А.
<Измайлов А. А.>

В волшебном царстве: А. М. Ремизов и его коллекция

Источник: Огонек. 1911. 29 окт. № 44. С. [10–11].

Фото «Писатель А. М. Ремизов за рабочим столом». Со снимка для «Огонька» К. К. Булла.

Две огромные «дороги прямоезжие» проложили в русской литературе два гиганта – Толстой и Достоевский. В каком закоулке ни стать, везде видны их огромные фигуры, сделавшие маленькими все остальное. Почти нет писателя, которого по основным линиям творчества нельзя было бы свести к тому или другому. Влияние других богов русского творчества совершенно бледнеет перед влияние этих двух колоссов.

Сейчас заметно обнаруживается влияние одного большого писателя, которому при жизни никто бы не приписал этого влияния, и признание которого в качестве главы определенного литературного течения для многих и сейчас прозвучит странно.

Речь идет о Н. С. Лескове, которого неожиданно признала молодая литература и объявила своим учителем. Насколько старое поколение не любило этого писателя, травило его, сделало из его жизни сплошное литературное мытарство и признало его только на закате, ‒ настолько поколение молодое увлеклось им.

Стилизаторы, облюбовавшие старую легенду, сказ, апокриф, вышли целиком из Лескова. Ремизов, Кузмин, Ауслендер, старший всех их Брюсов, – все эти авторы любят Лескова, и идут тропой автора «Горы», «Прекрасной Азы», «Богоугодного древокола» и «Аскалонского злодея».

В особенности это справедливо об А. М. Ремизове. Среди современных молодых писателей Ремизов облюбовал себе свой специальный уголок, свою манеру, свой язык. Для многих этот язык тяжел, и само писательство Ремизова их не увлекает.

Но есть любители, для которых А. М. – один из самых интересных сейчас рассказчиков. Они входят во вкус старинных словечек, которыми он обильно уснащает свой рассказ. Они ценят его знания в русском сказе, апокрифе, церковной легенде, отреченных книгах.

Этот читатель-любитель может оценить, как любовно выписывает этот писатель чертяк в какой-нибудь своей драме, в роде «Прения живота со смертью», как ласково живописует нечисть и нежить, с каким увлечением уходит в старые закапанные воском, пахнущие ладаном Прологи, Шестодневы, Златоструи, Лимонари и Луги духовные.

Ремизов слишком утончен для того, чтобы быть любимцем широкой публики. Нужно нечто знать, чтобы в полную меру оценить его искусство и знание. Едва ли широкий и сплошной успех, успех «моды» когда-либо улыбнется Ремизову. Но симпатии к нему специалистов и любителей прочны, и четыре тома его сочинений, изданных «Шиповником», легко находят своего покупателя.

Ремизов и интересный человек. Жадно и трепетно выслеживает он все, что касается излюбленной им области интереса.

У него в прошлом достаточно бурная жизнь, с подневольным кочеванием по нашему северу, с вынужденным изучением нравов далеких, холодных городов, куда ссылают «политических».

Этот опыт А. М. умножил добровольными поездками по России. Много повидал он на своем веку старых стильных соборов, любопытных странничков, загадочных «Божьих людей» и юродивых, тесно соприкасался своей душой со сложною и содержательною душою русского сектанта.

Любовно собирал он все, что относится к игре природы и к старой сказке. Какой-нибудь причудливый гриб на дереве, какая-нибудь народная игрушка, воплощающая народное верование в лешего или водяного, интересовали его так, как врача интересует исключительный больной или нумизмата – диковинная монета.

В итоге этого интереса Ремизова – его маленький музей, коллекция детских игрушек и кукол, воплощающих народные мифы.

В маленьком кабинете Ремизова на Таврической, целая стена отдана этим воплощениям народной фантазии.

Вот гребень Бабы-Яги с огромной, как у лопаты, ручкой, с острыми ровными зубьями. Писатель достал его где-то далеко на севере и выкупил у какой-то бабы.

10

---

‒ Говорит, этим лен чешут. Ну, я сразу и догадался, что это – тот самый гребень, которым Баба-Яга косу расчесывает!.. «Бросишь гребень – станет лес».

В правом углу длинная несуразная, сухая, точно вяленая, черная фигурка, с мягкой доброй мордочкой, в роде лошадиной. Это – «Доримедошка, прости Господи». Ремизов ласково трогает его мягкую бородку и рассказывает про него:

‒ Живет он в старых усадьбах. Ходит там по дорожкам, когда подойдет желтая осень. Все молодое уедет из усадьбы, останутся одни старики, да вспоминают про покойников. Раз при мне зашуршал за печкой. Спрашиваю старую няньку: «Кто это там?». «А это, говорит, Доримедошка – прости Господи!» ‒ Вы не думайте, он совсем добрый, никому ничего злого не учинит. Называют его нечестью, а какая он нечисть, ‒ что он сделает? Его увидевши, и креститься не стоит.

В таком же роде несколько других фигур. Они сделаны из старых перчаток, снабжены когтями. Вместо глаз – бусинки, или древесная застывшая смола. «Один старый человек мне их делает, ‒ поясняет Ремизов, ‒ хорошо у него выходит».

Таков Зажига рогатый, ‒ «весь юлит, все время поджигает, а при нем много чертенят малых».

Вверху налево в ступе Баба-Яга – старая, лица не разобрать.

‒ Она и в сказке – безликая. Месяц стареет, и она стареет. Месяц молодеет, и она. Вот чай пойдем пить, угощу вас «ягиным вареньем». Делается оно из поляники, северной ягоды. Не облепиха это и не костяника, а совсем особая. А ноги у Бабы-Яги – одна в лапоть обута, а другая – без ничего. Так и в сказке сказывается.

Есть дальше в коллекции Вындрик-зверь. Живет он под землей, прочищает источники земные. «Он поворохнется, ‒ земля потрясется. Так сказано про него в Голубиной книге. По поздним сказам, живет он теперь на Святой горе, и Богу молится. Только это – не верно. Когда же ему молиться? Весь он всегда в движении».

И действительно, тонкому, узкому Вындрику придан характер вечного устремления.

Вот Солнечная Баба – трехголовая кукла с карими глазами из смолы.

‒ Такая, должно быть, стояла в великой Биармии (Перми). В старых мифологиях говорится, что был в Перми идол Солнечной Бабы, и ему поклонялись. Смола сливная (древесный клей) у нее вместо глаз, и одно лицо воплощает материнство, другое – ребячество, а третье – ярь, наступление, гнев.

Вот дальше – замусоленный, затертый «Заяц-Малиновые усы». «Сколько он ночей с ребенком спал, сколько ему сказок рассказывал!»

Вот Петушок-золотой гребешок. Снежевик – с ногами в снегу: Коловертыш Бабы-Яги, маленькое существо, которое вечно вертится около старухи; вот Нежить-зверь, приносящий удачу и неудачу.

‒ Ездил я в Париж, ‒ его с собой брал. Да только зря. Он мне болезнь нагадал.

Вот – Лиса-певучая, Заяц-единоух, Медведь, что Зайчику-Иванычу хвост отъел и усы малиной вымазал. Вот Орлова лапа «от настоящего орла. Жил я в Усть-Сысольске, охотники мне ее подарили».

Вот Коща, вот Змея-Скоропея.

Внизу коллекции висит сказочная «хустка», та тряпица, которую если бросить – озеро станет.

Большой почитатель Ремизов и старой иконописи. Между прочим. Ему принадлежит интересная икона XVII века, каждую деталь которой он чувствует, как знаток.

Неудивительно и то, что Ремизов большой любитель старого письма, и сам он мастерски схватывает стиль старого устава и полуустава. Образчик искусства читатель увидит на факсимиле странички, любезно сделанной им специально для нашего журнала.

Вечер у А. М. оставляет трогательное впечатление. Немногие так любят литературу, народ, народный сказ, так преданы этому, как наш писатель, находящий в своем писательстве подлинное свое призвание от колыбели.

11

---