о том, что потерял целое поколение, шедшее за ним, и в изгнании, из муки и слова, делал свои книги.
Передо мною его автобиография, вернее, история его детства. Конечно, основа этой книги – ее метод, и о нем говорить я не хочу, т. к. об основном каждый будет судить при чтении в меру своего понимания. Автобиографии нашей эпохи прежде всего строятся на методе, и без метода вообще нет ни истории, ни личной истории каждого человека. Автобиография Бердяева была, главным образом, любопытна и ценна методом, с которым он подошел к самому себе. Вряд ли кто-нибудь сейчас мог бы дочитать до конца книгу, которая начиналась бы так: «Я родился тогда-то и там-то. Мои родители занимались тем-то». Через метод, с которым автор подходит к своей жизни, к судьбе, к личности, мы постигаем эту жизнь, эту судьбу и личность. Так случилось и с Ремизовым: «Подстриженными глазами» оказалась той книгой, которая дала объяснение всему творчеству писателя, вручила нам некий ключ к тому, что вышло и что выйдет еще из-под его пера.
Певучий голос, ведущий никогда до сих пор не существовавшую мелодию, звучит в наших ушах, хотя читаем мы глазами печатные страницы. Певучий голос надтреснут какою-то болью. Рассказывается начало человеческой жизни: как мальчик из богатой семьи, купеческой московской «знати», вырастал диким побегом куда-то в бок, в сторону, в среду обездоленных, юродивых, молчальников, безымянных, нищих и блаженных, словно со дня своего рождения предназначенный стать загадкой или «уродом», как в смысле индивидуальном (на фоне англоманов, музыкантов, докторов и биржевиков), так и в смысле социальном. Всё таинственное и страдающее, вся мучительная тайна человечества, липла к нему, не проходила мимо, но шла сквозь него, и наделенный чудным даром нашего незавершенного, но уже уходящего языка, он представляет собой, как автор, явление единственное, неповторимое и несравненное. «Мой голос прозвучит через колокольную черноту, за всех, помощи требующих, послушайте, вот откуда, за что меня будут гнать по тюрьмам и неприкаянным проживу я жизнь среди, людей», – так кончает Ремизов рассказ о своем детстве, рассказ о себе самом.
В этом рассказе рассеяны не только образы людей, встреченных когда-то, не только среда, не только Россия, но и между строками, где-то в глубине атонального текста, заостренные стрелы полемики с пошлостью, с реальностью, с трезвым миром. «Тупая норма», «натура», – ненавистью к этому Ремизов заражает и нас, мы проникаем куда-то между строк, в его чудесный мир, следуем за ним в его страдания, и оттуда, как он, ненавидим всё то, что ненавидит он, любя с ним вместе «волшебное сияние».