<...> Особенного внимания заслуживает рассказ Алексея Ремизова ‒ «Чертыханец».
За последнее время наша критика выдвинула в первый ряд русских беллетристов двух писателей ‒ Алексея Н. Толстого (младшего) и Алексея Ремизова. Первый пока еще своими талантливыми рассказами находится в области «обещаний» и «надежд», а на второго критика обратила внимание немного поздновато. Ибо талантливый писатель настолько много написал и так определенно сложился в своем писательском облике, что его давно уже пора была признать одним из выдающихся писателей нашей литературы.
Еще из истории литературы известно, как слепа бывает критика по отношению не только талантов, но и гениев. Поэтому удивляться не приходится, если критика задним числом выдвинула Алексея Ремизова в «большие таланты», а в скором времени, быть может, милостиво произведет и в «гении».
Мир отражается у Ремизова по-своему, как-то странно и кошмарно. Имея много общего Достоевским в описании ярких страданий и болей человеческого сердца и души, он с особой, ему свойственной манерой художественного письма рисует нам жизнь, как нечто страшное, непонятное, зверское и случайное.
«Чертовщина», преследующая героя рассказа «Чертыханец», не есть случайное, является главным элементом всего творчества автора. Черт, «самый настоящий черт, без рожек и хвоста», преследует почти всех героев Ремизова. И не то чтобы это все страшно очень, а как-то бессмысленно и загадочно.
Бессмысленно проходит почти вся жизнь Сергея Сергеевича Версенева и совершенно загадочно оканчивается трагедией. В этом и весь ужас героев автора. Живут, как все обыкновенные люди, имеют все обыкновенные свойства обывателя, а кончают обязательно как-нибудь трагически и часто с вмешательством «нечисти». «Чертовщина» эта так сливается с обыденностью, что трудно их отличить.
Черт ли есть обыденщина, или заедающая скука прозаической бессмыслицы ‒ жизнь есть черт, герои не могут разобраться. Но чувствуют, что это два родственные явления.
Что-нибудь грандиозно-страшное или бессмысленно-великое не страшит Ремизова, а вот какая-нибудь «дурацкая» мелочь может произвести ощущения ужаса и страдания.
«Комета пролетит, упадет звезда, землетрясение провалит целый город, ‒ а все это забудется, мимо пройдет, обесцветит, как вчерашний снег, а огонек какой-нибудь, из-под моста откуда-нибудь огонек, чуть подмигивающий тебе, либо дурацкий дылда-фонарь ‒ коптилка керосиновая, торчащая под твоим окном на улице, ‒ глупости, а на всю жизнь останутся».
Вся жизнь для Ремизова ‒ это «коптилка керосиновая», издающая смрад и туманный свет, а в них «черти». «Самые настоящие черти ‒ без рожек и хвоста».
Черти обыденщины и бессмыслицы. Более страшные, чем все великие ужасы и преступления жизни.
Жизнь и тоску наводят на героев их сны ‒ вещие сны.
То приснится кухарке Соломовне, ‒ будто пол она моет, ‒ а это нехорошо, когда во сне пол моешь; то пожар ‒ дом горит: горит будто дом, все доски разворотили и кирпичи вынимают из печки, а огня не видно».
‒ Я будто и спрашиваю ‒ двое каких-то мужчин у печки с кирпичами возятся ‒ спрашиваю я у них: «Как же это так?» А они говорят: «Мы, Соломовна, ничего не знаем».
А священнику Астриозову, у которого «семь душ на руках»: старший сын ‒ дьякон, младший ‒ грудной, приснилось, будто «старший-то в пеленках, грудной, а самый младший, который грудной, ‒ бородатый дьякон».
«Как же так?» ‒ задает вопрос Ремизов бессмыслице жизни, ее нечисти и жуткой прозе повседневности.
Почему жизнь так страшно шутит над людьми? Почему это выходит все шиворот навыворот? Почему это Версеневу снится, будто он «злое и мстительное ядовитое насекомое тысячехвостка и ползет в поле, цепляясь за стебли лапками и будто тяжко и трудно ему лезть на каждый стебель, опуститься опять и подняться, и опять опуститься. И ползет он и не знает, куда ползет».
«Как же так?». Куда мы ползем, и почему так трудно на каждый стебель жизни лезть? ‒ спрашивает Ремизов, а ему кто-то так задушевно и печально:
‒ «Мы, Соломовна, ничего не знаем».