плеванных жизнью людях, которые «волей» хотели исправить жизнь... Тоска, недоумение перед жестокой русской жизнью, да и вообще, пожалуй, перед жизнью – во всех широтах и на всех меридианах, на основании прожитого в достаточно северных русских широтах и на достаточно восточных меридианах... Все это есть в самом тоне рассказов-отрывков... Но вместе с тем и такое гримасничание! И гримасничание, пожалуй, не совсем нарочно, а искренне – нечто вроде «второй натуры». Есть люди, которые ничего не могут рассказать, не придавая рассказываемому оттенка смешного. Ремизов – совершенно в таком же роде – ни о чем не рассказывает, не гримасничая, и, быть может, даже не чувствуя, что рассказываемое производит на сторонних людей впечатление гримас.
Вот предисловие к рассказу «Бедовая доля», необыкновенно характерное для творчества г. Ремизова, с гримасами не к месту, придающими особый характер всему, что выходит из-под пера А. Ремизова: «Предлагая вниманию благосклонного читателя мои перепутанные, пересыпанные глупостями рассказы, считаю долгом предуведомить, что вышли они из-под моего пера не как плод взбаламученной фантазии, а как безыскусное описание подлинных ночных приключений, в которых руководил мною мой вожатый ночи – Сон».
Так как «Бедовая доля» – рассказ, имеющий посвящение («Льву Шестову»), то нужно думать, что в глазах автора это была не пустяковинная вещь. Но сколько здесь гримасы, характерной для всего творчества г. Ремизова! Это очень жаль, если бы он способен был по-иному, просто рассказывать ту жуть, которую он чувствует, он должен бы производить тяжелейшее впечатление, так как у него есть для этого и острое чувство, и дарование.
Ведь мог же он без гримас написать рассказ «Бебка», о дружбе с ребенком, – рассказ, к которому очень подходит слово «милый» и в котором нет никаких гримас.