Маленькая книжка Алексея Ремизова – «Мелюзина» была издана больше года тому назад в Париже (изд-во «Оплешник»). Потому ли, что выход ее почти совпал с выходом другой его книги – «В розовом блеске», изданной в Нью-Йорке (из-во им. Чехова), более внушительной по размерам и более близкой читателю по теме, «Мелюзину» обошли молчанием. Сейчас, с появлением «Мышкиной дудочки», отзывы пишутся об этой «новинке».
Цель этой заметки остановить внимание читателя на обойденной вниманием работе, являющейся образцом характерного для Ремизова «творчества по материалу».
В этой книжечке все чисто ремизовское: обложка руки автора, известного своими графическими видениями; жуткое лицо Мелюзины, вокруг лица закручен его размашистый росчерк – символ обращений прόклятой феи, из которых нет ей исхода. Над ее глазами впившиеся <sic!> в муках брови; львиной лапой свисают волосы. Под автографом – неизбежная Ремизовская штучка кувырком <sic1>, олицетворение настойчивого автора, отстоявшего свое право (дорого заплатив за него!) – чудить, не боясь клички «декадент».
«Писатель, декадент» значилось в «проходном свидетельстве» молодого Ремизова, высланного в Вологду. Так же значится он в сознании широкого читателя и посейчас. Хотя за полвека (Ремизов печатается с 1902 г.) единственный в своем роде талант этого писателя призван безоговорочно, подходят к нему обычно с готовыми стонами «диковинно» «фокусно», «вычурно» и т. д. Точно свойства эти случайность, вопреки которой жив и признан талант автора А свойства эти, его суть и средства, найденные и усовершенствованные кропотливым мастерством, переносить читателя (правда, не всякого перенесешь!) в особый угол художественного зрения и переживаний, не присущих любому человеку.
О содержании своей Мелюзины по материалу Кельтской легенды Ремизов говорит с изумительной четкостью: «Раймонд убил Эмери, своего отца, не по замыслу, а невольно – по судьбе … Мелюзина убила своего отца, но не невольно, а задумав смертью отомстить отцу за измену матери ... В гневе проклята матерью... стеречь Источник – утолимая жажда, и самой оставаться жаждущей… Общая доля преступления – кровь соединила Раймонда и Мелюзину... Любовь человека, его верность клятве снимут с нее (Мелюзины) проклятие. Так по словам проклинавшей ее матери» <1>.
<1> Ср. цитирование: Ремизов А.М. Собрание сочинений. М., 2001. Т. 6: Лимонарь. С. 389.
В помощь читателю, приведу еще слова А.М. Ремизова, написанные в его письме (с его разрешения):
«Мелюзина, как и другие мои легенды, не реставрация (воспроизведение оригинала), не пересказ (пересказ предполагает оригинал), «творчество», как я говорю, «по материалу», который мне всегда толчок вспомнить, что я видел, чувствовал и о чем подумал однажды» <2>.
<2> Там же. С. 472 (комментарий А.М. Грачевой).
О форме повествования в этом же письме Ремизов поясняет:
«Мелюзина – хоровое повествование, никаких отступлений в повести. Отступления устранены, а хоры – голос; из голоса повествователь неустраним; если его приглушить, нарушается ритм сказа. Я давно пытаюсь ввести хор в мои рассказы, а в "Мелюзине" все строится на хоре. Обозначать античным именем "хор" невозможно, спутает, и я, без имени, выделяю графически, передвигая строчки.
Я учился у Эсхила и Эврипида и пробудил в себе голос судьи. Мне это было нетрудно: ведь все мое – "сужу свою душу"».
В книжке Ремизов говорит, что: «историю Мелюзины можно представить себе, как испытание живой человеческой любви призраком тайны. Любовь, способная на все жертвы, не устоит, сохраняя всю свою силу, перед безжертвенным призраком тайны... Да в этом все и проклятие: нет такого человека и не может быть, кто бы победил тайну – тайна сильнее любви» <3>.
<3> Там же. С. 390.
По мере того, как идет повествование о судьбе Раймонда и Мелюзины, текст прерывается укороченными строками (голосом) того, что открывается автору (судьбе) и что является причиной и значением происходящего, Таким образом автор, не вторгаясь в сказ, не говоря за героев, открывает читателю глубину происходящего, наделяет читателя думами. Своих дум у современного читателя мало на темы ненасущные, наделять его ими очень нужно. Тут-то учение Эсхила и Эврипида отвечают современным нуждам.
Голос (античный хор) говорит у Ремизова:
«Вера испытывается тайной... легче вынести самую горькую правду, чем дразнящее замалчивание, тайна невыносима... горе человеку, который возьмет на себя крест: "не спрашивай"» <4>.
<4> Там же. С. 372.
В повести Раймонд клянется Мелюзине, что не будет ни спрашивать ее, ни входить к ней по субботам. В этот день она одна в часовне испытывает его верность клятве в надежде быть освобожденной от проклятия.
Тут Ремизов подсказывает: «Любовь тем и любовь, что не пуглива» <5>.
<5> Там же. С. 393.
По Ремизову, по отношению к этим законам, или стихиям, человек беспомощен, и путь его кажется случайным.
Поэт Ремизов говорит голосом судьбы:
«Мудрая Мелюзина... твое проклятие в неосуществимой мечте – твое проклятье неизбывно». Дальше: «Любовь угасая, заполняется мыслью... Когда про свою любовь скажет человек "грех", это значит, в его сердце нет больше любви» <6>.
<6> Там же. С. 380.
Задача этой заметки не пересказать все то, что «вспомнил» Ремизов о «виденном и почувствованном», повествуя о трагедии неутоленной Мелюзины и о Раймонде, лишившем себя любви, не выдержав призрака тайны, а только привести пример тех вещих слов на очень большую тему, которые таит эта «маленькая» книжка «декадента», обернувшегося учеником Эсхила и Эврипида.
Для тех, для кого «декадент» – своего рода «безобразник», трудно сочетать его имя с Эсхилом и Эврипидом, но исторически декадент не имеет того значения, которое он получил в обывательском обращении, Декадент, т. е. упадочник есть художник, принадлежащий эпохе упадка известных традиций. Завершение всякого стиля в этот период как бы перезревая, достигает вычурности, перегрузки, сложности. Отражать это может и художник в полном соку своего личного дарования и особенно, когда ему удается открыть новые возможности. По этому личному дарованию определяется качество его творчества, а не по общему уклону эпохи. В «Мелюзине» ремизовским особым языком и ладом передана извечная людская трагедия, и строй его чувств владеет древней классической формой. Думается, что только предвзятый читатель этого не признает, тот, на ком оправдались слова Ремизова «Часто одаренность слывет за ни к чему!» <7> Ох, как часто! Но одаренного этим не убьешь и пути его не изменишь.
Кто как не Ремизов доказал это.
<7> Там же. С. 374.