Литература ли это или фольклор? «Народное» или индивидуальное творчество? В применении к Ремизову – вопросы праздные. К народным притчам отнесся он благоговейно (кто, как он, умеет любить и хранить русское наше достояние: лучшего казначея не найти!), может, одно только слово изменил, одну черту переставил, а стало своим, никто и оспаривать не решится: так только он один говорить умеет. Ремизовскую речь издалека узнаешь и обрадуешься. Единственная, неповторимая, особенная (так больше никто не говорит), а своя, родная.
Старые сказания о Николе-угоднике, знакомые испокон веков по России ходили: привыкли мы к ним так, что и вспоминать перестали. Но вот Ремизов собрал их, записал, пересказал со вниманием, верой любовной – и ожили они для нас: засиял светлый лик на закопченной древней иконе.
В этих притчах – простота до строгости. Кто без кокошников и пестрых изразцов, без малинового звона и кумачовых рубах русского духа не принимает, тот над книгой этой соскучится. Тишина ее и сосредоточенность покажутся ему убогостью. Вымысел не богатый, живописности мало, лубка совсем нет. Куда как незатейливы чудеса и деяния угодника. Да и сам он не представительный: «стоит под колоколом старичок, так нищий старик», «по весеннему полю идет старичок седенький с посохом», «а там с поля старичок странник», «а приходит к вечеру гость незваный – Никола-угодник», «и стоит там старичок седенький, древний старичок».
Искусство Ремизова – во внутренней правдивости, почти прозорливости: тот же сюжет и поэффектнее можно было развить, и приукрасить и присочинить немножко – ведь так и просится! А он знает: одним тоном выше, одним штрихом больше – и будет фальшь. Лишнего не следует – это как молитва: самые необходимые, самые простые слова. Празднословия народ не любит. И рассказ у него деловой – костяк прощупывается твердый. Радость свою и умиление – «как хорошо на земле в Божьем мире!» – скорбь свою за горькую и голодную русскую землю выражает автор не в лирических тирадах с красноречием, а так мимоходом, будто в сторону; свои личные замечания и возгласы в скобки ставит, застенчиво…
Стыдится он красноречия – оно шумливо и тщеславно; оно от разума, а не от сердца. Ведь на злых и грешных Никола-угодник не ополчается негодованием, а праведных не восхваляет с трубным звуком. Все от Бога, все перед Богом равны. И когда радуется – улыбается виновато, а когда плачет, слезы рукой закрывает.
В притчах Ремизова святость без монашеской елейности: Никола – крестьянский бог, ходит в «лапотках». Любит его народ по-своему: жалуется на него, и сердится – порой обижает несправедливо, проклинает, богохульствует. Он, как отец, помогает, учит, наказывает, прощает.
«Мудрый разделитель доли, заступник даже перед неумолимой судиной, помощник в беде – ведь не всякий может вынести свою долю! и в трудах: ведь не всякий может поднять назначенное судьбой». И эпиграфом к своему сборнику ставит Ремизов:
– А що буде, яко Бог помре?
– А Микола святый на що?
Ибо Никола стал «русским богом». И не найдем мы у других народов, что можно было бы противопоставить этой простодушно-грубой, горячей «семейственной» связи русского народа с «его» святым.
«Русский народ сказкой сказал о Николе:
свою веру,
свои чаянья,
свою правду.
Кто другой, кроме А. Ремизова, мог бы отважиться пересказать эту «сказку»?
К. В.