Не чаял Николай, не думал, что Таня вспомнит о нем, приедет к нему. Ни строчки ни разу не получил он от нее ни в тюрьму, ни сюда, в Веснеболог, думал, навсегда уж прошло, кануло все. А вот и приехала. Как он обрадовался!

«Не радуйся, не радуйся! – выстукивало сердце, – больше не твоя она, не твоя: она Александра любит, при-

258

ехала об этом сказать тебе. Она не любит тебя и лгать не хочет!»

– Таня, это правда? – чуть слышно спросил Николай, не договорив своего вопроса.

– Да, правда! – сказала Таня, без слов поняв его, и поднялась точь-в-точь как на портрете у Александра, – ну что же я могу сделать с собой, я только верю вам, как первому, как близкому.

– Стало быть, так! – Николай тоже встал и снова сел, – ничего не поделаешь!

– Я вот вам правду говорю, вам одному всю мою правду, и приехала сюда за этим. А вы мне разве говорили тогда по правде? Зачем вы меня обманывали?

– Я вас...?

– А эта в Бакаловском доме?

– Машка! Я никогда не любил.

– Да вы меня-то любили ли? – Таня вдруг постарела, – как-то вечером зашла она ко мне, забитая такая, помочь просила... «Ребенок, говорит, был, да помер». А сама вся трясется, еле на ногах стоит, пьяная... Почему вы о ней не сказали мне?

– Да просто она для меня ничего не значила! – Николай поднялся и так остался стоять.

– Думаете, я могла бы забыть? Никогда не забыла бы! – Таня стиснула кулаки.

– Она умерла, – сказал Николай и опять ему показалось, что Таня по-прежнему любит его.

«Нет, нисколько не любит, – выговаривало сердце, – если бы она любила, не рвалась бы так домой: завтра ведь уедет, твердо сказала, уедет непременно. Да и жить ей тут неудобно!»

Таня поместилась в одном доме с Николаем – комната ее была внизу, – квартира общая, общий ход. Комната не понравилась Тане. И квартирная хозяйка как-то все высматривала и поглядывала подозрительно.

Вечером долго не расходились. Николай все рассказал о себе, ничего не утаил от Тани. И незаметно вырастало доверие. Таня сидела с ним рядом на диване. И снова она ему все сказала. Она выйдет замуж за Александра. Она поми-

259

рит его с братом, и когда-нибудь он приедет к ним, как в свой дом. И как легко ей теперь, а то она все мучилась.

И Николай соглашался: он все готов сделать для ее счастья, так он любит ее, одну ее, только одну ее!

Было уж за полночь, когда Таня пошла вниз, в свою комнату. Николай проводил ее до дверей и, оставшись один, долго сидел, слышал, как Таня задернула гардины, как стул переставила, как задула, наконец, лампу. И он сам погасил у себя свет и, не раздеваясь, лег.

На дворе дождик шел. Осенний ветер скрипел ставнями, не баюкал. Осенний ветер шумом своим не баюкал, мучил, пробуждал в сердце похороненное, будто могилы раскрывал давным-давно сровнявшиеся.

Николай вскочил с широко раскрытыми глазами, насторожился: ему показалось, слышит он голос Тани, – оттуда из низу тянулся ее голос, как бред, и светляками мигало ее тревожное дыхание в безмолвии ночи, все наполняя собою, всю его душу жаждущую, все его сердце, рвущееся и нелюбимое к ней одной любимой.

И уж вспоминается ему, как когда-то Таня подходила к нему, и они сидели рядом, он брал ее за руку и чувствовал теплоту ее тела, слышал стук ее сердца.

«Нет, она уж никогда не подойдет ко мне!» – ударило в душу.

Николай долго искал спичек, чиркал, – спички ломались, и, когда, наконец, вспыхнул голубоватый огонек, он закурил и увидел свои пальцы, бледные и заостренные, как зубья, а в зеркале мелькнуло лицо его – голова в спутанных, извивающихся змейками волосах, повисшие усы и потемневшие, провалившиеся от бессонниц глаза.

«Приехала правду сказать, проститься... Лучше бы не знать ему никакой правды. Ну, пусть бы оставалось так, без правды, – замолил в душе его безнадежный голос, – не знать бы ничего, и ждать и надеяться, а, может быть, забыть. А теперь поздно, уж поздно!»

«Барыня-то у вас какая красавушка!» – так квартирная хозяйка сказала Николаю в день приезда Тани.

– Красавушка! – повторяет Николай слова хозяйки, и видит Таню: Таня будто подходит к нему, всматривается,

260

протягивает руку, и видит он глаза ее – два хищных зверька в засаде, и чувствует ее горячую ладонь. Николай чувствует ее с болью, как свое нераздельное и вот отрываемое, и проходят перед ним дни без времени с жаждой любви, опьяненные жаждою.

«Приехала правду сказать, проститься!» – подымается снова в душе его безнадежный голос, и отчаяние замораживает всю его память, и земля выскальзывает перед ним, и он висит будто в воздухе среди пустынного затишья.

На минуту Николай очумел, как тогда после Катинова, после пощечины и вдруг опять услышал голос Тани – тянулся ее голос, как бред, и светляками мигало ее тревожное дыхание в безмолвии ночи, все наполняя собою, всю его душу жаждущую, все его сердце рвущееся, нелюбимое к ней одной любимой. И с ревом кровь хлестала по его жилам, секла каждый нерв, кутала плечи в горящую ткань.

«Нет, она уж никогда не подойдет ко мне!» – ударило в душу, подняло его на ноги.

Николаи зажег свечку – нестерпимо яркую свечку, и пошел к двери, к лестнице вниз к Тане.

Осенний ветер шумел за окном.

261