Весна началась не на шутку. С каждым днем становилось теплее. Благополучно прошли экзамены. И скоро о зиме забыли. Перед Финогеновским домом на  о г о р о д е  зацвели яблони и вишни. Бело-алые дождинки яблонова и вишневого цвета, осыпаясь с деревьев, залетали в комнату Вареньки.

С самого утра Финогеновы на огороде, в земле копаются. Рубашки и штаны испачканы, лица и руки в грязи, – чертенята маленькие.

– Эй, плотнички лихие, работай! – покрикивает Петя. 

– Стемнеет, за досками пойдемте: шалаш надо строить, без шалаша нам никак нельзя, – Саша, как заправский землекоп, поплевывает себе на руки, – или берлогу выкопаем в двадцать сажен, там чай пить будем и кровать поставим. У Сухоплатовых вон берлога на дворе сделана в пятьсот сажен, Васька Сухоплатов рассказывал, музыка у них в берлоге играет.

– Свой пруд выроем! – поддакивает Коля.

– На той стороне кизельник зацвел! – объявляет Женя.

Т о й стороной называлась часть огорелышевского сада к Синичке: там росли старые яблони, которыми особенно дорожил Игнатий, вкусный  к и з е л ь н и к и  дикая малина.

И хотя караул ставился крепкий и всякий день из друго-

79

го огорелышевского маленького фруктового сада присылали Финогеновым по корзине всякой падали: ешь до отвала, – все равно, наедаясь до отвала, до холеры огорелышевской падалью, Финогеновы не оставляли к Ильину дню ни яблочка, ни ягодки. Обыкновенно поздним вечером Финогеновы шелушили деревья, а чтобы запугать сторожей, хлопали в ладоши, будто водяной тешится.

«И сад и пруд проклятые, – шла молва, – нечистый ходит! Пошел намедни в караул Егор – С м е х о т а, – рассказывали потерпевшие от огорелышевского нечистого, – а из пруда ему рожа, да как загогочет, инда яблоки попадали. Подобрал Егор полы, да лататы. Душка-Анисья богоявленской кропила, насилу отходился. А Егор-то ведь во, – смехота!»

– Палевый вчера улетел, остался один чернопегий. И подсеву нет, – вспоминает о голубях Коля, он работает лениво, и не так пачкается, как другие дети, он любит, чтобы чисто все было, как стеклышко.

Голуби – общие Финогеновские, но Коля чувствует к голубям особенную нежность. Он и тайники и всякие приманки выдумывает.

Петя гоняет голубей: его дело – залезть с шестом на крышу и посвистывать.

В воскресенье и в праздники Финогеновы, забрав голубей, ходили на дальний бульвар, где открывался птичий базар, на базаре они приторговывали новых или обменивали своих или просто слонялись, вступая с торговцами в препирательства, задирая бахвальством своим и плутнями. О г о р е л ы ш е в ц е в  весь базар знал.

К голубям пристрастил Финогеновых огорелышевский приказчик Михаил Иванович.

За старостью лет жил Михаил Иванович на покое на дворе у амбаров в старой конторе, дела у него хозяйского никакого не было, разве вечерами, когда вызовет его к себе Арсений в шашки поиграть, но это бывало так редко. Все свое время проводил Михаил Иванович с птицами. Страстный любитель птиц, он только ими и жил. Занимали птицы всю его квартиру, не было уголка без клетки. Птицы чахли, гадили, а петь мало пели.

80

Финогеновы часто забегали к старику, любопытствовали, а Михаил Иванович, не торопясь, отщипывая не хуже бабушки понюшку за понюшкой, рассказывал им о каждой птичьей породе, и представлял голоса, и ставил примерные силки и западни, и нередко случал пичужек в надежде иметь яички: уж очень хотелось старику маленьких птенчиков повидать, выходить птичек, – авось запоют!

К великому удивлению и огорчению Михаила Ивановича после финогеновского посещения клетки как-то сами собою открывались и, несмотря на двойные рамы круглый год не отворяемых окон, птицы вылетали на волю. Думать на Финогеновых он никак не мог, – Михаил Иванович был муж дальних замыслов, и всегда охотно принимал детей и с удовольствием показывал им свое певчее пернатое царство.

Любовь Михаила Ивановича к птицам и охота за ними очень увлекла Финогеновых. Когда гостившая у Степаниды дочь ее, Авдотья-С в и с т у х а, собиралась уезжать в деревню, Коля написал ей большой список, чего Авдотья привезти должна, когда в следующий раз к Степаниде в гости приедет. И чего-чего в записке этой не было: и соловей, и жаворонок, и кукушка, и филин, и аист, и журавль, и орел, и даже сам павлин, а из зверей – медведь с медвежатами, заяц, лисица, волк и слон. Авдотья рассказывала Коле, что в их деревне водится всякий зверь и птица, Коля и задумал Авдотьиных зверей на огорелышевский двор пустить, и просил он не так уж много, всего по одной штуке. Авдотья записку в платок себе завязала с паспортом, а зверей так и не дождался Коля.

– Весь зверь нынче перевелся по грехам нашим, – оправдывала Степанида дочь свою Авдотью, – один воробей остался, да и то птица непутевая!

Благодаря Михаилу Ивановичу, была у Финогеновых такая голубятня, всем голубятникам на зависть. Теперь совсем уж не то, сломали у них голубятню.

И все из-за Палагеи Семеновны. Узнала она о голубях, вознегодовала: как можно, ведь гонять голубей значит быть голубятником, а быть голубятником – неприлично и безнравственно.

81

И желая разъяснить детям их дурной поступок, вызвалась голубятню посмотреть, чтобы там на месте наставление свое сделать.

Финогеновы согласились, подставили лестницу.

Высоко задирая юбки и вскрикивая, взобралась Палагея Семеновна по трясущейся крутой лестнице под самую крышу к слуховому окошку мезонина и, наступая на теплый помет, приготовилась наставлять, но детей на голубятне не оказалось, хоть бы один кто-нибудь, никого не было, да не только детей, и лестницы – лестницу они отставили. И натерпелась же она страха, наморили они ее, наоралась вдосталь. Узнал Арсений, и была после потасовка, а голубятню сломали. А какая была голубятня! Теперь совсем не то.

Солнце, осмотрев все закоулки двора и тинистый берег пруда, вышло на самую середку греть старых огорелышевских сазанов и палить ледяные ключи.

Финогеновы бросают лопаты и с огорода домой обедать.

По праздникам после обеда приходит Филиппок, сын Степаниды, коренастый и черномазый, взъерошенный мальчишка-сапожник. Филиппок большой искусник: ловкач мастерил из разноцветной кожи оружие, ордена и всякие медали.

С приходом Филиппка начинались разбойничьи игры и война.

Что ни попадет под руку, все летит вверх тормашками: стекла и куры, скамейки и цветы, дрова и собаки, – не попадайся! Там, глядишь, кто-нибудь и в пруд бултыхнется. И не ходят, а словно на конях носятся в бумажных и кожаных орденах, с подбитыми глазами, исцарапанные.

– Вольница, удержу на вас нет, оглашенные! – ходит Прасковья, собирает черепки.

А война в самом разгаре, – такую войну и самый настоящий театр не представит.

Вот будто пожар, весь город в огне. Осажденные, озверелые от голода и тревог, мечутся люди, рвутся под бьющей бедой, стеная и проклиная. Вот буря, корабли тонут в волнах, а над головой свищут пули.

82

Вот бегут, – по пятам черный дым и грохот, впереди топь крови.

Вот лопнет сердце, вот дух захватит.

И крик взрывает сад, и, кажется, из фабричной огорелышевской трубы, выпихивающей клубы седого дыма, кричит этот крик неумолимо-резкий и страшный:

– Бей! бей! бей!

И вдруг острые, как клещи, пальцы огорелышевского управляющего Андрея Филимоновича вонзаются в ухо кому-нибудь из Финогеновых и больно выворачивают мягкий хрящ:

– Дяденьке пожалуемся!

– Андрей-воробей! – Андрей-воробей! – дети, поддразнивая, кричат все зараз, кружатся, а их проворные руки то и дело салят Филимоныча с крючковатым носом, на котором торчит сухой конский волос.

Согнувшись, проходит Фипимоныч к фабричному корпусу, наводя страх и порядок.

«Со свету сжил, дьявол, – ропщут по двору на управляющего, – лизун огорелышевский, шпион подхвостник! Найдет полоса, хлебнешь из пруда!»

Кончилась разбойничья игра, пошла потешная война, скрылся управляющий, и Финогеновы в купальню – купаться. До дрожи, до тошноты ныряют они и плавают, ни сухого местечка в купальне, а забрызганная одежда их свертывается, как выполощенное белье.

После купанья – на навоз, на ту сторону сада к липам.

Навоз складывается около забора, отделяющего огорелышевский сад от берега Синички. В навозе водятся необыкновенно жирные белые черви. Финогеновы разрывают навоз, чтобы выкопать этих жирных белых червей, и, набрав полные горсти, раздавливают червей по дорожкам.

А надоедят черви, идут Финогеновы ловить лягушек. Ловят и пускают в кадушку.

Кадушка – под желобом у дома. Наберут полную кадушку и за игру в лягушки: отрывают лапки у лягушек, выкалывают глаза,- распарывают брюшко, чтобы кишки

83

поглядеть. А лягушки квакают, захлебываясь, квакают во всю лягушиную глотку по-человечьи.

– Ай! нагрешники! – спохватывается Степанида, – всю-то мне воду опоганили! – и долго возится с кадушкой, вылавливает левой рукой скользкие лягушиные внутренности и лапки.

От этих лягушек, – так были все уверены, – пальцы у Финогеновых обрастали за лето бородавками.

«Это от ихних соков поганых», – объясняла Прасковья, и бабушка, и Степанида, и даже Маша.

Зато какое удовольствие после каникул сводить бородавки! Пальцы мазали теплыми куриными кишками, кишки зарывались в землю, а когда кишки сгнивали в земле, бородавки пропадали.

Бросят Финогеновы лягушек, и на качели, качаться.

Выпачканные в навозе, липкие от раздавленных червей и распотрошенных лягушек, они качаются–подмахивают до замирания сердца, они взлетают за фонарь до маковки старой березы, – вот, вот перелетит доска за перекладину... А ведь этого им только и хочется, чтобы доска перелетела за перекладину. Накачавшись всласть, Финогеновы лазают по качельным канатам. Лазить по качельным канатам особенное удовольствие. И долго они лазают, жмурясь и вздрагивая от захватывающего чувства сжимать ногами упругую, щекочущую веревку. И, добираясь до самого края, вверху у колец задерживаются и висят, как маленькие обезьянки.

Вечереет. Вечер раскаляет за Боголюбовым монастырем закатные красные тучи, и черные длинные тени сонно проплывают по пруду. Начинается вечерняя игра.

Подымают Финогеновы свои знамена и хоругви – шесты, овитые вверху разноцветными тряпками, и трогается крестный ход: и з б и е н и е  м л а д е н ц е в.

Сажей и кирпичом вымазаны лица и руки у хоругвеносцев.

Впереди всех Коля в белой простыне на длиннейших ходулях. А жертва – Машка Пашкова, девчонка, дочь слесаря, мечется и визжит.

– Машка Пашкова! Машка Пашкова! – сначала тихо,

84

потом все громче, гнусаво, говорком, изводяще. .гнусаво поет хор, по пятам гоняясь за девочкой, пока она не выбьется из последних сил.

Затравленная Машка камушком влетает в каморку к отцу, бросается в колени к отцу, дрожит, как листик.

Отца Машки, Павла Пашкова, Финогеновы боялись. Трезвый он был не страшен, но когда наступал запой, в запое Павел Пашков свирепел. Бледный, словно муксцо обсыпанный, с впалою грудью, задыхаясь, бегал слесарь с ножом по двору, искал зарезать огорелышевцев. И в такие дни Финогеновы обыкновенно прятались в самые засадные места, и только, когда Пашков, обессилев, с окровавленными руками, с слипшеюся прядью бурых волос на закопченной голове, валился где-нибудь у помойки, они выходили из своих потайных нор.

– Машка Пашкова, Машка Пашкова! – сначала тихо, потом все громче, гнусаво, говорком, изводяще гнусаво, поет зловещий хор.

Сложат хоругви за террасу и в б а б к и играть. Финогеновы играют в бабки по-разному: в б а б к и - с а л к и, в  к о н  з а к о н, в  е з д о к и  и  в  п л о ц к и.

Вместо бабок иногда играли они в  п а л о ч к у - в ы р у ч а л о ч к у , в  к а з а к и - р а з б о й н и к и  дили в мирную игру – в  р а з н о с ч и к о в, представляя старика разносчика Анисима, доставлявшего Финогеновым телятину белую, как писчая бумага, и раков, – Варенька только и ела раков.

И за бабками непременно подерутся. Да и как не подраться: тут каждый друг перед другом соперничает. Финогеновы лупили друг друга чем ни попало.

В Боголюбовом бьют часы восемь.

В сад выходит гулять Игнатий с книжкой и биноклем.

Хоронясь от Игнатия, чтобы не попасться ему на глаза, забираются Финогеновы под террасу и на корточках в темноте и сырости слушают рассказы Филиппка.

Филиппок начинает с своего хозяина-сапожника, рассказывает о мастерах сапожных и подмастерьях, потом переходит к сказке. И всегда рассказывает он одну и ту же сказку о  с е м и в и н т о в о м  з е р к а л ь ц е, – непечатная

85

сказка, затейливая, запутанная, такая, забористая, и слушать ее, хоть сто. раз прослушаешь, никогда не надоест. Другой Филиппок не знает.

Спадает жара. Убирается Филиппок восвояси. И выходит теплая, темная ночь, – темный ли саван на ней, черные ли кудри вьются? – она идет, теплая, темная ночь, в полыхающих слепых зарницах, в зорких звездочках, и замирает жизнь от Камушка до Чугунолитейного завода и от Колобовского сада до Синички.

С. 79. Сажень – старая русская мера длины, равная 213,36 см. ↑

С. 80. Ильин день – 20 июля Православная Церковь отмечает память Ильи (IX в. до н. э.), библейского пророка, известного своими грозными обличениями идолопоклонства и всяческого нечестия и взятого за это живым на небо. ↑

Богоявленская – вода, освященная в день Богоявления (Крещения), двунадесятого праздника, празднуемого 6 января. Накануне и в праздник Богоявления совершается крестный ход из церкви к водоему, у которого совершается великое водоосвящение. Воде, освященной в этот день, народная молва приписывала особо чудодейственные свойства. ↑

...задирая бахвальством своим и плутнями. – Ср.: «В воскресенье между обеднями мы отправлялись на Трубу – по "воровскому делу": распродав голубей – а они, приученные, непременно назад к нам возвращались! – и с деньгами, и с "голубями" мы шли на Сухаревку честно смотреть книги» (Подстриженными глазами. С. 96. ↑

С. 81. ...птицы вылетали на волю. – Ср. с описанием одной из бесчисленных проделок юного Ремизова: «...у всех было в памяти: освобождение птиц на

Благовещение. После ранней обедни я выпустил на волю птиц у нашего соседа, найденовского приказчика Ивана Степановича Башкирова...» (Подстриженными глазами. С. 107). ↑

С. 81. ...а зверей так и не дождался Коля, – Ср. с воспоминанием 6 приездах бывшей ремизовской кормилицы: «Кормилицу поили чаем с вареньем. Я всегда сидел с ней и слушал ее рассказы о калужской деревне: упоминались сказочные для меня поле, лес, звери; и действительная жизнь – деревенская быль перемешивалась со сказкой. Когда я научился писать, я на листе написал свои желания: чего бы я хотел, чтобы она привезла мне из деревни, – кроме лошади, коровы, овцы, козла и всяких птиц до соловья, в мой реестр попал и волк, и лиса, и медведь, и заяц, и... леший с домовым и полевой и луговой и моховой» (Подстриженными глазами. С. 31). ↑

С. 84. Хору́гвь – полотнище с изображением Спасителя, Божией Матери или святого, укрепленное на длинном древке; выносится во время крестного хода. ↑

С. 85 ...в  к о н  з а  к о н, в  е з д о к и  и  в  п л о ц к и – разновидности игры в бабки. ↑

...о  с е м и в и н т о в о м  з е р к а л ь ц е... – ср.: «Каких-каких сказок я не наслушался в те первые мои годы! И о "семивинтовом зеркальце" – что-то вроде пятигранного камня, талисмана Ала-ад-дина: если его повертывать, увидишь весь мир, <...> и куда ни захочешь, в миг перенесет тебя на то место...» (Подстриженными глазами. С. 31). ↑

546
_______________________________________