На форзаце владельческого переплета карандашная помета рукой

 С.П. Ремизовой-Довгелло: 

794                      S. Remisow

 

Чернилами, рукой Ремизова инскрипт (1):

 

                                                         С.П. Ремизова-Довгелло

 

Деточке эту книжку

                                               В Троицын день

                                                         1922 г.

                                                         4 VI

                                                                  в Берлине

                                                         Pfingstfest

        

И у немцев тоже есть березки

         И вчера на Wilhelmplatz их продавали, как у нас

                   только маленькие вроде веника большого

ну, у нас ведь лесищá можно целыми деревьями

 

Праздники большие, в которых особенно [видн – зчркн.] в глаза бьет

         различие между людьми

                   ведь всякий норовит для праздника принарядиться.

Пасха, Рождество, Троица

                                      стали для меня с раннего детства

                                      мучительными днями.

                   Я ждал их и дожидался всегда помнил, что

         когда придет такой праздник, мучительнейшее чувство,

         раз испытанное, вернется ко мне.

                   А это чувство это не неловкость,

                            И [а – зчркн. ] это [какое – зчркн.] не стыд,

                                      а какое-то острейшее чувство разнодолья

                                      человеческого на земле

                                               и непримирение с эти судом судьбы.

Я никак не мог принять, что у меня

         вот какой большой букет, как веник

                   весь исцвеченный и душистый,

                            а помню, какой-то стоял,

                                      ну и цветка-то не было, а

                                               так веточка

                            и помню стоял, а глаза светили как цветы.

                            и я помню,

                                               на следующую Троицу,

                                               я отдал свой букет

                                                         и взял веточку

                                      и все-таки не мог успокоиться

                                               п<отому> ч<то> я думал об этом

                                                         и у меня – глаза мои, – не были, как цветы

                                                         а беспокойно озúрно <sic!> смотрели.

А мне говорили:

                            ты всегда какое-нибудь безобразие выдумаешь.

                            Ну, чего цветы отдал, а мятый сучок взял!

И тогда я хотел совсем затеряться, чтобы мне никто не мог [«мог» вписано над строкой] сказать [«л» исправлено на «ть»], а

         я не мог бы и в самом деле нигде [синими чернилами вычеркнуто, вписано «никак»] достать

                                      букет

 

 

На  левом форзаце владельческого переплета:

 

инкрипт 1922 г. (2):

 

Неуёмный бубен был забракован

«Аполлоном»

                   так и не попал в альманах

 

инскрипт 1947 г.:                            

 

Передаю Наталье Владимировне

Кодрянской

Алексей Ремизов

<глаголический значок>

19 Х 1947

Paris

 

продолжение инскрипта 1922 г. (1), начатого на правой стороне форзаца:

 

Но потом я стал думать другое, – но по силе

         чувства это не то было –

                   я хотел, чтобы не только у меня, а

                   и у всех – вся церковь, – стояла

                   с такими моими цветами,

                   как веник, расцвеченными и

                   душистыми

А. Р.