Белый А.

Алексей Ремизов. Пруд. Роман. Издательство «Сириус». 1908 г.

Источник: Весы. 1907. № 12. С. 54–56.

Интересный писатель А. Ремизов! Как хороши его миниатюры из «П о с о л о н и»: это – ароматные травы, окропленные росой, сверкающие алмазами! Прочтешь миниатюру, ‒ словно заденешь травинку: качнется, прольет на грудь росные капли. Не то «Лимонарь»: здесь кто-то строгий по строгому камню, строгие образы с забавными выкрутасами. Прочтешь, ‒ скажешь: «Ну и мудрый же забавник этот Ремизов!». Хороши иные из рассказов А. Ремизова: ‒ забавные-презабавные! Ни слова простого не скажет Ремизов: здесь щипнет, там кивнет, там бочком подлетит, из пальцев козу сделает – козой-козой набегает, там  ч е б у т ы к о м  подкатится, и вдруг расплачется, разрыдается. Насмешливым вопленником умеет быть Ремизов. Многому нас научил. Уж и смеялись мы его забавам, и плакали. Мы его любим…

Многое можно было бы рассказать про те искусные штуки, которые открыл А. Ремизов. Да здесь не место. Надо и о «Пруде» сказать что-нибудь. Ох, как не хочется! Лучше бы и не говорить о «Пруде»! Не нравится «Пруд». Не сумел Ремизов «Пруд» написать. Что не говори, а Ремизову не удался «Пруд». И не то, чтобы ярких страниц здесь не было. Все, что угодно отыщешь в «Пруде» у Ремизова: и сверкающую золотую рыбку переживания, и золотистые кольца солнца на зеркальной глади, и зеленую лягушку-квакушку, что квакала из илу, и ил (много илу!) вонючий, липкий. Некоторые страницы, что топь, пере-

54

мажут липкостью, коли пройдет через них читатель, не запасшись охотничьими сапогами. Не всякий же горазд покупать охотничьи сапоги вместе с романом Ремизова. Да все это еще полбеды. Вся Беда в том, что 284 страницы большого формата расшил Ремизов бисерными узорами малого формата: это – тончайшие переживания души (сны, размышления, молитвы) и тончайшие описания природы. Схвачена и жизнь быта. Но схватить целого нет возможности: прочтешь пять страниц, ‒ утомлен; читать дальше, ничего не поймешь. Отложишь чтение, забудешь первые пять страниц. Пока читаешь, забываешь действующих лиц, забываешь фабулу. Рисунка нет в романе Ремизова: и крупные штрихи, и детали расписаны акварельными полутонами. Я понимаю, когда передо мной небольшая акварель. Что вы скажете об акварели в сорок квадратных саженей? Стоишь у одного края картины, видишь гигантскую пятку нарисованного героя: чтоб увидеть другую пятку, надо совершить целое путешествие. И все-таки останутся пятки без головы. Чтобы увидеть голову, надо, по крайней мере, подняться на подъемник. А в целом – это море нежных бесформенных тонов. Все полотно, когда оно еще не просохло, вероятно, лежало на полу. Живописец вышел, пришел мокрый, грязный пес и вывалялся, оставив на полотне мутные следы. И потом скатал Ремизов свое полотно, сверстал вместе с нежными, но бесформенными тонами и псиными грязными следами, да и преподнес нам в виде объемистого книжного кирпича: «Вот вам, дети мои: поучайтесь». Дети читают, читают и не понимают. Преталантливая путаница, преталантливая, но… все же путаница, где десятками страниц идет описание мелочей (комнат, тиканья часов и всего прочего) и десятками страниц идет описание кошмара; случайный кошмар не отделен от фабулы, потому что фабула, распыленная в мелочах, переходит в кошмар, распыленный в мелочах. Между тем и другим стоит: «Сел. Заснул. Проснулся».

Нельзя же так пытать читателей!..

Вот, например, как начинается глава у Ремизова: «А л ы й  и  б е л ы й  д о ж д ь  о с ы п а ю щ и х с я  в и ш е н  и  я б л о н ь». Далее многозначительная точка. Далее с новой строчки (очевидно, для вящей проникновенности) многозначительная фраза: «Замирающий воскресный трезвон». И опять многозначительная точка, многозначительная пауза, многозначительная  к р а с н а я  с т р о к а: «Эй, плотнички лихие, работай!» Это Ремизов восклицает как бы сам от себя, прорывая страницу и высовываясь из книги. Потом еще несколько многозначительных фраз, и прямо «Прошли экзамены». Эта фраза напоминает, что есть в этой лири-

55

ке и фабула, а мы-то, черт возьми, и забыли, в чем ее суть; и опять кто-то кому-то говорит (вернее: кем-то говорится): «Как стемнеется, за досками пойдемте». И т.д. и т.д.

И ведь таких глав не перечитаешь, и все они – сплошная лирика, где смысл не в целом, а в страницах, смысл страницы в отдельных фразах, а смысл фраз – в «словечках». Громадный роман, где, прежде всего, спасает форма целого, истолок заботливый Ремизов в порошок: толок в ступке усердно.

Остались недотолченные осколки движения вроде: «Встал… сел… съел… ударил – стал душить» и т.д., но эти осколки тонут в большой куче порошинок. Каждая порошинка, пожалуй, и хороша, но ведь ее надо в микроскоп рассматривать. Попробуйте рассмотреть древесину большого дерева клеточка за клеточкой, и вы ничего не поймете. Запомните, пожалуй, рисунок первых клеточек. Запоминаются первые главы «Пруда», где тонко схвачено детство героя романа в купеческой среде. В целом роман утомителен.

Конечно, есть отдельные сцены, но, ведь, на то Ремизов и Ремизов, чтобы заставить нас плакать его слезами, хихикать его смешками, молиться его молитвами. Единственное оправдание «Пруда» в том, что это – первая крупная работа талантливого писателя.

56
 
Назад Рецепция современников На главную