ниям своим, дать им плоть и кровь и вдохнуть в них дыхание жизни – душу живую.
Красотою светятся, красотою живых цветочных тканей, живых человеческих лиц, а не восковых страшилищ «Пруда», все апокрифы Лимонаря.
Первый апокриф «О безумии Иродиадином, как на земле зародился вихрь», вводит нас в книжку сильным аккордом, сразу и музыкальным, и красочным: «Ударила крыльями белогрудая райская птица, пробудила ангелов. Спохватились ангелы, полетели печальные на четыре стороны, во все семьдесят и две страны понесли весть.
Белые цветы!»
И этот внутренний музыкальный ритм, сопровождаемый тонко соответствующей ему красотой словесного созвучия и красочного сплетения образов, до конца книги ни разу не покидает автора.
У Ремизова – поскольку он поэт, а не романтик – есть редкий и драгоценный дар оживлять слова (в противоположность тем поэтам и – увы! – многочисленным в наши времена, чье одно прикосновение умерщвляет и ту банальную жизнь, какая есть у слова в просторечии). Ремизовские же слова и их сочетания живут живою и в то же время сказочно-яркою жизнью.
Он окропил язык современной литературы водами древних потайных ключей, долго хранившихся от наших полуосвещенных культурою глаз и забивших навстречу вещему взору.
В движущихся картинах апокрифа выдержан тот наивный, ярко контрастный в своих красках, выпукло-определенный в контурах стиль древней церковной живописи, которая примитивными средствами умела достигать такого впечатления и реальности, и глубокой религиозной настроенности.
В гневе «Ильи пророка» рядом с драмою на небесах и в аду из-за того, что Иуда украл у задремавшего апостола Петра ключи и перенес в ад все сокровища рая, ‒ развивается земная драма беспомощности и гибели человека перед грозными силами стихий.
… Нет нового хлеба, нет обнов. Погибла крупа. Погиб солод. Не будет ни каши, ни квасу…
Прелестен, но уже в других, нежных, точно просвечивающих насквозь по бледно-золотому фону красках апокриф «О месяце и звездах, и откуда они такие».
Там хотя и говорится, что воздвиглись на земле целые серые горы от серых – и в добре и в зле серых – дел человеческих – есть уже для Ремизова на земле тростинка девочка Мария Египетская, выпросившая себе золотую нитку от риз Господних – ту золотую нитку, от которой и месяц, и звезды с их красою, и души, пожелавшие сгореть в подвиге.
Кроме Марии Египетской есть и еще одно, что связывает Ремизова по-новому с жизнью. Раньше с этим для него была соединена могила, черви смрада (в «Пруде»).
В апокрифе (о страстях Господних) он так говорит о смерти:
‒ Она не отходила от него неутолимая – Смерть прекрасная.
Не отчаяние она родит в нем, а, вопреки всему, вопреки ужасающему описанию разложившегося тела Христа, будит смиренную молитву разбойника:
‒ Помяни меня, Господи, егда приидешь во царствие Свое.