый профессорский крест, удовольствию товарищей не было конца.

Только Лапин, сразу осевший, бормотал:

– Извини, мы обидели тебя.

Попойка подходила к концу: допивалось и разливалось последнее. И скоро все повалились спать.

Лег и Лапин.

Но заснуть не мог. Он точно погружался в какую-то плывучую пропасть и с ужасом перевертывался на другой бок, а его начинало немилосердно качать, и все под ним качалось без всякой опоры.

И он поднялся.

А выйдя из комнаты, сейчас же забыл, зачем шел, спустился по лестнице во двор и очутился на улице.

Тут он заметил, что погода переменилась: полная луна светила ясно, и было совсем тихо. Сами ноги понесли его на кладбище. Без труда нашел он знакомую могилу и бессильный упал.

357

– Извини, мы тебя обидели! – бормотал он, тычась в разрытую липкую землю.

И как-бы в ответ вдруг блеснули перед ним золотые очки, лысина, рыжеватая борода.

– Ты меня, Лапин, не обидел, – отчетливо и ясно сказал профессор, – я помню тебя и знаю, как ты прилежен. Но ты бездарен: твой ум и твое сердце никуда не годятся.

Больше ничего не видел Лапин и уж ничего не слышал.

А когда он проснулся, оказалось, что спал на полу у самой двери и очень неудобно.

Следы вчерашней попойки и как попало распластавшиеся товарищи, все это показалось ему крайне отвратительным, и он поспешил выйти.

Проходя по двору, Лапин с удивлением заметил, что картуз его висит на гвоздике около дворницкой.

Да, он не ошибся, это был его картуз.

И он взял его, постоял и, ничего не понимая, тихонько вернулся.

А должно быть, долго стоял на дворе: в комнате он не нашел уж своих товарищей, и белого профессорского креста не было.

А может, все это только пьяный угар?

И в действительности ничего не было: ну, выпивать выпивали, вот и бутылки, но крест и профессор...

Успокоенный на пьяном угаре, Лапин прибрал комнату и, как всегда, уселся за работу.

Так и пошла жизнь своим чередом.

А дня через три всякая именинная память вытеснилась из головы, и все позабылось.

 

2

Со всем напряжением внимания своего, как самый старательный ученик, сидел Лапин за грудою книг.

Ветер шумел за окном, и за занавеской похрапывала Сашенька.

С трудом разбирая ученое сочинение, Лапин вслед за боем полночи услышал, как кто-то сзади сказал:

– Ты бездарен: твой ум и твое сердце никуда не годятся. Но я переменю твое сердце и ум, потому что ты был добр к людям.

358

---

Лапин вздрогнул и невольно повернулся на стуле: перед ним стоял покойный профессор: золотые очки, лысина и рыжеватая борода поблескивали, как в тумане; он был в белом халате, а в руке светился скальпель. Повелительно указал он на кушетку.

Лапин, замирая от страха, покорно встал со стула и лег.

А профессор поднял над ним скальпель и одним взмахом разрезал ему в виде греческой тау грудь и живот, затем вырезал сердце и селезенку, взял со стола с какого-то блюда замену – вложил новое сердце, новую селезенку и, зашив, наложил бинт.

– Лежи до утра!

От ужаса Лапин, задержав дыхание, закрыл глаза.

 

А поутру, проснувшись на кушетке, он увидел, что тужурка его расстегнута, рубашка разорвана и видны на ней капельки крови, на груди же тонкий кровавый рубец в виде шнурка – тау. Сейчас же разбудил он Сашеньку и показал ей на свою разрезанную грудь.

А Сашенька, хоть и внимательно смотрела, но ничего понять не могла и, если что думала, то лишь о крайней их бедности, когда нечем и белья починить.

В тот же вечер заметил Лапин, что работа дается ему чрезвычайно легко. И ученая книга, из которой в прежнее время он осиливал за целый вечер дай Бог с десяток страниц, далась ему вся в один присест.

Теперь у него оказался досуг и не было того утомления, с которым, не помня себя, он обыкновенно ложился спать. И как-то взглянув на Сашеньку, он в первый раз поражен был ее безобразием – все было у нее до того мелко и незначительно, и эти молочно-серые глазки, расплывчатый нос, просто запомнить нечего.

«Господи, – подумал он в первый раз, – и за что я ее полюбил?»

Горю его не было конца.

И только услужливость и уступчивость безропотной Сашеньки, ее заботливость нянечья смирили его с жестокой судьбой.

Занятия шли успешно. И когда начались экзамены, они ничем не напомнили ему его прежней страды. А курсовое сочинение, признанное блестящим, написалось шутя.

359

Лапин чувствовал себя совсем другим человеком – с большими познаниями, уравновешенным и не без воображения.

Лучше всех сдавал он экзамены.

 

3

После последнего экзамена Лапин вернулся домой поздно.

Бережно сложив книги, он присел на кушетку и вдруг увидел: за столом склонившись сидит профессор.

Профессор с ласковой улыбкой, лукаво подмигивая, протянул руку:

– Что, Лапин, доволен?

– Я о таком успехе даже и не мечтал, но, достопочтенный профессор, – не без развязности обратился Лапин, – нельзя ли как прикрасить мою Сашеньку?

– С твоим умом и способностями, – усмехнулся профессор, – красота – пустяки!

И не успел Лапин опомниться, как профессор шагнул за занавеску и уверенным движением скальпеля отсек Сашеньке голову напрочь: и, бросив через плечо, взял со столика с тарелки другую голову и приставил к туловищу.

– Эта будет хороша, мозги без перемены.

Лапин как онемел, он не мог произнести и самого простого слова, чтобы поблагодарить профессора.

Проснувшись поутру, Сашенька хотела было по привычке схватиться за жиденькую косичку, болтавшуюся у нее на плече, и вдруг рука ее наткнулась на пышную жаровскую прическу. Не веря себе, она подняла обе руки, чтобы распустить волосы, и не белесые, золотисто-русые пряди зазмеились по ее плечам. В ужасе она вскрикнула.

На крик вскочил Лапин и, увидев на туловище Сашеньки голову античной богини из Эрмитажа, все припомнил из вчерашнего и мысленно с благодарностью помянул профессора.

Новая голова говорила языком Сашеньки, и все было удивительно хорошо прилажено; только на шее краснел как бы тонкий шнурок.

И когда Сашенька сошла вниз, чтобы идти на рынок, охам и ахам ермеевских жильцов не было конца.

А на другой день ребятишки со всего двора кричали ей вслед:

360

– Переменная башка!

Если бы кто-нибудь из них был позорче, он то же крикнул бы и Лапину, но перемена Лапина не была доступна и самому проницательному глазу.

Сашенька от насмешек плакала, и пришлось переехать на другую квартиру.

 

4

На 7-ой линии в доме Макарова, где поселился Лапин с Сашенькой, за неделю до их переезда случилось страшное дело: у самого хозяина Макарова зверски была убита дочь – ворвавшиеся разбойники, покончив с горничной, отрезали голову у Нюты и унесли голову с собой.

Старик Макаров, убитый горем, был крайне возмушен: Нюта носила в своих чудесных косах жемчужную шпильку, и эту шпильку можно было просто вырвать из прически, не отрубая головы, а теперь и похоронить нельзя с честью – как же в самом деле безголовой отдать последнее целование?

Околодочный Эраст Аполинариевич советовал старику войти в соглашение с теткой убитой горничной, отрезать голову у Мариши и положить в гроб к Анне Васильевне.

Старик было поддался, но старуха Макарова не хотела и слышать.

– Не хочу, – говорила она, – горничную целовать Маришку. Так и похоронили.

И вот вскоре после похорон, вышел как-то старик Макаров на улицу и обомлел: у собственного его дома стояла его покойница дочь Нюта об руку со студентом.

Сомненья не могло быть – это была живая Нюта! – и старик к большому удивлению Лапина и Сашеньки гаркнул на всю улицу: караул!

А через минуту все пошли в участок, где уж перед самим приставом старик, показывая на Лапина, с негодованием объявил:

– Вот украл у моей покойной дочери голову и приставил этой девице!

Пристав, зная старика за человека солидного, заметил осторожно:

– Василий Алексеевич, зачем им чужая головка? У барышни есть своя. Не расстраивайтесь, дело это невозможное.

361

А когда заговорила Сашенька и старик убедился, что Нютина голова говорит совсем другим голосом, пришлось отступиться.

Так и разошлись.

Всю ночь провел старик в слезах и, когда забылся, вдруг увидел, как живую, Нюту.

«Папаша, – сказала Нюта, – голову мне отрезал хулиган Яшка, а покойный знаменитый профессор хирург Петров взял мою голову и приставил барышне, которую ты видел в участке. Я не вся ушла из мира. Часть моей души связана с этой барышней, и ты должен любить ее, как дочь, и не мыслить против нее ничего худого. Я буду защищать ее, как себя».

От страха старик едва нашел дверь: ему хотелось сейчас же рассказать старухе. А уж старуха сама шла к нему и не дала говорить: она сама только что видела во сне Нюту и слово в слово повторила его сон.

– Воля Нюты нерушима! – решили старики.

По домовой книге старик отыскал Лапина, удочерил Сашеньку. И Лапины поженились.

И стали жить без всякой нужды на всем готовом, как у собственных своих родителей.

Старики в Сашеньке души не чаяли. Подходило время окончательных экзаменов.

Все шло как нельзя лучше. Лапин считался в Академии одним из первых студентов. Профессора им гордились.

После получения аттестата, Лапин, готовясь ко сну, замечтался о будущем. Мечты его были так горячи, что он совсем не заметил, как явился профессор и только знакомый голос вывел его к жизни.

– Я много могу сделать для тебя, но не все, – сказал профессор, – судьба неодолима. Ты не достигнешь славы в науке, но рядовым ученым будешь. Выше не стремись! Еще увидимся, и уж в последний раз.

 

5

Ровно и спокойно протекали дни профессора Лапина.

В одном из далеких университетов жил он, пользуясь всеобщим уважением и почетом. У него была своя клиника, где читал он лекции и принимал больных.

362

На судьбу он никогда не жаловался.

А прошлое отодвинулось так далеко, что, если и вспоминалось, то легко и радостно, как чудесный сон.

Лапин считал себя счастливым человеком.

В один осенний дождливый вечер, когда при лампе так хорошо за столом над книгой, Лапин, перелистывая только что полученный журнал с самыми последними новостями, прислушивался к своим спокойным мыслям, переговаривающим спокойно одно и то же, как в трубе ветер.

И вот, как тихий час, в кабинет тихо растворилась дверь и кто-то вошел. Лапин, не выпуская из рук книги, насторожился, ожидая, когда неизвестный выйдет из тени.

И вдруг почувствовал, как чего-то сердце забилось.

– Профессор Петров, – прозвучало отчетливо и ясно, а в полосе света блеснули золотые очки, лысина, рыжеватая борода.

– Профессор Лапин, – рекомендуясь, поднялся Лапин и минуту напряженно смотрел на гостя, и вдруг точно сжало его что, дышать нечем, и он, невольно разинув рот, ртом стал ловить воздух.

– В последний путь, – отчетливо и ясно сказал знакомый голос, – судьба неодолима. Ты получил все, что дано человеку: ты насладился счастьем и покоем. Пойдем, не бойся! И там ты будешь продолжать –

Лапин поддался к гостю: спросить ли о чем хотел или уж согласился?

– Ты будешь продолжать ту же самую жизнь.

И коса коснула, и, задохнувшись, Лапин ткнулся лицом в стол – все кончилось.

 

1919 г.

363