Как пришла весна, пришла громкая с пенными ручьями, певучими, с голубым ласковым небом, с теплым, лучистым солнцем, и почернел сад, раструхлявились гнезда, зажелтелся лед на пруду, и стал пруд серым, – всеми лежал он покинутый, с одинокими брошенными льдинами, с темной, как проломленный глаз, прорубью, и запел Боголюбовский колокол по-весеннему звонче и переливчатее часы свои, о своем полдне и о своей полночи, и уж целыми днями, только придут из гимназии Финогеновы, и прямо на двор за работу: колют, рубят, метут, чтобы к Пасхе ни одной зимней снежинки не удержалось.

Вечерами же наверху играют не по-зимнему, играют в  с в я щ е н н и к и – в  б о л ь ш и е  и  в  м а л е н ь к и е. Строят из столов и стульев престол и царские двери, облачаются в цветные платки и разные тряпки, служат всенощную, обедню, а больше пасхальные службы – так в  б о л ь ш и х  священниках, в  м а л е н ь к и х  же все дело просто в деревянных кубиках: из кубиков строят церковь со всеми приделами, теплыми и холодными, как в церкви у Покрова, кубики же ходят и за священника, и за дьякона, и за весь причт церковный. И опять, правят всякие службы, но больше пасхальные.

Финогеновы не пропускали ни одной службы и по охоте и по неволе. Иногда так не хотелось, особенной ранней обедне.

– Дрыхалы, оглашенные, – подымала детей Пра-

73

сковья, – что вас не добудишься, будто напущено.

А было еще так рано, только к часам перезванивали, и хоть бы минутку еще поспать, одну минутку!

Когда они возвращались из церкви, они при всяких увертках не могли миновать Арсения: Арсений, для которого не было ни праздников, ни воскресенья, вставал рано и уж сидел в кабинете за делами, и в окно ему видно было, кто по двору шел. Он окликал Финогеновых и всегда, находя какую-нибудь неисправность, выговаривал. Особенно попадало постом на Страстной неделе. И все-таки как хорошо и весело бывало на Страстной!

Покровский пономарь Матвей Григорьев, черный, что нечистый, то и дело выходил, бывало, на церковный двор унимать Финогеновых.

– Олаборники, – брюзжал пономарь, – батюшка увидит.

А Покровский батюшка такой старый, едва ноги передвигает, пойдет он смотреть! – об этом Финогеновым хорошо известно, и они не слушались и продолжали свое.

Пономарь только рукой махал:

– Останавливай – не останавливай, ничем не проймешь.

На церковном дворе около колокольни стояла будка. Когда перестраивали церковь, иконописцы, озорничая, изобразили в будке на потолке соблазнительную картинку: мужчину и женщину. Тут-то под этой картинкой и вытворялось Финогеновыми нечто, уму непостижимое. А приедалась будка, надоедала, вламывались в церковь. И церковь словно оживала.

На Благовещение Ване Финикову, сыну просвирни, Агафьи Михайловны, читавшему в первый раз на амвоне шестопсалмие – С л а в а  в  в ы ш н и х  Б о г у, и облаченному по такому торжественному случаю в семинарскую казенную чуйку, кто-то из Финогеновых пришпилил сзади к этой финиковой чуйке красный фланелевый хвостик.

В Вербное воскресенье за всенощной, когда стали раздавать освященную вербу, Финогеновы хлестали вербой не только друг друга, но и посторонних, и не ребятишек, а взрослых.

74

– Верба хлес– бей до слез!

В Великую Среду за пением иермосов  С е ч е н н а я  с е ч е т с я, Коля такое сотворил, и при том в самой же церкви, до самого батюшки дошло, и сырая шляпа Вани Финикова по рукам ходила. Охали и ахали богомольцы, трогая несчастную финиковскую шляпу.

– Ах ты, дьявольский сынок, не будет тебе ужотко причастия, – пригрозил батюшка и велел Коле у Креста стать, поклоны класть.

И Коля стоял у Креста на коленях, выкладывал положенные сорок поклонов, еле удерживая слезы, но не столько от стыда, сколько от душившего хохота: этак ведь, штуку какую выкинул! И тут опять сплутовал, – не сорок, дай Бог двадцать поклонов отмерив, улизнул от Креста.

– Ах ты, дьявольский сынок! – пугал батюшка Колю, оставив его после поклонов стоять в алтаре.

Из алтаря уж трудно было уйти, и, делая вид, что молится, Коля страшно скучал. Да и как было не скучать! – Саша, Петя и Женя возились на колокольне, пускаясь на все выдумки. И вот совсем не по уставу вдруг зазвонил большой колокол, и богомольцы напуганным стадом шарахнулись к паперти.

– Дойдет до благочинного, ни черта путного, олаборники! – брюзжал пономарь Матвей Григорьев, сгоняя Финогеновых с колокольни.

В Великий Четверг на д в е н а д ц а т ь  е в а н г е л и е в  выходя с горящими свечами, Финогеновы тушили огни у особенно ревностных покровских прихожан, к великому негодованию их и обиде.

– Душа моя, Коко, – наставляла после бабушка, – Бог тебя накажет за это, и нетто в законе Божьем сказано, чтобы страстной огонь тушить? Иуда ты и Варфоломей, Искариот, помолись ангелу своему и покайся, ни росту, ничего не даст тебе Владыко Господь, и останешься ты курносым до скончания веков, до самого светопреставления!

А Коле непременно хотелось быть высоким – большим, большим, и чтобы нос был, как у любимого учителя француза, и ну как не будет ему ни росту, и ничего до самого светопреставления?

75

Прикладываясь к Плащанице, Коля каялся, но как-то не так все выходило, словно поклоны клал за шляпу перед Крестом: очень уж было задорно тогда тушить свечки – страстной огонь, слышать злющее шипение испостившихся злюк и ужас видеть на их передернутых негодованием лицах.

Наступал Светлый День – Пасха.

И все забывалось. И плохенькие одежонки выказывались новыми и нарядными. Кажется, вся жизнь Финогеновых была в пасхальной заутрене, они ждали ее весь год и, что бы ни делали, что бы ни делалось, всегда помнили, будет Пасха, вот Пасха придет!

И какая радость и какая мука! После обедни, выходя из церкви на паперть, Коля постоянно чувствует, как жгучий стыд заливает ему сердце: на паперти со всех сторон тянутся к нему дрожащие руки:

– Колечка, дай копеечку!

– Колечка, Христос Воскрес!

И навязчиво идет запах гнили и промозглого немытого тела, а все эти лохмотья вздрагивают от утренника.

– Колечка, дай копеечку!

– Колечка, Христос Воскрес!

А он такой нарядный, – ему кажется так, что он нарядный, и идет он домой разговляться! Какая мука и как ему жутко, что все они такие: нет у них дома, нет у них и пасхи белой с яркими красными цветами. И как хотел бы он быть с ними нищим! И до боли ярко он уж видит себя тут, на паперти, среди нищенской рвани в лохмотьях, без дома и без пасхи.

– Воистину, воистину воскрес! – он вынимает из курточки все свои новенькие копейки, подаренные Варенькой на Пасху, и сует в заскорузлые, ловящие руки. А копеек так мало.

Мглистое утро с собирающимся снегом перекликается одиноким колокольным перекликом запоздалых и растянутых усердных обеден.

Прямо из церкви Финогеновы шли поздравлять Огорелышевых: Арсения и Игнатия. Не без страха, теряя голос, вступали они в белый огорелышевский дом.

76

Обыкновенно на Прощеное Воскресенье, когда, бухаясь каждому в ноги, они положенно приговаривали: «Простите, дядюшка, ради Христа!» – бывала большая проборка, и за дело и для острастки – на будущее. И на Пасху надо было ждать беды.

Между Огорелышевыми и Финогеновыми лада не было. Озорство Финогеновых раздражало Арсения, а кроме того Варенька подливала масла в огонь. Нередко в свои отчаянные минуты, желая, должно быть, сердце сорвать, Варенька посылала письма Арсению, и в письмах описывала ему Бог знает что о детях, и всякий раз просила брата сделать им внушение, так как сил ее нет, и одна она не может с ними справиться, проклятыми. И Арсений принимал меры.

Особенно доставалось Коле и Пете. С Колей началось очень давно, когда еще был он совсем-совсем маленький. Вела его как-то Прасковья по двору гулять, встретился Арсений, Коля и протяни ему руку. «Ты, мальчишка, смеешь мне первый подавать руку! Забываешь, кто ты: на наш счет живешь»! – беленился Арсений, и в голосе его звучало что-то кошачье: было так, будто кошка, долго и пристально насмотревшись в глаза другой кошке, отпрыгнула вдруг, ощетинилась и взвизгнула. А у Коли тогда губы дрожали, но рука не опускалась.

Робко прокравшись по парадной лестнице, Финогеновы входили в кабинет к Арсению, и каждый еле слышно произносил затверженное:

– Поздравляю вас, дядюшка, Христос Воскрес!

– Болваны! – не глядя, обрывал Арсений, – чаще драть вас, вот что! И ты! и ты! Лентяи, дармоеды. Тебя, Петька, выдеру, призову рабочих и выдеру: ты у меня забудешь трубку курить. А ты, курносая гадина, чего рот разинул? И ты, дурак, туда же, – Арсений потеребил бумагами: праздники для него нож острый, Пасха в особенности, как-никак, а отрываться от дела ему придется, – ну, марш, отправляйтесь!

Кубарем скатываются Финогеновы с парадной огорелышевской лестницы, да вприпрыжку по двору мимо фабрики, мимо фабричных корпусов к себе в красный флигель, где их ждет-дожидается и бабушка, и Маша, и нянь-

77

ка. И дома в одиночку и хором славят Христа, кричат на весь дом и христосуются с бабушкой, с нянькой, а с Машей несчетно раз.

В первый день после вечерни приходит Покровский батюшка с крестом.

Пономарь Матвей Григорьев, нахристосовавшись, едва держится на ногах.

– Пупок у меня не на животе, а на спине этак! – толкует он каждому и, весь изгибаясь, посмеивается, не открывая рта.

За чаем батюшка пробирает Петю за трубку.

– Дьявольский ты сынок! – говорит батюшка, – накажет тебя Бог!

Все Финогеновы курили, и курили до зеленых кругов и тошноты. Но трубка Петина: Петя главный курильщик. Они еще не научились воровать, их деньги – копейки, и на копейки, перепадавшие им от Вареньки, съедалось мороженое и покупались на Великом посту г р е ч н и к и, и волей-неволей приходилось курить тот самый табак – листья, которыми перекладывалось зимнее платье.

– Ну, Христос с вами, Пресвятая Владычица, малыши вы, неразумные! – батюшка гладил детей по головке, вставая из-за стола.

А Варенька плакала, загрызала ногти, – ногти все были изгрызаны, загрызала мясо у ногтей, Варенька жаловалась.

– Потерпите, несите крест! – наставлял батюшка.

– Да они, он... они... жизнь мою... я..., – глотая слезы, бормотала Варенька.

– Пупок у . меня не на животе, а на спине этак! – толковал Матвей Григорьев на прощанье и, весь изгибаясь, посмеивался, не открывая рта.

Под ночь в Пасху бывало грустно: жалко было, что прошел Светлый день.

«Если бы всегда была Пасха! – мечтал Коля, – только в раю, должно быть, всегда Пасха, и умереть, говорят, хорошо на Пасху, прямо в праведники. Дедушка на третий день издох...» – И вдруг вспоминались ему нищие на паперти с протянутой рукой.

78

А в крышу постукивал теплый дождь, зеленью красящий траву и черный берег оттаявшего пруда.

И лягушки, выпучив сонные бельма и растаращив лапки, в первый раз после зимнего сна, бестолково квакали. И под дождем земля расправлялась и тучнела, и все семена жизни зреть стали, наливаться, изнемогая в своей любовной жажде.

Зарею первые нежные травинки, первые голубые подснежники, будто хор девочек – благовестниц грядущих невест, выглянули на восходящее солнце Христова дня, на Христа воскресшего.

79

С. 73. Царские двери (врата) – главные, центральные врата Святого алтаря. ↑

Теплый и холодный приделы – части храма (иногда на разных этажах и в разных зданиях), в которых служба ведется в зависимости от времени года. ↑

Причт церковный – причисленные к церковному служению. ↑

С. 74. Часы – одна из служб суточного круга. ↑

...не было ни праздников, ни воскресенья... – ср. о Н. А. Найденове: «И все его боялись. А при его появлении расшвыривались: такая повадка – или одернет, или нахлобучит. Без дела на глаза ему не показывайся. Особенно лютовал в праздники: никаких праздников для него не существовало; скрепя сердце, подчинялся Рождеству, Пасхе и другим двунадесятым, но царских дней для него не существовало: "праздники выдуманы лодырями для бездельников"» (Иверень. С. 37). ↑

...находя ∞ неисправность, выговаривал. – Ср.: «Как-то в обед мы возвращались с урока от Грузинского дьякона Василия Егорыча Кудрявцева <...>. Н. А. Найденов, увидя нас в окно, позвал к себе в дом: а делал он это часто без надобности, "здорово живешь", но, случалось, и для "острастки"» (Подстриженными глазами. С. 156). ↑

Страстная неделя (или Страстная седмица) – последняя неделя перед Пасхой, на которой вспоминаются страдания Христа. ↑

Пономарь – алтарник, церковнослужитель, не имеющий священной степени и помогающий священнику при богослужении. ↑

Олаборники – от алаборщина, т. е. перебой, переворот, склока, новые порядки или беспорядки. ↑

...батюшка такой старый... – Ср.: «... священнику от Грузинской, Алексею Димитриевичу Можайскому <...> было за восемьдесят, все это знали...» (Подстриженными глазами. С. 54). ↑

Благовещение – 25 марта (7 апреля по н. ст.), день возвещения архангелом Гавриилом Пресвятой Деве Марии тайны воплощения от нее Бога-Слова. ↑

543
_______________________________________

С. 74. Амвóн – возвышенное место в центре храма, перед иконостасом, где читаются Евангелие, проповеди, ектений. ↑

Просвирня (просвирница, просфорня) – женщина, поставленная для печения просфор (просвир), особого хлеба для совершения Божественной литургии. ↑

Шестопсалмие – шесть псалмов, читаемые в начале утрени: 3, 37, 62, 87, 102 и 142, являющие собой изображение греховного состояния, грозящего верующему и надежду на милосердие Божие и его избавление. ↑

С л а в а  в  в ы ш н и х  Б о г у... – начало Великого Славословия – песни ангелов, услышанной пастухами в ночь Рождества Христова (Лк. 2: 14). ↑

В Вербное ∞ хлестали вербой, – Вербное воскресенье или Вход Господень в Иерусалим, – двунадесятый праздник (один из 12 главных в году), совершается в воскресный день за неделю до Пасхи; хлестать друг друга вербой в этот день – народный обычай. ↑

С. 75. Великая Среда – среда на Страстной неделе. ↑

Иермос (ирмос) – молитвословие, находящееся в начале каждой песни канона (церковной песни в похвалу святого или праздника церкви, которую читали или пели на заутренях и вечернях). ↑

С е ч е н н а я  с е ч е т с я (правильно: "Сеченое сечется море чермное..") – начало канона, певшегося на утрени в Великий Четверг. ↑

Причастие – Таинство Святого Причащения, установлено самим Христом в его воспоминание; вкушая под видом хлеба и вина Тело и Кровь Спасителя, христиане таинственным и непостижимым образом соединяются с ним. ↑

Благочинный – священник, которому подчиняется несколько причтов с приходами, а в городах – и соборный священник. ↑

Д в е н а д ц а т ь  е в а н г е л и е в ... – На утрени Великого Пятка (служится в Четверг вечером) читаются 12 отрывков Евангелия, посвященных страстям Христовым; чтению каждого предшествует колокольный звон. ↑

...выходя с горящими свечами... – По обычаю, в этот вечер приносят горящую свечу из храма домой. ↑

Варфоломей – один из 12 апостолов Христа, проповедовал христианство в Аравии и Армении (по другим источникам – в Индии), где принял мученическую смерть чрез распятие вниз головой; сопоставление его имени с именем предателя Христа неясно. ↑

...курносым до скончания веков... – Ср.: «...я подставлял ей свой сломанный нос. Нянька, штопая чулки, а их всегда был ворох и не уменьшался, глядя из-под очков, качала головой: "За озорство покарал Бог, и останешься таким до <...> Страшного Суда Господня!"» (Подстриженными глазами. С. 31). ↑

...у любимого учителя француза... – В этой связи см. упоминания в ремизовских воспоминаниях его учителя француза Лекультра (Подстриженными глазами. С. 75; Иверень. С. 47). ↑

543
_______________________________________

С. 76. Плащаница – плат с изображением погребения Христа или Божией Матери. ↑

Разговеться – после поста поесть скоромную (животную) пищу, запрещенную к употреблению во время поста. ↑

С. 77. Прощеное Воскресенье – последний день перед Великим постом (за семь недель до Пасхи); по обычаю в этот день христиане просят друг у друга прощения. ↑

...звучало что-то кошачье... – Нагнетание здесь и далее «чего-то кошачьего» в облике и «повадках» Арсения отсылает к подробно развитому у Мережковского мотиву сходства Петра I с котом, навеянному автору «Петра и Алексея» известным народным лубком нач. XVIII в. «Мыши кота хоронят» (см.: М е р е ж к о в с к и й 15. С. 12–13), приуроченным к смерти царя и отразившим недовольство его реформами. См., например, запись в дневнике фрейлины Арнгейм: «У меня в глазах темнело: иногда я почти теряла сознание. Человеческие лица казались какими-то звериными мордами, и страшнее всех было лицо царя – широкое, круглое, с немного косым разрезом больших, выпуклых, точно выпученных глаз, с торчащими кверху, острыми усиками – лицо огромной хищной кошки...» (М е р е ж к о в с к и й 4. С. 117–118; см. также: 4. С. 198; 5. С. 129). ↑

...ощетинилась и взвизгнула. – Ср. о Н. А. Найденове: «...кричал он с каким-то визгом, от которого, как утверждали попадавшие в переделку, сердце леденело...» (Подстриженными глазами. С. 156). ↑

...ты, дурак, туда же. – Ср. о Н. А. Найденове: «Конечно, он был не пьющий <...>. Но курил зверски и потому, верно, не делал поблажки человеческим слабостям, табачников преследовал» (Иверень. С. 38); «Братья были теперь на хорошем счету у опекунов, только иногда нахлобучка Сергею за табак, он единственный из них курил. А вот Алексею за все попадало, одним своим видом он вызывал раздражение» (К о д р я н с к а я. С. 72). ↑