А.Б.
<А.И. Богданович>
Северные цветы. Ассирийские. Книгоиздат. «Скорпион». 1905 г.
Источник: Мир Божий. 1905. № 10. Отд. 2. С. 92–94.
|
Северные цветы. Ассирийские. Книгоиздат. «Скорпион». 1905 г. Ц. 6 р.
В августовском (последнем по времени) номере «Вопросов Жизни», журнала, как известно нашим читателям, объединившего декадентов, эстетов и доморощенных мистиков с неоидеалистами, мы встретили по нашему адресу упрек в некультурности. Последняя проявилась, во-первых, в тоне полемики нашего товарища г. Кранихфельда (см. «Журнальный обзор», июнь), и во-вторых ‒ в общем некультурном содержании журнала, мало занимающегося вопросами эстетики и философии и совершенно не касающегося религии. Удрученные этим упреком, мы с жадностью ухватились за рекомендованные критиком «Вопросов Жизни» произведения такого культурного типа, как «Северные цветы», в надежде здесь найти свет истинной культуры, и прежде всего обратились, конечно, к плодам культурного творчества ближайших и постоянных сотрудников «Вопросов Жизни», наполнивших «Ассирийскими цветами» своей культурности сборник «Северных цветов». И вот что мы нашли себе в поучение и назидание. «Кикимора» г. А. Ремизова приветствовала нас со страниц «Ассирийских»:
|
92
|
«На петушке ворот, крутя курносым носом, с гримасою крещенской маски, затейливо Кикимора уселась и чистит бережно себе копытце.
‒ Га! ‒ прыснул тонкий голосок, ха! ищи! а шапка вон на жерди… хи-хи!.. хи-хи! А тот как чебурахнулся, споткнувшись на гладком месте… Влюбленным намяла я желудки ‒ Га! хи-хи-хи! Я бабушке за ужином плюнула во щи, а деду в бороду пчелу пустила. Аукнула-мяукнула Оде под поцелуи, а пьяницу завеяла кричащим сном и оголила…
Вся затряслась Кикимора, заколебалась, от хохота за тощие животики схватилась.
‒ Тьфу! ‒ ты, проклятая! ‒ Га! хи-хи-хи… И только пятки тонкие сверкнули за поле, в лес… Сплетать обманы, причуды сеять и до умору хохотать».
Тут же г. Ремизов поучает нас насчет «Полезницы», «Кутья-Войсы» и еще «Омеля и Ена», в столь же глубоких и содержательных строфах, как и его «Кикимора». Несколько сконфуженные нашим непониманием культурного содержания этих странных созданий, мы все-таки храбро продолжили углубляться в «Ассирийские цветы» другого столпа «Вопросов Жизни» г. Вячеслава Иванова, который дал «Змеи и Солнце» и трагедию «Тантал», и были поражены открытием, что в мире все повторяется: незабвенной памяти Тредьяковский встал как живой в произведениях г. Вячеслава и радостно закивал «главой»:
«Как крот слепой, прорылся я из темных недр
На вольный день, о чтитель! И не смог Аид
Затмить мне память: соблазнил его я сам
Искусной кознью и сплетеньем тонких лжей.
И отпустил он связня на урочный срок
К живым, ‒ им заповедать правых пунян устав
И даней жирных и поминок, возалкав
Даров благоутробных от рабов своих».
Ничто не ново под луной, с грустью подумали мы при виде тени Тредьяковского, которого менее всего ожидали встретить в саду «Ассирийских цветов» под ручку с Кикиморой с одной стороны и г-жою Гиппиус ‒ с другой. Даже для стиля самоновейшего модернизма эта очаровательная триада показалась нам чрезмерной, и наши поиски культурности увяли без расцвета, как ни старалась нас расшевелить г-жа Гиппиус вместе с г-жою Вилькиной тайнами «обнажений» и альковных «утонченностей», а Теотль, Неватль и Тлацотли из поэмы г. Брюсова «Земля» соблазнами смерти всего рода человеческого в миг вожделенный. Что же это за культурность, в которой меня угощают то побасенками, то неудачными подражаниями Тредьяковскому, то до тошноты приевшимися «обнажениями», невероятными для самих авторов? Как ни ломай голову над всеми этими плодами разнузданности и развязного пренебрежения к здравому смыслу, но культурности тут нет следа. Скорее какое-то вялое топтанье на одном месте, без малейшей попытки сказать что-либо новое. Вот уже двадцать лет, как нашли модернисты, с шумом и криком, выступили на арену с девизом: «новое искусство» и ‒ ни с места. Все так же г-жа Гиппиус силится превзойти самое себя в порнографии, все так же г. Брюсов измышляет самые дикие словечки и невероятные положения, все так же гг. Минские, Бальмонты, Вячеславы Ивановы, купно с самоновейшими Чулковыми и Ремизовыми разыскивают всяких кикимор, а бедное новое искусство так и остается без движения. И тысячу раз прав г. Луначарский, признав наше декадентство ‒ «искусством неудачников», созданным на потеху выродков буржуазии. «Богема во все времена, ‒ говорит он в своей интересной книге «Этюды критические и полемические», ‒ склонна была |
93
|
мечтать и злобствовать, но никогда не было такого изобилия богемы, как нынче. Конкурируя между собою, все эти поэты, музыканты, скульпторы и живописцы тщатся перекричать и переоригинальничать один другого, и каких диких цветов ложного искусства не возникает на этой нездоровой почве, в этой нездоровой атмосфере! Оторванный от общественной жизни, лишенный радостей бытия, издерганный самолюбием и конкуренцией, измечтавшийся пролетарий-художник изобрел декадентство с его гипертрофией личности, нелепыми и подчас грязными экстравагантностями, чахлым идеализмом и пустою мечтательностью; изобрел эту смесь напряженного оригинальничания и так неудовлетворенного существа, ‒ и вдруг уродцы-буржуа распростерли ему свои объятия: быстро начало происходить взаимное приспособление, и худосочная муза, нашептывающая больные сказки, воцарилась на нашем Парнасе», ‒ превратилась, в конце концов, в Кикимору. Отражая настроение двух безнадежных социальных групп: вырождающейся буржуазии и излишнего умственного пролетариата, который сам является продуктом разложения среднего класса, ‒ говорит г. Луначарский, ‒ это искусство заражено кладбищенским духом, отвращением к жизни и поисками потустороннего мира. Нашего домашнего производства, декадентство, как всякая копия, преувеличивает все отрицательные стороны и недостатки оригинала. Отсюда уродливое пренебрежение к здравому смыслу, доведенное до nec plus ultra кривляние и ломание и унылое завывание о прелестях смерти и т. п. Был один момент, когда у наших декадентов явилось желание помахать гражданским кинжалом, но они и сами устыдились такой неподходящей для себя роли и снова затянули свои плачевные кладбищенские мотивы. И благо им! Это им гораздо больше к лицу, чем смертоносное оружие, которым, того и гляди, можно по небрежности ранить самого себя. А пожить им куда как хочется, несмотря на все их словесное презрение к жизни. Они просто кокетничают со смертью, зная хорошо, что от слова не станется.
При чем же, однако, культурность, в недостатке которой они упрекают других? Решительно ни при чем, просто ‒ с обычной развязностью и легким сердцем сорвалось с пера, и только. Лучшим доказательством служат «Ассирийские цветы», в которых столько же ассирийского, как поэзии у нового Тредьяковского ‒ Вячеслава Иванова.
|
94
|
| |
|
| |
| |