На Океане только и есть: или буря или, как сейчас, тишина. Закутанный туманом, Океан спит, и оттого тишина. И петух Бабиляс уверен, что все еще ночь, схватится и запоет, а все то же ‒ тихо ‒ и моим глазам тихо ‒ там серые тихие тучи, а в комнате ‒ мухи.
Я люблю утро ‒ только утром мысли ясны и во всех своих развивах уловимы ‒ я люблю утро и печальное, как сегодня, и бурное, как вчера. И, когда летом попадаем на Океан, время проходит незаметно в стократной работе: наверстываю Парижские утра, занятые хозяйством и тягчайшими хождениями «по делам».
На берег к Океану я больше не выхожу. В раскрытое окно мне видно, как плывет он: его необозримая чешуйчатая дышащая спина, а в лунные ночи сверкающий серебром хвост.
Не я один, обходят его и другие, не такие, как я, и не едят больше крабов и омаров. Мне пришлось однажды плыть в Нуар-Мутье, на этот друидический остров ‒ «черный монастырь», на Сен-Филибере, и в тихую погоду какого натерпелся я страху! И теперь особенно жутко в лунные ночи.
В полдень père Jourdan приносит почту. За «деженэ» Бику, или как его зовут его «копэны», Куку или Момо (Морис) ‒ теперь ему уж десять лет и он мечтает собрать «trois cents vues de la Collection Coloniale du Chocolat Suchard» и сделаться авиатором или.... казаком ‒ Бику-Куку-Момо учит меня техническим словам, которые я тотчас забываю, и рассказываю ему о слонах, гиппопотамах, носорогах.
Однажды приходили другие дети, товарищи Мориса: в первый раз они увидели не француза, и были очень довольны, а еще больше, потому что ели варенье ‒ Синет, Бебер, Птижан, Фифин.
Днем, прочитав газету, продолжаю работу. И вечером до «динэ». А после «динэ» читаю вслух. Так проходит ваканс.