Алексей Ремизов только что выпустил второй сборник легенд-сказаний о св. Николае, чудотворце мирликийском.
Эта книга, неразрывно связанная по духу и стилю с первым сборником, носящим то же название, как бы дополняет его, раскрывает перед нами еще глубже вселенскую миссию Николы, заступника обездоленных, вечно болеющего за темную, греховную человеческую душу.
Угодник милостивый глядит на нас ласково, всегда действенный, живой, всегда на посту…
Сердцем взволнованным чувствуем мы поступь святителя, слышим его, понятные всем, земные слова.
В той простоте народного говора, ‒ лучистая, радостная теплота. Она захватывает читателя подлинным пафосом крепкой мужицкой веры, явственным ощущением чуда.
Седенький старичок, немощный, убогий, вовремя встретится на пути, даст совет, приласкает, глядишь, ‒ и нет самого, сгинул в кустах, пропал во тьме придорожной, а сбылось все, как сказал, ‒ только сердце бьется частыми ударами, не понять, не осилить сердцу тайны чудесного.
Превосходно передано Ремизовым «житие» св. Николая в занимательном по колориту рассказе «Чудотворец».
В нескольких словах ‒ целая картина, ‒ жизнь.
Родители его Епифаний и Нонна, брат, тоже Николай, священник Конон, обучивший его грамоте, ‒ все перед глазами, ‒ живые свидетели его детства и юности, смертные современники его грядущего бессмертия в душе народной.
Лик Николая ‒ милостивого, «нашего» Николы, особенно светел и ясен в тех небольших рассказах Ремизова, где местом чудес святителя является бескрайная русская земля.
Все здесь у автора трогательно, правдиво. Слова сами плывут в душу, поднимают мысль к Богу, к тайникам слепой, беспредельной веры.
Ремизову, однако, не всегда удается выдержать единство стиля.
Старая привычка к затейливым словечкам, к излюбленному, чисто ремизовскому, «юродству» ясно обнаруживается в некоторых «сказах» сборника.
Совершенно неожиданно, но нарочито намеренно, смешивает он в рассказах далекие, почти легендарные времена с тусклыми буднями наших дней.
Мы не можем признать, что такого рода «трюки» содействуют чистоте и выдержанности стиля… Есть что-то неприятное, пожалуй, даже оскорбительное, в перенесении той нашей повседневности в сказание, хотя бы и стилизованное, о житии святого.
Так, например, в «Кипарисе» Ремизов пишет:
«Лучший Александрийский авиатор предложил свой аппарат доставить архиепископа в Александрию. И, когда аэроплан благополучно снизился в Мирах и высвобожденный из кабинки архидиакон, одергиваемый пилотом, передал письмо архиепискому, слезы покатились на глазах архиепископа»…
В рассказе «Урс» эти ухищрения Ремизова выступают особенно резко и некстати.
Приведем следующий небольшой отрывок:
«Был в Патарах один человек. Не простой ‒ Урс. И было у этого Урса три дочери. Очень их любил отец и никогда с ними не расставался.
Большой город ‒ жизнь жадная, цепкая: подавай без никаких, или пропал! Выйдите днем, станьте где-нибудь у Опера или у Мадлен, посмотрите кругом ‒ идет народ, как стена!»
В этом рассказе все перемешано, стерты все грани и вехи жизни. Тут и девушки, которые «чтобы жить в таком городе морды куклам раскрашивают», и Урс, что на «соммье» лежит ‒ размышляет, и сам младший священник Патарской церкви ‒ чудотворец Николай, и древние Патары, которые гремят на весь мир, «банки и самая разнообразная "надстройка" искусств, магии и развлечений (Александрия под боком)» и даже ‒ «Вставай проклятьем заклейменный»...
Справедливость, все-таки, требует признать, что в «Трех серпах» таких «сказаний» немного. Потому-то и есть на чем отдохнуть, обрадоваться нечаянной встречей с Николой, почувствовать за собою его шаги, сохранить в сердце взгляд ласковый ‒ свет благодати.