Взвихренная Русь Ремизова (изд. Таир, Париж, 1927) займет одно из первых мест в литературе наших дней, и в творчестве самого Ремизова. Его запись о Великой Русской Революции полна значительности и внутренней, непосредственно воспринятой правды.
Законный потомок Достоевского и Гоголевской «Шинели», Ремизов с особой остротой переживает боль и страдание, и его рассказ о Революции прежде всего хождение по мукам простых русских людей, застигнутых Революцией. Но, как и у всякого из нас отношение его к ней двойное, «амбивалентное», отношение ненависти и любви, притягивания и отталкивания, и притягивания тем сильнейшего, чем сильнее соответное ему отталкивание.
В краткой заметке нельзя дать представления об изумительной полноте и богатстве этой книги. Особенно поразительны «Окнища» (окнища в ад), рассказы о «скотских зимах» 1918-1920 года. Но не менее замечательна и «Весна-Красна», дневник 16 и 17 года – рассказ о мобилизации ратников, об избиении городовых и «бескровную» февральскую революцию. И просвечивающие сквозь основной текст лирические интермедии, и памяти о России прежней, о «заплечном мастере», о большевизме Петра, – по старым документам со странно-новыми именами Петровских чиновников и подрядчиков – Савинков, Бронштейн – и старые знакомые из «Шумов Города», несравненные «Заборы», о «единственной весне чудесной» 1920 года («это заборы, которые теснили дорогу, – не было больше заборов! садами шла моя дорога»); и эти ремизовские сны, которых так не любят его снисходительные парижские критики, но в которых самая острая изюминка его настоек. Наконец я не могу не кончить выпиской – конца последней главы «В конце Концов», где тема «амбивалентности» Революции достигает особенного лирического напряжения:
«– – знаю! – если бы революции «освобождали» человека, какой бы это был счастливый человек! – знаю, никакие революции не перевернут, ну скажу так: «судьбы, которую конем не объедешь». «И все-таки – или это от тесноты невозможной, в которой живем мы? – когда подымается буря –
к о н е ц».
Но за этим концом следует еще конец «неугасимые огни» – с видением воскресшей из пепла Московской России – – «черным покрытый одиноко шел властитель «вся Русии», в крепко сжатой руке прыгал костяной посох. В медных касках, закованные в серую сталь, проходили ливонцы, обагрившие кровью московский берег, а следом – пестро и ярко царевичи: грузинские, касимовские и сибирские. Шишаки лисовчиков и русских «воров», а под ними шершавые головы юродивых – не брякали тяжелые вериги,