был один образ Николы: Никола Мокрый. С Батыя три образа: Никола Можайский, Никола Зарайский и Никола Великорецкий. Страницы, посвященные истории приятия Святого русским народным духом и создания вокруг его образа сказаний и легенд, ‒ написаны Ремизовым бесхитростно и благоговейно.
«Московские Любимые Легенды. Три Серпа», ‒ пересказ своим голосом старых сказаний о Чудотворце. Автор ‒ последний из народных сказителей. Он продолжает творимую легенду, начало которой в XI веке. И принимая из рук народа нить рассказа, он знает, какую возлагает на себя ответственность. Поддайся он соблазну подражания и «стилизации» ‒ и светлый образ померкнет. Из иконы получится «портретная живопись». Ремизов и не пытается «народничать». От своего имени и своим голосом рассказывает он: двадцатый век, эмиграция, Париж ‒ бедственная жизнь русского человека в изгнании ‒ все, что есть и что пережито, ‒ кладет свой отпечаток на сказания о Святом Николае. Духовное явление в истории и географии не нуждается, анахронизмов не боится, с бытом ладит и чудесно примиряет самое древнее с наисовременнейшим. Для Ремизова легенды ‒ не археология, а жизнь, со всеми ее мелочами, и сегодняшний день, и вечность. Старинную легенду о Василии, сыне Агрика пересказывает он не по памяти и из сердца: сам видел, сам пережил. Поэтому Василий ‒ и бретонский мальчик Бику ‒ одно: оба они живут на скалистом берегу среди гномов и «керионов», боятся Крокмитена и жены его Буробы. Василий просит Чудотворца подарить ему «маленький авто катать морских духов».
Византийская легенда, ‒ а моторы и коктэйли. Чудачество? Как-то у нас повелось отмахиваться от Ремизова ‒ «чудак»! Но ведь легенда ‒ всегда складывается из настоящего, а не из «пыли веков». Ведь легенда ‒ из жизни, а не о «памятниках старины».
В «Трех Серпах» есть лирические монологи автора, жалобы на горькую судьбу и плач по «бедовой доле»; здесь ‒ свое и народное ‒ сливаются.
Русский Никола ‒ простой и благостный; старик с насупленными бровями и сияющими добротой глазами; «Христос», говорит Ремизов, ‒ «это очень высоко и очень требовательно». А Никола ‒ он «запазушный» благостный Христос, «притоманный» (т. е. домашний).
Этим духом простоты, смирения, домашности и земной веры наполнена книга Ремизова.
«По Карнизам», повесть о жизни заграницей, тоже про чудесное, тоже легенды о человеке и о судьбе человека. Нельзя понять особенностей ремизовского письма ‒ такого единственного в своеобразии ‒ не раскрыв его главного символа. Ремизов рассказывает от первого лица; кажется, что рассказчик и есть сам автор и что писания его ‒ автобиографичны. Прием этот проводится так убедительно, что о личности повествователя как-то и не думаешь.