… Нельзя сказать, чтобы Алексей Ремизов, давший рассказ «Петушок», любил кратчайшие расстояния, – иначе он не описывал бы таких стилистических и психологических кругов для того, чтобы поведать горькую участь мальчика Пети, убитого на московских улицах в памятном декабре, и сиротливую участь бабушки его, потерявшей не только Петю, но и петушка, их общего любимца, на старости лет высиженного индейкой из куриного яйца. Но в самых кругах автора есть красота, есть подлинное художество и стиль. Намеренно многословен его рассказ, тянется словесная канитель, словесная беспрерывность, scriptura continua, и это создает красивую вязь. Сплошная поэтическая проза, не деленная на слишком обычные предложения, избегающая местоимений, а вместо них повторяющая самые слова, самые имена, звучит своим особым ритмом. Или вы точно видите перед собою литературную каллиграфию, но каллиграфию, исполненную художественно и любовно, с истинной и симпатической проникновенностью в тайны народной речи, русских начертаний и русской звучности. Правда, кое-где цельность усвоенного примитивного слога, нарочитой элементарности, нарушена, и слышится что-то интеллигентное и книжное («то, что… перевернуло уклад их трудовой жизни», «не вошла жизнь в свою полосу»); правда, иной раз все-таки чувствуешь искусственность тона, – в общем, однако, манит своеобразие автора, принимаешь тонкости его замысла и осуществления, и нельзя не сродниться с его наивными и чистыми душами, с тихой религиозностью, с Петей-Петушком, с их бабушкой осиротелой, словами о которой кончается рассказ. Позвольте их выписать, – этот примечательный образец словесной связи, которой не прерывает ни единая точка, ни единый знак действительного препинания, или препятствия: «Пошла я, батюшка, – тихо, еще тише, рассказывала бабушка, – пошла я свечечку поставить Ивану Осляничеку обидяющему, хочу поставить, а рука не подымается, – и подымала бабушка свою трясущуюся руку, но опускалась рука, эта обида безвинная, горькая, смертельная, опускала ей руку, горечью темнила глаза ей, и рука тряслась, все подняться хотела и не давалась, а синие пустые жилы крепко напруживались, крепко сжимались сухие пальцы, это сжимала она свечечку Ивану Осляничеку обидяющему, угоднику Божию, который обиды принимает безвинные, горькие, смертельные, все… – и поставила! – Бабушка кивала головой и уж легко подымала руку так… у чудотворцев московских, у Максима блаженного, Василия блаженного, Иоанна юродивого так руки подняты, и рука не тряслась, это свечку держала она, свой горящий, неугасимый огонек, сжигающий в сердце последнюю, безвинную, горькую, смертельную обиду, и глаза ее тихо теплились, это вера светилась в глазах ее крепкая, нерушимая, доносящая до последних дней свечечку, огонек святой через все беды, через всякую напасть, через все лишения, когда уж все отнято: петушок индейский, Петька, Петушок»…