Бывают люди, как стертая монета. Ничего своего, особенного, отличного от других.
Таким людям легко жить. Они сами воспринимают все окружающее, как готовые штампы; их принимают тоже как нечто обыденное, простое.
Одним словом – разменная монета.
Впрочем, вероятно, это только внешнее, внутри-то у каждого человека есть свое, но так тщательно окутано оно внешним безразличным, что ничто не беспокоит, не обращает особенного внимания.
Бывают, наоборот, люди, у которых все – и слова, и жесты, и поступки, и мысли – все свое, на других не похожее, это отделяет их от людей, от мира, но зато придает им значительность и острый интерес.
Ярко чувствуется всегда эта разница в литературе. Сколько есть авторов, весьма корректных, иногда не бесталанных, но безличных – одного не отличишь от другого, прочтешь и не вспомнишь, кто что именно написал.
Писать таким авторам легко, читать их тоже легко! Все обстоит благополучно.
Ярким примером совершенно другого рода писателей является Алексей Ремизов. Он настолько своеобразен, настолько не похож на других, что иногда почувствовать его очень трудно. Все его сказочки, присказочки, сны являются таким интимным, что очарование их доступно немногим.
Как внешнее – слова, построение фраз, так и внутреннее – мысли, образы – все это особое ремизовское.
Ремизова надо изучить, привыкнуть к нему, и только тогда узнаешь человека с сложной интересной душой и своеобразными привычками, своеобразным языком и интонациями.
Ремизов «трудный» писатель, и вся его деятельность последних лет, мне кажется, является преодолением этой трудности.
Сохранить интимное своеобразие, но сделать его понятным, доступным для других, общественным, – таково, мне кажется, стремление автора. Оно законно и понятно, но, может быть, все же несколько пропадает то очарование капризной уединенности, которое было разлито в «Лимонаре», в напечатанной закрытым изданием «Повести о табаке».
В новой книге своей Ремизов поместил большую повесть «Пятая язва». Повесть эта задумана как широкая картина провинциальной жизни, но именно эта общественность менее всего удалась.
Прекрасны яркие, смелые, как всегда у Ремизова, в стиле гротеска портреты следователя Боброва, исправника Антонова и многих еще.
Забавны и страшны отдельные картины, рисующие быт русской провинции, но чего-то объединяющего, фабулы или общего настроения, в повести нет. Она рвется на кусочки, прелестные, но не связанные между собой.
Как всегда у Ремизова, прекрасно изображено постепенное нарастание душевной боли, загнанность и страшная гибель.
Два маленьких рассказа, «Петушок» и «Таинственный зайчик», посвящены детям. В них нежность и какая-то печальная ласковость очаровывают. Только опять желание интимное сделать общественным, заставляющее трогательную повесть о лампадках, колокольном звонаре, о корове, съевшей пятачок, о старенькой бабушке, о шаловливом Петьке, о петушке индейском, обо всем, о чем так вкусно умеет рассказать Ремизов, связать все это с русской революцией, с московскими баррикадами, заставивши Петьку умереть под пулями, это испортило рассказ, сделало конец неприятно-искусственным. Зато незамысловатый рассказик о «Таинственном зайчике», о смерти доброй бабушки, простой и искренний, наполнен таким светом умиленным, что не нужно никаких общих выводов, никаких заключений. Пусть будет эта своеобразная, немножко ущемленная любовь к вещам прошлого, печальная нежность, иногда вдруг злая насмешливость. Пусть будет совсем интимно; все равно эта интимность дойдет до сердца, согреет его, заставит биться сильнее.