[…] «Шиш еловый» Алексея Ремизова ‒ продолжение, одна из глав его сатирического повествования, ‒ частями оно печаталось и здесь, в «Числах». Этот отрывок, по всему своему типу, приближается к фельетону, ‒ вязь правдоподобных анекдотов, цепь знакомых литературных имен: Шестов. Бердяев, Осоргин, Оцуп, освещенные ломкими лучами чуть-чуть иронической, впрочем, благодушной улыбки. Это давнишняя манера Ремизова. От него всегда протягиваются нити к живому литературному миру, его рассказы похожи на сны, недаром, он так ценит, так пристально изучает писателей-сновидцев.
Улыбки у Ремизова не всегда благодушны, ‒ бывают усмешки, причем свысока, снисходительные, и здесь в центре стоит тоже полемическая тема. Ремизов не забыл, как ровно два года тому назад был поднят задевающий его вопрос о читателе, о понятливости, о ясности наших писаний. Сейчас Ремизов замечает: «Шестов всегда был и есть «бесполезный» писатель, и шестовские вопросы станут вопросами всякого культурного русского человека». Но Ремизов всегда интересен. Строки, посвященные знаменитой речи Достоевского на Пушкинских торжествах, умны, дельны, серьезны, и ядовито метки замечания об актерах: «они относятся к стихам по-смердяковски». «Актер, читающий стихи, как прозу, нарушает ритм стиха, и тем самым, не замыкая рифмы, не может не повторить за Смердяковым: "стихи ‒ вздор; это чтобы стих, то это существенный вздор; кто на свете в рифму говорит?"» Слегка, по-доброму, Ремизов подтолкнул в бок и меня: «Не вымышленный, а действительный Петр Пильский письмом в редакцию отказался от какого-то вымышленного Судоком Петра Прокопова, выдававшего себя за ученика Пильского по петербургской школе журнализма». Это, конечно, шутка, и очень удачная, хотя бы потому, что Пильский никогда не ценил и не писал писем в редакцию. Он всегда затруднялся определить, что это за род литературы: эпос, лирика или драма? В конце концов, Пильский убедился, что письмо в редакцию всегда, более или менее, драма, а страданий не надо выносить на улицу. […]